Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Нагорный Алексей Петрович - Страница 115

• Предыдущая
• 115/182
• Следующая

Швейцар сверкнул глазами:

— Тем более не скажу. Издеваться еще будешь. Тут и так на душе кошки скребут.

— Убил двоих, помог третьего убить — кошки не скребли? — тихо спросил Коля.

Автомобиль свернул к Петропавловской крепости, остановился у самой невской воды. Коля открыл дверцу:

— Выходи.

Швейцар вылез из машины, с искренним недоумением посмотрел на Колю.

— Меня теперь, как княжну Тараканову, в бастион? — Он засмеялся.

— Сейчас узнаешь, — Коля вытащил кольт. — Смотри и слушай, пока глаза и уши работают… — Коля трижды нажал спуск кольта. Плеснуло короткое пламя, но вместо раскатистого грохота, который ожидал услышать швейцар, раздались слабые хлопки, словно вытащили три пробки из трех бутылок.

— Не понял еще? — спросил Коля.

Швейцар попятился:

— Нет… Нет! Нельзя!

— Можно, — кивнул Коля. — Погиб такой человек. Такой человек убит, что не будет тебе прощения.

— А-а-а… — заорал швейцар и побежал к мосту.

— Зря кричишь, — в спину ему сказал Коля. — Здесь никто не услышит. А ты помнишь, как кричали люди, честные люди, которых вы убивали из-за трех рублей? Из-за часов? Нет… Тебя никто не услышит, я это место знаю.

Швейцар стоял спиной к Коле. Со связанными руками далеко не убежишь, он это понял и ожидал своей участи.

Коля подошел ближе:

— Если не хочешь сдохнуть, как бешеный пес, — очистись перед концом. Где Седой?

Швейцар обернулся: глаза у него вылезли из орбит, с лица лил пот.

— Кирочная… Я покажу… Только не надо!

Коля сунул кольт за ремень, схватил швейцара за лацканы пиджака, притянул к себе:

— Не надо! А ты, гнус, думал о тех, кого убивал? Они ведь тоже говорили тебе: «Не надо». А ты…

— Я покажу… Поедем…

— Все равно тебе через два месяца стенка, — с ненавистью сказал Коля. — Сразу говорю: жизнь не спасешь.

— Еще два… месяца. Целая вечность… — бормотал швейцар. — Только не сейчас, не здесь…

Коля оттолкнул его:

— Негодяй ничтожный. Я руки о тебя марать не стану. Садись в машину.

«Форд» вырулил на мост и рванулся навстречу рассвету: над городом занималась заря.

…Дом, около которого швейцар попросил остановиться, был стар и огромен — типичный петербургский доходный дом. В окнах — ни огонька.

— Это здесь… — Швейцар вошел в парадное: — Осторожно, света нет. Десять ступенек вниз и налево. И стучите: три длинных, два коротких. Он откроет.

— Что он здесь делает?

Швейцар заколебался, неохотно сказал:

— Кладку свою подгребает… В цементе она, сразу не возьмешь… Я должен был принести инструмент, помочь.

— Стой здесь, — Коля снял левый наручник с запястья швейцара и защелкнул его на толстом пруте лестничной ограды. — Надо бы тебя под его маузер подставить, — усмехнулся Коля. — Да ведь мы — не вы. Стой и чтобы я тебя не слышал. Второй выход есть?

Швейцар замотал головой. Коля спустился вниз и постучал, как было условлено. Громыхнули засовы, дверь мягко открылась. Внутри горел свет.

— Входи, — Седой вытянул голову, глядя в темноту.

И тогда Коля изо всех сил ударил его. Седой рухнул, как бык под ударом молота. Коля взбежал по лестнице, отцепил кольцо наручников от перил и вместе со швейцаром спустился вниз. В свободное кольцо он сунул запястье Седого и защелкнул замок. Теперь оба преступника были блокированы.

— Как очнется, — объясни ему, что беситься не стоит.

Он осмотрелся. В углу валялись кирпичи разобранной печки. Коля подошел ближе. Седой уже извлек свой тайник — большую железную шкатулку с висячим замком от почтового ящика. Коля усмехнулся такой наивной предосторожности. Он легко сбил замок рукояткой кольта и открыл крышку. Шкатулка была Доверху наполнена золотыми кольцами, серьгами, часами, кулонами и пачками сторублевок. Коля повернулся и перехватил вспыхнувший безудержной алчностью взгляд швейцара. Волк оставался волком и на краю могилы — этот закон преступного мира не менялся никогда. Коля это давно понял.

Когда конвойный с лязгом открыл двери камеры — Родькин спал. Несколько мгновений Коля стоял возле изголовья, ожидая, пока Родькин проснется, потом тронул его.

— На выход, Родькин.

— Ночью хоть покой дайте, — Родькин сел.

— С вещами. — Коля повернулся к конвойному. — Я провожу гражданина Родькина.

— Как… с вещами? — ошалело посмотрел Родькин.

— Швейцара и Седого мы взяли. Они уже здесь, в камерах. А ты ступай домой.

Родькин зарыдал.

— Я ведь не поверил Соловьеву, — давясь слезами, говорил он. — Я следил за ним. Помешать хотел. Только опоздал — вижу: ударили Слайковского. Портфель забрали и ходу! Я подбегаю, у него в виске ручка финки торчит. Я выдернул. Хотел, как лучше. А он мертвый уже. Я убежать хотел. Тут меня Седой и взял в оборот. Как мне было не признаваться? Он так и так меня бы кончил…

— А признаваться в том, чего не делал, — зачем? — грустно спросил Коля.

— Когда меня на Дворцовую доставили — замнач ОБХСС Фомичев дежурным был, — сказал Родькин. — Он мне четко объяснил, что чистосердечное признание облегчает наказание. Я его спрашиваю, а какое мне будет наказание? Он говорит: стенка. Вы бы что выбрали — Седого или стенку?

— Я бы правду выбрал, — сказал Коля. — Ты мне поверь, Родькин: правда ведь на самом деле в огне не горит и в воде не тонет, — Коля открыл дверь камеры: — Иди… И постарайся понять, что мир не из одних подлецов состоит.

Знаки «Почетного чекиста» приехал вручать заместитель наркома. Награжденных собрали в актовом зале Смольного. В третьем ряду Коля увидел шофера, который некогда привез его к Смольному. Банников тоже узнал Колю и помахал ему рукой. Когда зачитывали представление на Банникова, — Коля узнал, что тот награжден за долголетнюю деятельность, связанную с охраной государственной границы.

А потом и Коля принял из рук заместителя наркома красную сафьяновую коробочку и грамоту. Зал аплодировал, а Коля, возвращаясь на свое место, думал о том, что, наверное, все победы достаются недешево, но успех в его профессии всегда обходится слишком дорого. И еще одно обстоятельство омрачило праздник Коли: сразу же вслед за ним знак «Почетного чекиста» получил инспектор милиции Кузьмичев. И ему аплодировал зал, и он тоже шел в проходе между рядами и радостно и гордо улыбался, будто бы и в самом деле был убежден, что его награда не менее справедлива и почетна, чем кровью добытые награды остальных.

• Предыдущая
• 115/182
• Следующая