Гладиаторы - Ерохин Олег - Страница 112
- Предыдущая
- 112/139
- Следующая
Если бы не веревка поперек дороги, Марк, возможно, посчитал бы за лучшее спастись от разбойников бегством, однако из-за веревки такой способ спасения оказывался невозможным. Марку оставалось надеяться только на то, что он сумеет одолеть всех трех противников, а уж тогда он смог бы продолжить свой путь. Правда, был еще один способ спастись: перерубить веревку мечом, а затем бежать, но разбойники непрерывной атакой лишали его возможности это сделать.
Особенно Марку досаждал великан, нападавший на него слева: чтобы сдержать его напор, молодому римлянину приходилось прикладывать даже больше усилий, нежели их приходилось на сдерживание наскоков двух других разбойников. Великан этот знал свое дело рубаки, а тут еще те двое… немудрено, что через некоторое время Марку показалось, будто рука его, сжимавшая меч, начала уставать. Численный перевес разбойников давал знать о себе…
С громилы, атаковавшею Марка слева, слетела маска. Ее сорвал один из пришедшихся вскользь ударов молодого римлянина (кажется, вместе с мочкой уха негодяя).
И Марк увидел: с ним сражался, его хотел убить, его кошелька и коня жаждал Вириат — гладиатор, который когда-то, как и Марк, был собственностью Мамерка Семпрания и тоже обучался в школе ланисты. Точнее, когда Марк поселился в школе Мамерка Семпрания, Вириат уже не обучался гладиаторскому делу, но совершенствовался и обучал других. Это был тот самый Вириат, который когда-то выручил Сарта — спас Сарта, отказавшегося вступать в разбойничью артель, от ярости своих товарищей артельщиков, но Сарт Марку про это не рассказывал. Марк знал только, что рядом с ним гладиаторствовал когда-то человек по имени Вириат и человек этот вообще-то неплохо относился к нему, хотя дружбы меж ними не было.
— Вириат! — окликнул Марк бывшего гладиатора.
Марк помнил Вириата, но помнил Марк и гладиатора Тиринакса… Там, на корабле Корнелия Сабина‚ в битве с отрядом Кривого Тита он пощадил Тиринакса, не обратившего ни малейшего внимания на это щажение, и из-за этого он не смог пробиться к Кассию Херее, взывавшему о помощи. И тело Кассия Хереи — честного римлянина и смелого воина — вместо того, чтобы упокоиться морем, оказалось расчлененным, и голова его была кинута в грязный мешок императорского слуги…
Казалось, восклицание Марка пробудило память Вириата: не признавший Марка в начале сражения, Вириат задержал свою руку, готовую разить. Что это было? Проснувшиеся вместе с памятью стыд и доброжелательность, или же мимолетное угрызение совести закоренелого нечестивца? А угрызение совести у нечестивца всегда готово, как известно, смениться вспышкой ярости и злобы, долженствующих уничтожить эту самую совесть, причинившую мгновенную боль… Помня о Тиринаксе, Марк не стал дожидаться, пока все определится: воспользовавшись мигом растерянности Вириата‚ Марк ударил его коня (конь Вириата упал, подминая под себя всадника), перерубил веревку, натянутую поперек дороги, и пришпорил своего жеребца. Вскоре Вириат и два других разбойника, не решившихся преследовать Марка, остались далеко позади.
Марк проскакал не менее двадцати стадий, прежде чем перешел на более спокойный аллюр, давая коню отдохнуть. И, унимая сердце, Марк подумал: он чуть не убил Вириата‚ а может, и убил его, раздавив его его же конем… Конечно, Вириат — разбойник, и Вириат напал на него, но Вириат, узнав его как своего бывшего товарища по гладиаторской школе, удержался от удара, а он, не разбойник, но честный римлянин, человек чести, воспользовался этим и, быть может, убил Вириата. Он, поклоняющийся Стойкости‚ воспользовался великодушием противника, чтобы покончить с ним. Или нет — он поклонялся Стойкости, это так, но в последнее время он следовал только своей выгоде, что и привело его к этому… к чему?
Марк был неудовлетворен своим спасением, но имело ли это неудовольствие веское основание, он так и не мог решить, он так и не мог успокоить разумом чувства. С этим сметением в душе Марк и въехал во двор усадьбы своего отца.
На этот раз рабы, копошившиеся во дворе, как-то косо смотрели на Марка, как-то сумрачно отводили взгляды от него, — почему? Марк не успел пуститься в догадки: он увидел Тразилла, управляющего своего отца, который спешил ему навстречу. И управляющий тоже, против обыкновения, отчего-то не посчитал нужным набросить на свое лицо даже тень улыбки…
— Что случилось, Тразилл? — беспокойно спросил Марк.
— Квинт Орбелий отошел к предкам. Нету больше с нами твоего отца, господин…
Удар был силен — Марк со стоном закрыл глаза. Когда-то отец учил его смотреть опасности прямо в лицо, не жмуриться, и он помнил это и выполнял это, теперь же глаза его закрылись сами собой, и не от страха, а от скорби. И когда Марк открыл их, стараясь всеми силами смириться с неизбежностью, очевидность показалась ему такой зыбкой, ненастоящей, словно была написана на воде. Правда была лишь в смерти, венчающей жизнь, а в радости, которую излучал солнечный день, была, казалось, одна лишь фальшь.
Марк медленно прошел в дом.
Позже Тразилл рассказал, как все произошло. Старый Орбелий еще с прошлого года временами стонал от непонятных болей в груди, и наверное поэтому он, предвидя свою смерть, поспешил со свадьбой дочери: Орбелия была выдана за соседа — сенатора не столько по любви, сколько по настоянию отца, которому этот сенатор показался достаточно порядочным (во всяком случае, о нем не слышали ничего худого). Так что все получилось просто: сенатор предложил, а Квинт Орбелий согласился, что же касается самой Орбелии, то у ней не было причин дуться на жениха, а причины радоваться, как сказал Квинт Орбелий, должны были появиться после свадьбы.
Приданое Орбелии составляло сто пятьдесят тысяч сестерциев — это все, что сумел наскрести ее отец, скончавшийся на пятый день после свадьбы и завещавший имение Марку… А на четвертый день после похорон муж увез Орбелию в Рим.
Марк выслушал рассказ управляющего, не проронив ни слова. Все было ясно, кроме одного, и Марк спросил:
— Как имя мужа моей сестры, Тразилл? Я не услышал его…
— Его зовут Гней, господин, — с услужливой торопливостью ответил управляющий. — Гней Пизон.
Этого Марк не ожидал. Неужели муж его сестры — тот самый Пизон, у которого он обманом должен был выманить письмо мятежного далматского легата? Вероятно, это так. В Риме можно было встретить людей с одинаковыми именами, но среди сенаторов не было двух Гнеев Пизонов, иначе Нарцисс, конечно же, предупредил бы его… Выходит, он должен обмануть мужа своей сестры с тем, чтобы того немногим позже убили — ведь читавшие письмо Камилла Скрибониана, как сказал Нарцисс, будут казнены.
Все сомнения Марка, все оправдания жизни по выгоде, все суетные желания были затоплены волнами стыда. Отец учил его быть настоящим римлянином, учил быть стойким, а он едва не пошел на подлость — он уже было согласился войти в доверие к человеку, чтобы затем погубить его. И как он только мог согласиться на такое? Он, правда, обязан Нарциссу многим. Что ж! Если бы на Нарцисса напали из-за угла, он бы, конечно, защитил его, не заботясь о себе, — он защитил бы его даже от этого Гнея Пизона, попытайся Пизон по-подлому убить Нарцисса, но нет, это Нарцисс желал смерти Пизону…
Ничего более не сказав управляющему, Марк пошел к родовой гробнице Орбелиев и до вечера просидел там, то стеная и закрывая руками лицо, то отрешенно глядя в никуда. Домой Марк вернулся в сумерках, решив утром отбыть в Рим, — не для того, чтобы помочь Нарциссу провернуть его дельце, а для того, чтобы предложить Нарциссу придумать другой способ расчета с ним.
Легкий ветерок обдавал утренней свежестью коня и всадника, неспешно ехавшего по Аппиевой дороге в сторону Рима. Такой неторопливости была причина: быстрая езда требует сосредоточенности, мысли же Марка были далеки от дороги, по которой он ехал.
Марк думал о поручении Нарцисса.
Если он откажется от этого поручения, то как же тогда с той помощью, с тем императорским прошением, которое Нарцисс добился для него? Нарцисс сделал для него то, что было нужно ему (а было нужно ему жить), так как же он теперь может ставить условия Нарциссу, как же он теперь может отказать Нарциссу? Если он и может отказаться от выполнения поручения Нарцисса, то только отказавшись от жизни, которую ему принес Нарцисс в виде императорского прощения… Но так ли поручение Нарцисса безнравственно, что от него необходимо отказаться, даже не приступив к его исполнению?
- Предыдущая
- 112/139
- Следующая
