Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая

Число лиц, включенных в список, превышало сотню, чего ТОРФ не мог позволить себе даже в лучшие годы. Но не это было самое интересное. Впечатляли суммы (в том числе и транспортных расходов), запланированные на содержание каждого гостя.

Костя быстро прикинул в уме, что любой из его коллег был обязан сожрать гору деликатесов, выпить не меньше бочки вина и на персональном автомобиле совершить турне по всем европейским столицам. Да, тандем Верещалкин – Катька умел не только пускать пыль в глаза, но и превращать эту пыль в золотой песок.

«Впрочем, а какое мне до этого дело? – подумал Костя, ставя очередную подпись в очередной ведомости. – У самого рыльце в пушку. В армии крал. В милиции пил на дармовщинку. Второй год живу за счет ТОРФа. Эх, грехи наши тяжкие!»

В тот же день, ближе к вечеру, бывших семинаристов, а ныне уже «конгрессменов», определили на постой. На сей раз с бытовыми условиями не все обстояло гладко, сказывалась, наверное, пресловутая блокада, а может, денежки, предназначенные для оплаты гостиницы, просто ушли налево.

Обитать предстояло в общежитии совхоза-техникума, и без того переполненном смуглыми девчонками-малолетками, большинство из которых ничего не понимали по-русски. На весь этаж имелся только один туалет, по армейской традиции совмещенный с умывальником. А такие удобства, как душ или ванна, вообще были не предусмотрены, несмотря на жаркий климат.

Зато прямо перед общежитием, воздев к небу тяжелую длань, возвышался бронзовый Киров, одетый не по сезону – в громадные сапоги и зимнее пальто с воротником.

Обещанное вино еще не подвезли, и старые друзья праздновали встречу тем спиртным, которое предусмотрительно прихватили с собой. Разгоряченный жарой и обильными возлияниями, Костя собрался было искупаться, благо поблизости протекала довольно полноводная река, но оказалось, что пляжные шлепанцы, так выгодно приобретенные им на вокзале, имеют один недостаток – оба изготовлены на одну ногу, левую. Точно такое же разочарование ожидало и Бубенцова.

Впрочем, бывалые люди сказали, что так оно, наверное, и лучше. В нынешнем году купаться было как-то не принято. Река превратилась в своеобразный рубеж, разделивший единый прежде народ на две неравных части. Здесь имелась своя власть, на том берегу – своя, и все возможные компромиссы были, похоже, исчерпаны.

Там бронзовых, чугунных и гипсовых идолов уже свалили, а здесь они продолжали множиться. Здесь все вывески были на кириллице, там уже на латинице. У этих зеленая полоса на государственном флаге располагалась снизу, у тех – сверху. Общим было только одно – глубокая, хотя и тщательно замаскированная, нищета, царившая на обоих берегах.

Ночью все, что было за рекой, погружалось во тьму, хотя на громадной электростанции, расположенной по эту сторону, из шести труб дымилась только одна. Когда Костя поинтересовался столь странным обстоятельством, Верещалкин злорадно рассмеялся:

– Не дождутся они от нас электричества! Пусть при лучине, гады, живут, как двести лет назад жили!

– Вот-вот! – сказал кто-то из местных писателей, участвовавших в застолье. – Мы им электричества не даем, а они нам питьевой воды. Ведь все артезианские скважины на той стороне расположены. Приходится прямо из реки пить. Не ровен час холера вспыхнет.

– Лучше умереть от холеры, чем встать на колени! – с пафосом воскликнул Верещалкин.

– Это ты сейчас так говоришь, – ответили ему. – А захочешь жить – даже раком встанешь…

На завтрак явились все без исключения, что прежде случалось редко. Успели, слава богу, заглянуть в пустые магазины и прогуляться по нищему рынку.

Кормили прогрессивных писателей, надо сказать, очень даже неплохо. Каждому подали по два горячих блюда – глазунью с ветчиной и местные голубцы, завернутые в виноградные листья. И это не считая салатов, блинчиков, пирожков, сыра и фруктов. На каждый отдельный столик полагался графин вина, правда, не королевского вермута, а слабенького кислого сухача.

Гофман-Разумов глотал слюну, но к трапезе долго не приступал, выискивая в столовой самое удобное, с его точки зрения, место. Желательно было разделить столик с язвенниками, сыроедами или активными поборниками лечебного голодания, однако таковых среди прогрессивных писателей не оказалось. Все уписывали за обе щеки. Пришлось Гофману-Разумову пристроиться рядом с Хаджиакбаровым, который, в силу своего нового статуса, не пил вино и отвергал все блюда, в состав которых входила свинина.

Не было отказа и с добавкой. Почти все потребовали себе еще вина и еще сыра. Когда Костя поинтересовался причиной столь обильного угощения, Верещалкин пояснил, что такой паек получает только президентская гвардия и то исключительно в период боевых действий.

– Это тот случай, когда к штыку приравнивается перо, – многозначительно добавил он.

– Если у вас такие же штыки, как у нас перья, быть беде, – вздохнул Костя.

Как уже повелось, его мрачным пророчествам суждено было сбыться в самое ближайшее время.

Отведав гвардейского завтрака и оживленно обсуждая перспективы на обед, участники конгресса потянулись из столовой на воздух, который можно было назвать свежим чисто условно – несмотря на ранний час, солнце успело уже раскалить асфальт мостовых и стены зданий (это уже не говоря о бронзовом Кирове, в ладони которого сейчас можно было воду кипятить).

Верещалкин предупредил, чтобы никто не расходился, поскольку вот-вот должны были прибыть автобусы, которые отвезут участников на Праздник урожая, где им предстоит заседать в судейских коллегиях, определяющих победителей в конкурсах танцев, песен, народных ремесел и сборе винограда.

– А как же обед? – поинтересовался Гофман-Разумов, на которого глазунья и три порции голубцов (одну он выменял на вино, а вторую экспроприировал у Хаджиакбарова) никакого впечатления не произвели.

– Обед планируется провести у наших шефов на местном винодельческом заводе. Отведаете такого, что даже члены Политбюро и космонавты не пробовали, – пообещал Верещалкин и сразу умчался куда-то (такая уж у него сейчас была привычка – быстро появляться и столь же быстро исчезать).

Писатели, уже понявшие, что все здесь организовано через пень-колоду и обещанных автобусов можно дожидаться не один час, разбрелись кто куда.

Город был пуст, как и все маленькие южные городки в разгар лета. Пусты были и полки здешних магазинов. В продаже не было даже хлеба, не говоря уже о мясе, колбасах и рыбе. В избытке имелись только соль, уксус, лавровый лист да консервированный зеленый горошек в трехлитровых банках.

Оживление наблюдалось только в молочном отделе. С одной стороны толпа женщин давилась за творогом, а с другой тихо стояла очередь детишек, каждый из которых имел при себе бидончик или пластиковую бутылку. Костя уже знал, что молоко отпускается только несовершеннолетним да и то лишь по литру в день на брата. На его глазах мальчик, получивший свою норму, опустошил бидончик прямо на месте.

– Весело тут живется! – произнес малоизвестный (а лучше сказать, вообще никому не известный) писатель по фамилии Кырля, еще с вечера прибившийся к Косте.

Официально он считался представителем одной из Прибалтийских республик, хотя статуса гражданина на своей родине так и не получил. Мало того, вступив в «Союз неграждан», он вскоре был исключен и оттуда, став таким образом негражданином в квадрате.

Вообще Кырля был существом в своем роде уникальным. Если Костя губил все своей любовью, а его сынок ломал любой предмет, попадавшийся в руки, то Кырля постоянно попадал во всякие неприятные переделки.

За неполные сутки пребывания здесь он уже успел потерять ключ от комнаты, провалиться в открытый канализационный люк и подвергнуться ограблению со стороны парочки сопляков, заглянувших в общежитие к подружкам. На завтраке Кырля опрокинул на себя тарелку с глазуньей, а потом сломал зуб о камушек, случайно оказавшийся в начинке голубца.

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая