Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/84
• Следующая

Тараканы были неистребимы в силу своей многочисленности, бешеных темпов размножения и способности скрываться от преследователей в любой щели. Майор Щербенко существовал в единственном и уже сильно подпорченном экземпляре, по причине возраста к размножению был вряд ли пригоден, радикулит не позволил бы ему залезть даже в окоп полного профиля, но вреда людям, а в особенности Косте Жмуркину, он причинил значительно больше, чем все на свете тараканы, вместе взятые.

Поговаривали, что до того, как стать строевым командиром, Щербенко слыл авторитетом в области радиолокации и даже совместно с весьма обширной группой соавторов написал один из первых учебников на эту тему. Но потом с ним что-то случилось. Не то вертушка радарной антенны задела его по голове, не то он сам сунул эту голову в активную зону излучателя высокочастотных импульсов. В госпитале, однако, выяснилось, что, кроме головы, у Щербенко ничего другого не пострадало, а эта часть тела, как известно, для офицера не самая главная, тем более если глотка продолжает успешно функционировать. (Всем еще памятен был анекдотический случай, когда абсолютно неграмотный человек, до восемнадцати лет пасший баранов на Кавказе, впоследствии дослужился до полковника, и не где-нибудь, а в железнодорожных войсках. Диплом о высшем образовании и все нужные справки чадолюбивый отец купил ему на базаре в Нальчике перед самой войной.)

Правда, измерительную станцию Щербенко не доверили, но роту дали. С тех пор учебник радиолокации, с которого за давностью лет сняли гриф «Секретно», всегда лежал на столе в ротной канцелярии. Время от времени Щербенко начинал читать его, морща лоб и шевеля губами, но дальше второй страницы введения еще ни разу не добрался.

Всех своих бойцов, а равно и младших офицеров он люто ненавидел, как злой и завистливый горбун может ненавидеть стройных красавцев. Рота, за исключением нескольких прирожденных подхалимов, отвечала ему пылкой взаимностью.

Однажды на утреннем построении (дело было сразу после мартовского праздника) он произнес перед личным составом следующую страстную речь:

– Не буду скрывать, товарищи, кое-кто из вас поздравил меня по почте с Международным женским днем. Вы пишете, что хотя я и не имею отчетливых женских половых признаков, но, несомненно, могу быть отнесен к этой части человечества, поскольку являюсь проституткой и этой самой… как ее… язык не поворачивается произнести…

– Блядью, – тихо подсказал кто-то из задней шеренги.

– Вот-вот, именно ею. Старшина, быстренько найдите мне этого говоруна… Так вот, товарищи, ваше внимание мне, безусловно, лестно. Но ложный авторитет мне не нужен! Хватит того, что моим именем туалеты расписывают. Попрошу авторов злопыхательских посланий добровольно явиться в канцелярию. Иначе графологической экспертизе будет подвергнута вся рота! А теперь – разойтись!

Хохоча в кулак над подобным образцом армейского красноречия, Костя направился в туалет, который действительно был украшен афоризмами типа «Щербенко – пень с глазами», «Очко имени майора Щербенко», «Щербенко – мультивибратор», но неожиданно наткнулся на ротного, по какой-то причине задержавшегося в коридоре.

– А вы чему злорадствуете? – строго спросил он. – Что я сказал смешного? А ну, за мной!

Пришлось Косте в канцелярии попеременно правой и левой рукой несколько раз написать «Щербенко – сука драная», прежде чем обвинение в попытке дискредитации чести и достоинства командира было с него снято. Однако он крепко запал в память ротного, хоть и поврежденную, но именно в силу этого цепкую как репей.

Вторая их стычка носила лингвистический характер. Как и многие впавшие в детство люди, Щербенко придумывал новые слова или до неузнаваемости искажал смысл слов общеупотребительных. Лопату он называл ковырялкой, молоток – стукачом, рубанок, соответственно, – строгачом, а корову – мычалкой. «Ну что, братцы, насупились?» – ласково спрашивал он в столовой, когда рота приканчивала первое блюдо. После завершения обеда следовала команда: «Кто уже окомпотился, выходи строиться!» Особенно возбуждало его красноречие какое-нибудь чрезвычайное происшествие в роте, например, самоволка или залет по пьяному делу. Обращаясь к провинившимся, Щербенко от избытка чувств едва не рыдал:

– Дегенераторы! (Вместо «дегенераты».) Курвиметры! (Очевидно, он полагал, что это мужской род от «курвы», хотя на самом деле так назывался прибор, используемый в картографии.) Жопуасы! (Усилительная форма от «папуасы».) Целкомонадзе! (Данный неологизм относился к кавказцам, которых в роте было предостаточно.) Гондоны штопаные! (Вот уж это было солдатам близко и понятно.) Откобелились и отсучились! (По аналогии с «оттянулись».) Спились и скурвились! Продали родину за стакан вонючей сивухи и кусок сраной кишки! (Имелось в виду влагалище.) Стыд вам и позор!

Костя, неравнодушный к всяким литературным изыскам, взял себе в привычку записывать эти неологизмы в блокнот, однако вскоре на этом попался. Неизвестно, какие жуткие подозрения родились у Щербенко, но подлый писака был подвергнут тщательному личному обыску, включая прощупывание швов нижнего белья и протыкание шилом подметок сапог. Все обнаруженные у него бумаги, даже конфетные обертки, были изъяты. Так пропали почти все Костины рукописи. После этого Щербенко решил с рядового Жмуркина впредь глаз не спускать. Тот поначалу попытался откупиться спиртом и стройматериалами (действуя, естественно, через посредников), но майор, во-первых, не пил – своей дури хватало, – а во-вторых, как всякий идиот, искренне полагал, что все положенное для ремонта казармы он получит в срок и в полном объеме. Как бы не так!

Дальнейшая их конфронтация протекала по такой схеме: Костя всеми доступными способами подрывал хилое хозяйство роты, а Щербенко как мог старался сделать его жизнь содержательней, то есть почаще привлекать к нарядам и хозработам. За два года службы Костя побывал в увольнении всего один раз, когда ротного поместили на обследование в гарнизонный госпиталь, дабы в очередной раз проверить – рехнулся ли он окончательно или еще может какое-то время послужить отечеству.

В течение этого счастливого дня Костя познакомился с жизнью глухого поселка Сангой, солдатами окрестных частей переименованного в «Сайгон». Он впервые в жизни прошелся по деревянным скрипучим мостовым, о которых до этого слышал только в песнях, и созерцал трехэтажные кирпичные здания, население которых по случаю летней поры перебралось в поставленные тут же войлочные кибитки. В бревенчатой столовой он пил кисловатую бурду, поименованную в ценнике как «Вино типа Кеша, крепость 10–12 градусов». Этого загадочного «Кешу» разливали черпаками из сорокалитровых бидонов, и в нем обильно плавала мелкая древесная щепа. В центре поселка, возле автобусной станции, старики-кочевники на глазах у всех справляли нужду, как это они привыкли делать всю жизнь на просторах своих необъятных степей. На узкой железной койке в общежитии мясокомбината при содействии коренастой и скуластой женщины, скорее всего бывшей зэчки, Костя утратил невинность. В комнату постоянно заходили другие бабы, то утюг взять, то еще по какому-нибудь делу, и любовникам пришлось с головой завернуться в одеяло. Потом, когда все закончилось, страшно разочарованный, да еще обиженный вопросом: «Из какого аймака ты родом?» – Костя обильно обсыпал всех присутствующих пудрой. На всю жизнь он запомнил тоску, вдруг разобравшую его во время долгого пешего возвращения в часть.

Очередной сюрприз Щербенко преподнес Косте на Новый год – загнал в караул на самый далекий пост. Стоять ему довелось в наиболее поганое время – с полуночи до двух.

Мороз выдался такой, что на автоматах, принесенных с улицы в караулку и вовремя не протертых, появлялись похожие на лишаи белые пятна. От ветра сотрясались все заборы, а под навесами туда-сюда катались пустые железные бочки.

Костя надел белье, обычное и теплое, повседневное обмундирование, ватные брюки и бушлат, шинель, толстые суконные портянки, огромные постовые валенки, вязаную маску с прорезью для глаз, шапку-ушанку, тулуп, скорее похожий на шалаш, чем на предмет одежды, шерстяные перчатки и меховые беспалые рукавицы. После этого начальник караула навесил на него автомат, противогаз, ремень со штык-ножом и подсумком, взял под руку и повел на пост. Если бы Костя упал в таком облачении, то никогда бы не смог самостоятельно подняться.

• Предыдущая
• 17/84
• Следующая