Белларион (др. изд.) - Sabatini Rafael - Страница 18

• Предыдущая
• 18/86
• Следующая

Однако, несмотря на все рассуждения, способные как будто оправдать подобный поступок, самого Беллариона охватил ужас. Он совершил хладнокровное убийство, и самым страшным для него, воспитанника монастыря, казалось сейчас то, что к Создателю отправилась душа неподготовленного и непокаявшегося человека.

Белларион весь дрожал, он смертельно побледнел, и глаза наполнились слезами. Он опустился на колени и принялся горячо молиться за упокоение души умершего, надеясь, что легкость, с которой граф встретил свою кончину, перевесит его тяжкие грехи, которые оставались на умершем.

Не менее четверти часа он оставался рядом с безжизненным телом графа, затем поднялся, прицепил к поясу кинжал, перекрестился и осторожно направился к двери.

Под его шагами заскрипели старые ступеньки лестницы, и каждый шорох заставлял его сердце со страхом сжиматься; ему казалось, что он слышит какие-то звуки где-то внизу, и несколько раз он останавливался и внимательно прислушивался, но все было тихо.

Он благополучно спустился на один этаж и осторожно направился вдоль но коридору к другой лестнице, которая вела к выходу из дома. Сдерживая дыхание, он на цыпочках прокрался вдоль длинного ряда закрытых дверей, и за некоторыми из них слышалось похрапывание заночевавших у Барбареско гостей.

Внезапно в дальнем конце коридора, впереди него, появилось пятно света и раздались приглушенные голоса, один из которых явно принадлежал хозяину дома. Отступать было поздно; более не таясь, Белларион смело бросился навстречу опасности, на ходу доставая кинжал, и в этот момент Барбареско, совершенно безоружный, в ночной рубахе и колпаке, и его старый слуга со свечой в руках в изумлении замерли в конце коридора.

Впоследствии Белларион признавался, что у него не было ни малейшего желания совершать в эту ночь еще одно убийство. Но куда меньше ему самому хотелось умирать, поэтому его удар был скор и безжалостен. В последнюю секунду Барбареско, защищаясь, успел поднять правую руку, и лезвие кинжала целиком вошло в его мясистое предплечье.

Барбареско по-бычьи заревел и рухнул на пол поперек коридора, зажимая рану здоровой рукой. Спасая своего хозяина, слуга выронил свечу и отчаянно вцепился в запястье державшей кинжал руки Беллариона, мешая ему вновь воспользоваться своим смертоносным оружием. Несколько секунд они боролись так, пока Белларион не изловчился сильно ударить своего противника свободной рукой в живот. Старый слуга мешком свалился прямо на своего господина, окончательно перегораживая проход к лестнице, и тут за спиной Беллариона распахнулась дверь и на пороге появился Казелла, почти обнаженный, но со шпагой в руке. На мгновение Беллариону показалось, что ловушка захлопнулась: с одним кинжалом он едва ли смог бы противостоять шпаге, а бежать вперед ему мешали тела Барбареско и слуги.

Затем, почти инстинктивно, он толкнул плечом ближайшую к нему дверь, и за ней открылась просторная, выходящая окнами на улицу комната. Одним прыжком Белларион очутился внутри ее и успел запереть дверь на задвижку, прежде чем по ней разъяренно застучали кулаки его преследователя. Белларион торопливо пододвинул вплотную к двери массивный стол и взгромоздил на него еще несколько попавшихся под руку предметов мебели, максимально укрепляя возводимую им баррикаду. Затем он распахнул настежь одно из окон и, крепко привязав край своего плаща за каменный выступ подоконника, перекинул другой конец плаща наружу. Он прикинул, что если спуститься по нему и повиснуть, держась вытянутыми руками за нижний конец плаща, то до земли останется всего лишь несколько футов note 46 — расстояние, вполне безопасное для прыжка. Но в тот самый момент, когда он уже собирался взобраться на подоконник, входная дверь внизу загремела, открываясь, и на улице появились двое конспираторов с обнаженными шпагами.

Он в отчаянии застонал. Ловушка как будто и в самом деле захлопывалась, таким образом подводя бесславный итог его отчаянным приключениям. О Боже! За ту неделю, как он покинул монастырь, ему пришлось прожить целую жизнь и не раз глядеть в самое лицо смерти. Ему вспомнились слова аббата: «Pax multa in cella, foris autem plurima bella». Сколь многое он отдал бы сейчас за то, чтобы вновь очутиться в родной монастырской келье! И в этот ужасный миг, когда как будто не оставалось ни малейшей надежды на спасение, до его слуха долетел мерный топот ног. Стража! Это могла быть только стража, обходившая дозором ночной город.

Те двое внизу, видимо, тоже поняли это и, секунду посовещавшись, сочли за лучшее укрыться в доме Барбареско.

Увидев, что улица свободна от преследователей — со стороны стражи ему нечего было бояться, — Белларион не спеша залез на подоконник, скользнул вниз по плащу и мягко приземлился на землю в нескольких шагах от оторопевшего дозора.

— В чем дело? — шагнув к нему, спросил начальник стражников. — Почему, друг мой, вы решили предпочесть окно двери?

Безмятежно улыбаясь, Белларион выпрямился и открыл было рот, чтобы ответить, но слова замерли у него на устах — он узнал офицера, охотившегося за ним в тот вечер, когда он впервые появился в Касале.

— Черт побери! — воскликнул мессер Бернабо. — Да это приятель Лорендзаччо. Что за встреча! Я буквально сбился с ног, разыскивая его. Идем-ка с нами, петушок, и ты расскажешь нам, где скрывался все это время.

Судебные заседания в Касале собирали, как правило, изрядную аудиторию. В стенах городского совета можно было увидеть и принцессу Валерию, чьи частые визиты свидетельствовали о том, что ей отнюдь не безразличны проблемы и заботы подданных Монферрато, и маркиза Теодоро, который, беспокоясь о своем образе «отца народа», следил за тем, как вершится суд, творимый от имени несовершеннолетнего мальчика, а фактически — от своего собственного.

И утром следующего после потасовки в доме Барбареско дня они оба присутствовали там: принцесса в одиночестве расположилась на небольшом балконе, служившем хорами для музыкантов в те времена, когда в этом зале вместо судебных заседаний происходили банкеты, а регент вместе с мессером Алипранди, отложившим по его просьбе намеченный на сегодня отъезд в Милан, восседали на возвышении справа от кресла подесты — верховного судьи Монферрато. Маркиз Теодоро казался задумчивым: недавние события, стань известна их подоплека, непременно возбудили бы к нему симпатии со стороны простых людей, однако это ни в коей мере не компенсировало бы тот сокрушительный удар, который нанесла смерть графа Спиньо его честолюбивым планам.

Слева от подесты, тоже на возвышении, сидели двое его помощников, а чуть ниже — двое секретарей. Сам подеста, Анджело де Феррарис, представительный пятидесятилетний мужчина в малиновой мантии и малиновой же шапочке с горностаевой опушкой, был генуэзцем, и его назначение на столь ответственный пост только подтверждало используемый повсеместно в Италии неписаный закон, согласно которому высшую судебную должность в государстве мог занимать только иноземец, что являлось своего рода гарантией непредвзятости вынесения судебных решений.

Поспешно рассмотрев несколько мелких дел, суд ожидал теперь появления обвиняемого, совершившего многочисленные и ужасные преступления. Наконец стражники ввели его, бледного после бессонной ночи, проведенной им в кишащей крысами городской тюрьме, со спутанной копной густых темных волос, неровными клочьями спадавшими ему на шею, и в красном камзоле, помятом и местами разорванном. На мгновение он в смущении замер около дверей, со страхом окинув взором судей и многочисленных зевак, но в следующую секунду, справившись со своей слабостью, твердым шагом направился к месту, указанному ему, и, почтительно поклонившись судьям и регенту, встал там, высоко подняв голову.

Строгий и требовательный голос подесты прорезал воцарившуюся в зале тишину:

— Ваше имя?

— Белларион Кане, — последовал столь же решительный ответ. Конечно, опасно было продолжать цепляться за эту ложь, но сейчас опасность угрожала Беллариону со всех сторон.

• Предыдущая
• 18/86
• Следующая