Лолита - Набоков Владимир Владимирович - Страница 60
- Предыдущая
- 60/88
- Следующая
Когда после нескольких мрачных остановок и умышленных петель я вернулся на шоссе, моей тени нигде не было видно.
Лолита презрительно фыркнула и сказала: «Если он — сыщик, как было глупо улизнуть от него».
«Мне теперь положение представляется в другом свете», ответил я.
«Ты проверил бы своё… светопредставление… если бы остался в контакте с ним, мой драгоценный папаша», проговорила Лолита, извиваясь в кольцах собственного сарказма. «Какой ты всё-таки подлый», добавила она обыкновенным голосом.
Мы провели угрюмую ночь в прегадком мотеле под широкошумным дождём и при прямо-таки допотопных раскатах грома, беспрестанно грохотавшего над нами.
«Я не дама и не люблю молнии», странно выразилась Лолита, прильнувшая ко мне, увы, только потому, что болезненно боялась гроз.
Утренний завтрак мы ели в городе Ана, нас. 1001 чел.
«Судя по единице», заметил я, «наш толстомордик уже тут как тут».
«Твой юмор», сказала Лолита, «положительно уморителен, драгоценный папаша».
К этому времени мы уже доехали до полынной степи, и я был награждён деньком-другим прекрасного умиротворения (дурак, говорил я себе, ведь всё хорошо, эта тяжесть зависела просто от застрявших газов); и вскоре прямоугольные возвышенности уступили место настоящим горам, и в должный срок мы въехали в городок Уэйс.
Вот так беда! Какая-то произошла путаница, она в своё время плохо прочла дату в путеводителе, и Пляски в Волшебной Пещере давно кончились! Она, впрочем, приняла это стойко, — и когда оказалось, что в курортноватом Уэйсе имеется летний театр и что гастрольный сезон в разгаре, нас естественно понесло туда — в один прекрасный вечер в середине июня.
Право, не могу рассказать вам сюжет пьесы, которой нас угостили. Что-то весьма пустяковое, с претенциозными световыми эффектами, изображавшими молнию, и посредственной актрисой в главной роли. Единственной понравившейся мне деталью была гирлянда из семи маленьких граций, более или менее застывших на сцене — семь одурманенных, прелестно подкрашенных, голоруких, голоногих девочек школьного возраста, в цветной кисее, которых завербовали на месте (судя по вспышкам пристрастного волнения там и сям в зале): им полагалось изображать живую радугу, которая стояла на протяжении всего последнего действия и, довольно дразнящим образом, понемногу таяла за множеством последовательных вуалей. Я подумал, помню, что эту идею «радуги из детей» Клэр Куильти и Вивиан Дамор-Блок стащили у Джойса, — а также помню, что два цвета этой радуги были представлены мучительно-обаятельными существами: оранжевое не переставая ёрзало на озарённой сцене, а изумрудное, через минуту приглядевшись к чёрной тьме зрительного зала, где мы, косные, сидели, вдруг улыбнулось матери или покровителю.
Как только кончилось, и кругом грянули рукоплескания (звук, невыносимо действующий на мои нервы), я принялся тянуть и толкать Лолиту к выходу, ибо мне не терпелось поскорее разрешить моё вполне понятное любовное возбуждение в надёжной тишине нашего неоново-голубого коттеджа под звёздами изумлённой ночи: я всегда утверждаю, что природу изумляет то, что ей приходится подглядеть в окно. Лолита, однако, замешкалась, в розовом оцепенении сузив довольные глаза; зрение настолько поглотило в ней все другие чувства, что её безвольные руки едва сходились ладонями, хотя она машинально продолжала аплодировать. Мне и раньше случалось наблюдать у детей экстаз такого рода, но этот был, чёрт возьми, совсем особенный ребёнок, близоруко направивший сияющий взор на далёкую рампу — у которой я мельком заметил обоих авторов пьесы, или вернее только их общие очертания: мужчину в смокинге и необыкновенно высокую брюнетку с обнажёнными плечами и ястребиным профилем.
«Ты опять, грубый скот, повредил мне кисть», проговорила тоненьким голосом Лолита, садясь в автомобиль рядом со мной.
«Ах, прости меня, моя душка — моя ультрафиолетовая душка», сказал я, тщетно пытаясь схватить её за локоть: и я добавил, желая переменить разговор — переменить прицел судьбы, Боже мой, Боже мой: «Вивиан — очень интересная дама. Я почти уверен, что мы её видели вчера, когда обедали в Ананасе».
«Иногда, ты просто отвратительно туп», сказала Лолита. «Во-первых, Вивиан — автор; авторша — это Клэр; во-вторых, ей сорок лет, она замужем, и у неё негритянская кровь».
«А я-то думал» продолжал я, нежно подшучивая над ней, «я-то думал, что Куильти твоя бывшая пассия — помнишь, о нём говорилось в милом Рамздэле, в те дни, когда ты любила меня?»
«Что?», возразила Лолита, напряжённо гримасничая. «Рамздэльский старый дантист? Ты меня, верно, путаешь с какой-нибудь другой лёгкой на передок штучкой».
И я подумал про себя, как эти штучки всё, всё забывают, меж тем как мы, старые поклонники их, трясёмся над каждым заветным вершком их нимфетства…
19
С Лолитиного ведома и одобрения я перед отьездом велел бердслейскому почтмейстеру посылать наши письма до востребования сначала в Уэйс, а после пятнадцатого июня в Эльфинстон. На другое утро мы посетили Уэйский почтамт, где нам пришлось ждать в коротком, но медленном хвосте. Безмятежная Лолита стала изучать фотографии мошенников, выставленные в простенке. Красавец Анатолий Брянский, он же Антони Бриан, он же Тони Браун, глаза — карие, цвет лица — бледный, разыскивался полицией по обвинению в похищении дитяти. Faux pas[105] пожилого господина с грустными глазами состояло в том, что он обжулил почтовое ведомство, а кроме того — точно этого не было достаточно, — он страдал неизлечимой деформацией ступнёй. Насупленный Сулливан подавался с предупреждением: вероятно, вооружён и должен считаться чрезвычайно опасным. Если вы хотите сделать из моей книги фильм, предлагаю такой трюк: пока я рассматриваю эти физиономии, одна из них тихонько превращается в моё лицо. А ещё был залапанный снимок Пропавшей Девочки: четырнадцать лет, юбка в клетку и, в рифму, берет, обращаться к шерифу Фишеру, Фишерифу, Фишерифму.
Не помню писем, адресованных ко мне; что же касается Долли, пришёл её школьный отзыв, а кроме того — ей было письмо в очень необычном, очень длинном конверте. Я это письмо без колебаний вскрыл и с ним ознакомился. Заметив, однако, с каким равнодушием девочка отвернулась и двинулась к газетному киоску у выхода, я заключил, что мои действия хорошо ею предусмотрены.
«Долли-Ло! Ну вот — пьеса прошла с огромным успехом. Все три пса лежали спокойно — им, по-видимому, впрыснула кое-чего наша милая докторша. Линда, заменившая тебя, знала роль назубок, играла прекрасно, совмещая живость с выдержкой, но напрасно мы в ней искали бы твою отзывчивость, твоё непринуждённое воодушевление, прелесть моей — и авторской — Дианы; впрочем, автор на этот раз не пришёл аплодировать нам, а невероятная гроза на дворе несколько заглушила наш скромный „гром за сценой“. Ах, Боже мой, как летит жизнь. Теперь, когда всё кончилось — школа, спектакль, моя история с Роем, беременность мамы (увы, ребёночек долго не прожил), — всё это кажется таким давнишним, хотя на самом деле я ещё чувствую щекотку грима на лице.
После завтрака меня увозят в Нью-Йорк, и вряд ли мне удастся так устроиться, чтобы не ехать с родителями в Европу. У меня есть ещё худшая новость для тебя, Долли-Ло! Не знаю, вернёшься ли ты в Бердслей, но если вернёшься, меня, может быть, там не будет. Об одном моём романе ты знаешь, о другом ты только думаешь, что знаешь, — но как бы то ни было, мой отец вмешался и хочет, чтобы я поехала учиться в Париж на один год, пока он сам будет там, благо я удостоилась фульбрайтовской стипендии.
Как и ожидалось, бедный ПОЭТ сбился в третьей сцене, в том месте где я всегда спотыкалась — на этих глупых стихах. Помнишь?
Пусть скажет озеро любовнику Химены,
Что предпочесть: тоску иль тишь и гладь измены.
Я тут подчеркнула спотычки. Завидная тишь!
Ну, веди себя хорошо, девчоночка! Твой поэт шлёт сердечнейший привет тебе и почтительный привет твоему батюшке.
105
Промах
- Предыдущая
- 60/88
- Следующая
