Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна - Страница 53

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая

— Вяжет. Что же ему делать — так скучно. Я его выведу раз в день, он погуляет. Я его покормлю, напою, он и сидит в кресле.

— А кроме вязанья чулок, ему нечего делать?

— А что же он может еще делать? Он слепенький.

— Васенька, Васенька, где же вы отыскали этих ребят и слепого старика?

— Тут недалеко… Да чего вы пристали. Живет человек, никого не трогает… Что, в самом деле?

— Лулу, — говорю я, — поди, поцелуй Васеньку. Лулу рад целоваться. Он сейчас же бросается в объятия Васеньки.

Васенька, хлопая его по спине, говорит:

— Заходи ко мне, посмотришь моего кавалера. Только Амура не приводи, а то кавалер его загрызет. Он у меня, брат, еще злее твоего Амура.

Возвращаемся мы уже вечером. Совсем темно.

В вагоне оживленные разговоры, шутки, смех публики, возвращающейся с прогулки в город.

Но, несмотря на шум, Лулу моментально засыпает, едва мы садимся в вагон.

Он худенький, но довольно крупный ребенок, и мне очень неудобно его держать.

— Дайте его мне, — предлагает сидящий напротив меня Старк.

Я хочу передать ему ребенка, но Лулу цепляется за меня и спросонок капризно ворчит.

— Подвиньтесь, Эдгар, немножечко, дайте мне место поставить ноги на вашу скамейку, — говорю я.

Старк подвигается.

Теперь мне удобно. Я прижимаю к себе ребенка, прикрываю его шарфом и закрываю глаза.

Когда Лулу спит на моих руках — я счастлива и не думаю ни о чем.

Васенька и Катя о чем-то спорят. Кругом шум и смех.

От движения вагона платье мое скользит с моих ног, и Старк несколько раз его поправляет. На меня нападает дремота.

Вдруг я чувствую, что рука Старка сжимается на моей ноге, она холодна, как лед, и дрожит.

Знакомое острое чувство охватывает меня, но я сейчас же пугаюсь этого чувства.

Я быстро снимаю ноги со скамьи и, передавая ему ребенка, говорю строго:

— Возьмите ребенка. Я устала.

Он покорно берет Лулу, не поднимая на меня глаз.

Я прижимаюсь в угол, стараясь даже не прикоснуться платьем к коленам Старка, и опять закрываю глаза.

Через долгое время я решаюсь на него взглянуть. Он смотрит на меня широко открытыми глазами — в них не любовь, не страсть. Это просто глаза человека, потерявшего рассудок от голода.

Сегодня ночью мне показалось, что кто-то пробовал открыть дверь в мою комнату. Я села на постели и замерла от страха.

Однако чего же я боюсь?

Насилие над женщиной один на один невозможно. Не будет же Старк оглушать меня ударом или душить. Да и не пойдет он на это.

А что если он будет просить, умолять меня… поцелует?

Я теперь знаю, что его власть, власть его красивого тела надо мной еще существует. Он это теперь чувствует. Ведь если он сумеет, я отдамся ему с прежним безумием.

Но этого не должно быть, на этот раз это будет убийством Ильи.

Мне себя нечем оправдать. Ведь той любовью или тем, что люди называют «любовью», я не люблю ни того, ни другого.

Да, ни того, ни другого — я теперь поняла это.

Прав Латчинов. Я люблю Илью, как друга, как брата, как отца. Я жалею его, я его люблю так же сильно, как моего ребенка.

Старка? Я совсем не люблю. То, что я чувствую к нему, нельзя назвать любовью, как бы сильно ни было это чувство.

Я не знаю любви, или, может быть, ее и не существует. Но с этим всем надо покончить как-нибудь.

Бросить ребенка или бросить Илью?

Если я брошу Илью — я его убью. Брошу ребенка — зачем мне жить? Умереть самой — это легче всего. Но моя смерть тоже убьет Илью. Да и кто знает, что будет! После моей смерти Старк успокоится, явится новая страсть, такая же сильная, и что будет с Лулу?

Это просто какая-то сказка про волка, козу и капусту…

Неужели выход только один… тот, что предлагает Латчинов?

Сегодня весь день думаю, думаю. Моя голова трещит.

В шесть часов приедет Старк — он будет смотреть на меня, будет ходить за мной по пятам, стараться дотронуться до моих рук, до моих волос. Вчерашний день я, под предлогом навестить Васенькиных протеже, уехала с Катей после обеда в город.

Сегодня тоже уеду — за час до его возвращения, без всякого предлога. Пусть он поймет. Но не могу же я это делать постоянно. Остается — уехать, сократить мое счастье на целый месяц и опять, опять изнывать там, рядом с другим любимым существом, которое медленно сгорает, глядя, как я томлюсь.

Да, я томлюсь, а не живу.

Я живу только тогда, когда эти светлые, милые глазки смотрят на меня и милый голосок лепечет:

— Мама, моя маленькая мама, я тебя очень люблю.

— Будьте любезны, Мари, приберите все это и дайте мне капот, — говорю я горничной.

Я вернулась из города страшно усталая.

Знакомые все разъехались. Обедала я в каком-то ресторане. Зашла к Васеньке, его не было дома, а его кавалер, старая развалина, бывший придворный Наполеона III, чуть не выгнал меня.

Я слушала какую-то пьесу Мольера в «Комеди Франсез» и, решив, что у нас все легли, не дослушав последнего акта, вернулась домой.

В доме везде было темно, только в комнате Латчинова светилась лампа, Мне мучительно хотелось поцеловать Лулу. Бедняжка, он, наверное, очень огорчился, что я не уложила его по обыкновению. Может быть, плакал?

Стук в дверь.

— Татьяна Александровна, мне нужно говорить с вами.

— Простите, Эдгар, я уже разделась. Я страшно устала.

— У меня важное дело, — и он входит в комнату.

— Это дело нельзя отложить до завтра?

— Нет. Отпустите служанку.

Я колеблюсь.

— Мари, вы не нужны барыне — идите.

По уходе служанки он стоит некоторое время молча.

Мы не смотрим друг на друга.

— Я пришел вам сказать, — начинает Старк, — что так дальше продолжаться не может, У меня не хватает ни здоровья, ни нервов.

— Я вам давно это говорила, я уже на раз предлагала переехать в отель. Ребенок может приходить ко мне с няней или Катей с утра до шести часов. Я даже отказываюсь от воскресений в вашу пользу.

— Я не могу позволить таскать ребенка каждый день, во всякую погоду, — говорит он сквозь зубы.

— Я с вами согласна, я буду приезжать сама от девяти до пяти. С этого надо было начать. Пожалуйста, довольно об этом. Завтра я перееду, а сегодня идите спать, я устала.

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая