Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/146
• Следующая

— Вакаримасен, вакаримасен! — передразнил его Алёша.

Взгляд японца был слишком понятен. Даже какая-то усмешка почудилась Алёше во взоре низкорослого солдата. Алёше стало ясно, что охрану бронецеха поручили солдатам, знавшим сносно русский язык. Он сообщил о своём подозрении Виталию. Возможно, что охранка надеялась таким путём добыть какие-нибудь сведения. Расчёт был прост: рабочие могли проговориться при солдатах, надеясь, что последние не понимают по-русски.

Фигуры в хаки испортили настроение всем. Рабочие угрюмо глядели на солдат в жёлто-песочных мундирах.

— Ну, чисто истуканы стоят… Русского хоть словом пришибёшь, а этого — ничем.

Виталий слышал эти слова. Он громко ответил, внимательно следя за японцем:

— Пришибали и этих! Не слыхали, как в марте на Первой Речке восстала рота японских солдат? Красный флаг подняли…

Солдат кинул быстрый взгляд на второго японца, стоявшего поблизости, и что-то сказал, отрывисто и чётко, как бы отдавая приказание. Тот пошёл вдоль состава. «Ага, клюнуло!» — подумал Виталий, и ему стало ясно многое. Три звёздочки на погонах первого японца, знак солдата первого разряда, показали, что это старослужащий, которому, очевидно, было известно кое-что об успехах большевистской пропаганды в воинских частях японцев. Второй был новичок — одна звёздочка. Старослужащий отлично понял, что сказал Виталий, но не хотел, чтобы слышал второй солдат. Виталий добавил громче:

— А в этом месяце на Второй Речке в японских казармах жандармы обнаружили большевистские листовки. Хотели арестовать кое-кого из солдат. А остальные не дали, за оружие взялись! — Виталий заметил, что японец прислушался к его словам.

Соколов не мог успокоиться.

— Дожили! — ворчал он, косясь на охрану. — Будто арестанты, право слово! Ну, я под японской охраной работать не буду… Я не я, а не буду!

Бронецех готов был принять вызов. К такому выводу пришёл Виталий.

Перед концом работы Антоний Иванович подошёл к Виталию. Вытирая руки ветошью, он пристально посмотрел на юношу.

— Ну, как тебе наши ребята понравились? — спросил он.

— Ребята боевые! — ответил Виталий.

— Боевые-то боевые, да только им рука нужна. Алёшка Пужняк — все сам бы да сам… Организации настоящей нету: боится довериться людям, комсомольцев у нас мало. А помощь их потребуется!

— Значит, надо поторопиться? — посмотрел Виталий на мастера.

— Да! — коротко ответил он. Помолчав, он вполголоса сказал: — Партийный комитет постановил начать забастовку. Надо от молодёжи выделить людей в стачком. Понял?

— Как не понять! — отозвался Виталий.

— Связь будешь держать со мной.

Сутулясь, засовывая ветошь в карман замасленной кожанки, Антоний Иванович ушёл.

Виталий поманил к себе Алёшу.

— Поговори с ребятами, которые покрепче. Соберёмся, кое-что обсудим. Дело есть.

Вечером в вагон Алёши собралось двенадцать человек.

Они приходили поодиночке, стараясь не шуметь. Втихомолку рассаживались. Закурили, вагон наполнился сизым дымом. И раньше у Алёши собирались, но никогда не было столько народу. Таня засуетилась. Предвидя что-то из ряда вон выходящее, что-то серьёзное, она усаживала приходивших, блестящими глазами озирая их, и не могла дождаться, когда люди начнут говорить о деле.

Однако, когда все собрались, Алёша сказал ей многозначительно:

— Таньча! Ты того…

Таня вспыхнула. Потихоньку, но злым голосом, в котором послышались слезы, она огрызнулась на брата:

— Ага! Как дело начинается — Таню за дверь?

Виталий заметил это и поспешно сказал:

— Таня! Нам тут о своих делах говорить надо. Я попрошу вас: последите, чтобы кто-нибудь не подслушал… Кто будет близко подходить, вы потихоньку постучите в стенку.

Таня торжествующе посмотрела на Алёшу.

— Товарищ Антонов! — сказала она. — Я с гитарой сяду. Ладно? — И, видя, что Алёша состроил гримасу, добавила: — буду играть, если кто подойдёт. Хорошо?

Виталий согласился. Таня скрылась за дверью.

Собрание открыл Антоний Иванович. Он представил посланца «дяди Коли». Виталий коротко рассказал о том, какое значение имела работа, которую выполняли в цехе. С тревогой он заметил, что его слушают не очень внимательно. Федя Соколов сдержал зевок.

— Тебе скучно? Неинтересно? — прервал свою речь Виталий.

Федя смущённо кашлянул.

— Да нет, товарищ Антонов, я не потому… Вот ты агитируешь нас — а первореченских разве агитировать надо? Ты дорогу покажь, а мы-то настропаленные… Нас тут япошки да семеновские так за советскую власть сагитировали, что лучше и не надо! Руки чешутся…

— Тише, Федя! — остановил его мастер. — Дела просишь, а дисциплину не соблюдаешь.

Виталий объяснил, что сейчас требуется от рабочих бронецеха.

— Понятно! — отозвался один из сидящих. — Будем волынку тереть!.. По-итальянски.

— Да! — подтвердил мастер. — Пока саботаж. Итальянская забастовка. А как только подготовим все, соберём страховые, с запасами устроимся, тогда и настоящую объявим!

Антоний Иванович молодо блеснул глазами. Он подкрутил усы, молодцевато выпрямился и с довольным видом сказал:

— Тряхнём стариной! В девятнадцатом месяц бастовали. Вот это было дело! Туго было, правда… Под конец особенно, когда все финансы издержали. Бабы уже и твёрдости лишились. Детным совсем худо пришлось. Если бы не эгершельдские грузчики, не знаю, как дотянули бы! Провизией нас поддержали, деньгами. А потом КВЖД забастовала, Владивосток, и начали всеобщую. То-то забегали наши ироды! Все требования удовлетворили: жалованье повысили, стукачей да живодёров попёрли, союз разрешили.

Бетонщик Квашнин с замешательством посмотрел на Виталия и на мастера.

— Ну, а с нами как? — поднял он недоуменно плечи. — Как же мы итальянить будем? Это слесарям легко: суетятся, стучат, подтачивают — видимость есть. А у нас ведь форма, замес; сколько ни мешай бетон, класть все же надо? Как быть?

Виталий не мог ничего ответить Квашнину. Но его выручил мастер. Хитровато прищурившись, он подмигнул Квашнину.

— Как быть, говоришь! Да вы, бетонщики, настряпать можете ещё лучше нас! Вы песочку в цемент, песочку… Вот и видимость будет, и дела не будет…

— Да-к ведь бетон-то хрупкий будет от песочку? — непонимающе сморщил лоб Квашнин.

Антоний Иванович ухмыльнулся.

— Голова!.. Ума палата, а понять не может. Ты так подсыпай, чтобы от пальца не рассыпалось, чтобы с территории выпустить… Понимаешь? А коли камера потом от тряски осядет али от снаряда вдрызг полетит так это — от бога!

Квашнин одобрительно хмыкнул.

— Да-а! Эт-то конечно… Замес-то в три пятых сделать, а то в пять седьмых!.. Ловко! По натуре он оказывать бетоном будет, а по сути — труха. Благо, что на крепость испытания не делают… Д-да! Это можно! — повторил он опять и восхищённо ткнул Антония Ивановича под ребро. — Ах ты, старый хрыч! Хитёр!.. Хитёр!

В забастовочный комитет выделили троих: Квашнина от бетонщиков, Алёшу Пужняка и Виталия. Бонивур взялся подготовить выпуск листовок. Без поддержки всего депо один бронецех не мог бастовать: объявив локаут, заменив рабочих, белые не дали бы сорвать ремонт бронецеха.

Таня меланхолически перебирала струны.

Ей очень хотелось, чтобы произошло какое-нибудь необыкновенное событие, в котором она доказала бы, что способна на многое, что она не хуже брата. Однако никто не показывался в тупике. Неясный шум, доносившийся из других вагонов, понемногу стихал: было уже поздно. Луна, серебристо-бледным пятном видневшаяся в небе, источала призрачный свет. Тихо рокотали струны, и ничего необыкновенного не происходило. Во все глаза девушка смотрела вдоль вагонов. Воображение рисовало ей притаившихся врагов. То казалось, какие-то фигуры крадутся, скрываясь в тени вагонов, то чудилось Тане, кто-то ползёт между рельсов.

Совещание затянулось. Лихорадочная дрожь проняла Таню. Нервы её расходились.

Но вот и впрямь что-то мелькнуло под вагоном напротив, какая-то тень показалась там. Таня изо всей силы взяла аккорд. Струны жалобно взвизгнули. От этого звука вздрогнула и сама девушка. Глухие голоса в квартире Пужняка смолкли. В ту же секунду кошачье мяуканье понеслось из-под вагона, к которому со страхом присматривалась Таня.

• Предыдущая
• 24/146
• Следующая