Гладиаторы - Ерохин Олег - Страница 82

• Предыдущая
• 82/139
• Следующая

— Давай его сюда! — приказала Августа, и матросы ее яхты тут же перебросили на борт парусника мостик.

— Иди, чего же ты? — подтолкнул Тит Марка.

И Марк пошел.

Кровь сочилась из ран его, мешаясь с потом, и тело, вздувшееся буграми мышц, немилосердно ныло, и тошнота подкатывала к горлу — но он шел вперед, к жизни. Марк радовался жизни — ради нее он истязал свое тело, ради нее он сражался до последнего, ради нее он не дрогнул там, перед курией, когда дрогнули сенаторы и когда страх норовил обратить жизнь его в грязь.

Марк шагал к борту судна, и солдаты расступались перед ним. Они сжимали кулаки и, злобно скалясь, ворчали вслед ему, но на большее не решались. А если бы люди могли видеть богов не только когда тем хочется, они увидели бы: не одни лишь солдаты расступались перед Марком. Ведь не только в битве с солдатами отстоял Марк жизнь свою, но и в схватке с Трусостью, и Подлостью, и Ложью.

Как только Марк оказался на яхте, она отошла от парусника. Тит с досады плюнул. Как объяснить Каллисту случившееся? Не лишит ли его грек награды, придравшись к тому, что он все же упустил одного преторианца, хотя и не по своей вине? Нет, лучше уж смолчать. Он скажет, что все изменники убиты, и предоставит как доказательство успешности погони головы преторианских трибунов.

Кстати, надо спросить у матросов мешок — не везти же их под мышкой, да и мухи меньше будут над ними роиться.

Яхта удалялась от парусника медленно — на большее нельзя было рассчитывать из-за слабого ветра. Стоя на корме своей яхты, Мессалина с усмешкой смотрела на угрюмого человека, провожавшего ее с раскрытым ртом — того, который там, на паруснике, командовал солдатами. Он напоминал ей свирепого пса, у которого хозяйской рукою был только что вытащен из горла жирный кусок: пес этот глухо рычал, истекая слюной, но не осмеливался укусить.

Да, здорово она напугала его! Конечно, быть Августой совсем не плохо… Но не слишком ли рано, не преждевременно ли прибегла она к угрозам, достаточно ли ее власть крепка, чтобы можно было пользоваться ею безнаказанно, не страшась за будущее?

Последние два дня и две ночи Мессалина провела на своей яхте, на яхту ей и доставили известие о провозглашении ее мужа Клавдия императором. А было это три часа назад. И хотя голова Мессалины закружилась от восторга, у нее все же хватило благоразумия удержаться от того, чтобы сразу же броситься в Рим.

Ей было хорошо известно и о надменной гордости патрициев, которую уже много раз считали растоптанной и которая всегда возрождалась вновь, словно феникс из пепла, лишь стоило центральной власти дать слабинку; было ей известно также и о коварстве магистратов, и о продажности толпы, в том числе — той толпы, которая состояла из солдат. Так как же могла она поверить гонцу, утверждавшему, что получение Клавдием империя[59] было встречено всеобщим ликованием? Но даже если все это и было так, то, быть может, за то время, пока гонец добирался до нее, в Риме уже все переменилось. Может, тело Клавдия уже тащат по Форуму крюками, и собаки рвут его на куски… С ее стороны было бы крайне опрометчиво сразу же броситься в Рим: куда благоразумнее было бы подождать в Остии с неделю, посмотреть, что будет дальше…

Такая нерешительность Мессалины была навеяна упоминанием гонца о печальной участи Цезонии, жены Калигулы, ненадолго пережившей своего мужа. «Если Клавдий не удержится у власти, то его, по-видимому, убьют, а вместе с ним убийцам, чего доброго, захочется отправить к Плутону и меня — убили же они Цезонию», — подумала Мессалина, содрогаясь.

Через два часа после того, как гонец отправился обратно в Рим, Мессалину покинуло благоразумие, вообще-то ей несвойственное, и она велела своему шкиперу из свободнорожденных римлян поворачивать к устью Тибра, где ее всегда ждала галера с сотней гребцов. На галере можно было подняться до Рима. Сервий Лакон уже стал разворачивать судно, но тут Мессалина заметила триеру береговой охраны, нагонявшую парусник, и ей захотелось рассмотреть, что же там такое.

Триера и парусник сцепились — Мессалина была тут как тут. Мальчик у мачты, отбивавшийся один от кучи солдат, ей понравился, и она решила выручить его — в ее постели он будет выглядеть совсем недурно. «Наверное, какой-то контрабандист», — подумала она тогда. И она впервые воспользовалась своей властью — властью императрицы, в глубине души боясь, как бы солдаты — те, что на паруснике, — не закричали: «Стерва! Дура!» Все получилось так, как надо. Но, может, она все же поторопилась приказывать?

Долой, долой этот страх, которым заразил ее проклятый гонец, болтнув о смерти жирной потаскухи Цезонии! Пусть Цезонией занимается преисподняя, а ей-то какое дело до нее?! Еще не хватало, чтобы она, императрица, задумывалась всякий раз перед тем, как приказать!

Мессалина отвернулась от моря и тяжелым, грузным шагом направилась к кормовой рубке — туда матросы перенесли молодого рубаку.

Шаг Августы утяжелялся чревом ее: Мессалина была беременна, и, по всему видать, ей вскоре предстояло опростаться.

Кормовая рубка была довольно просторным помещением: здесь находилось не только рулевое управление, но и каюта шкипера. У двери в каюту на соломенной циновке лежал Марк.

Над Марком возилось розовощекое мягкогубое создание лет семнадцати — это была Ливия Регула. Ее отец, клиент Клавдия, в бытность Клавдия командующим римской армией в Мавретании отличился: однажды он спас Клавдия от позора плена, прикрыв его отступление. А на следующий день Ливий Регул был убит — Ливия, дочь его, мать которой умерла семнадцать лет назад во время родов, стала сиротой. Так Клавдий сделался опекуном Ливии и даже в благодарность за услугу ее отца поклялся дать ей хорошее приданое, когда наступит такая надобность.

Мессалина взяла Ливию Регулу вместе с собой в Остию и на яхту просто так — от скуки. Мессалину забавляло, как краснела девчонка, услышав крепкое матросское словцо, а пуще того — по утрам, при встрече с ней. Каюта Мессалины, которая никогда не проводила ночи одна, отделялась от каюты Ливии тончайшей перегородкой, а ложа в каютах были старые, скрипучие, стыдные. Неудивительно, что румянец стремительно покрывал нежные девичьи щечки Ливии, когда она встречалась с Мессалиной утром, а это любвеобильной матроне чрезвычайно нравилось.

А теперь робкая Ливия обтирала тело юного воина, вымазанное в крови. И еще Мессалина подумала, что те полоски, которыми были аккуратно перевязаны раны юноши, здорово напоминали те клочки, которые можно было бы получить, разорвав любимую тунику сиротки.

— Ишь ты, обскакала меня! — удивилась шумно Мессалина. — А ну, марш отсюда!

Мессалина не разозлилась на Ливию, нет — эта пигалица не могла быть соперницей. Просто Августа была груба и поблизости не было ничего такого, что побудило бы ее сдержать свойственную ей грубость. Как только Ливия, привычно покраснев, вышла, Мессалина уставилась на Марка. Ослабевший от ран и утомленный боем, Марк спал.

Он все больше нравился ей. Твердый подбородок. Громадные мышцы. Настоящий мужчина. Римлянин. Самец.

Сущность Мессалины увлажнилась. Не в силах сдержаться, она застонала и наклонилась над Марком, и дотронулась рукою до его щеки, его губ…

Марк спал.

Мессалина опустила руку на его грудь и повела рукою ниже… ниже…

Ребенок больно шевельнулся. Августа отпрянула. Сейчас не до любви — нужно беречь чрево. Клавдию нужен наследник: у него есть две дочери (Октавия — от нее, Антония — от Элии Петины, которую она сменила на его ложе), но нет сына. И если у нее родится сын, ее влияние на Клавдия укрепится — много укрепится…

Появление на яхте молодого воина Юбе не понравилось: в нем он сразу же увидел соперника себе. Юба возненавидел Марка: как самец он пришел в ярость от мысли, что кто-то другой будет теперь утолять свою похоть, утомляя объект его похоти; да и его привилегированное положение «особо ценного» раба было бы в этом случае утеряно. А кем бы он стал, перестав быть любовником Мессалины? Просто рабом. Рабом!

• Предыдущая
• 82/139
• Следующая