Восходящая тень (др. изд.) - Джордан Роберт - Страница 84

Фэйли недоверчиво посмотрела в сторону города:

— Ты что, думаешь, это они? — Девушка обернулась к Перрину, ожидая ответа, и тут же нахмурилась, сообразив, что, обращаясь к нему, как бы признает Перрина своим спутником. — Глаза у него острые, с этим не поспоришь, — сказала она Лойалу, — но башка дырявая. Наверняка он принял за айильцев каких-нибудь бедолаг, улепетывающих из Твердыни, решив, что началось землетрясение.

Лойал неуклюже повернулся в седле и пробормотал что-то насчет рода человеческого, как показалось Перрину, отнюдь не лестное. Фэйли, разумеется, пропустила это мимо ушей.

Правда, всего через несколько минут девушка вновь посмотрела на Перрина, и на сей раз с немалым удивлением. Айильцы приближались, и теперь их уже невозможно было не узнать. Фэйли, однако, ничего не сказала. Сейчас она не признала бы его правоту, даже если бы Перрин взялся утверждать, что небо — голубое. Еще минута, и айильцы поравнялись со всадниками. Никто из них даже не запыхался.

— Жаль, что нам не пришлось бежать дольше. — Байн обменялась улыбкой с Чиад, и обе искоса глянули на Гаула.

— Не то мы бы вконец загнали Каменного Пса, — подхватила Чиад. — Каменные Псы потому и дают клятву никогда не отступать, что у них кости каменные, да и головы тоже — тяжеловаты они для бега.

Гаул ничем не ответил на насмешку, но Перрин заметил, что он следил за каждым движением Чиад. — А знаешь, Перрин, — продолжала Чиад, — почему Дев Копья чаще всего посылают в разведку? Потому что они лучше всех бегают. А бегают они так хорошо потому, что боятся воздыхателей, желающих стать их мужьями. Чтобы избегнуть подобной участи, любая Дева готова пробежать сотню миль.

— Я нахожу это весьма разумным, — промолвила Фэйли. — Вы не хотите отдохнуть? — спросила она Дев. Те отказались, и Фэйли, хоть и удивилась, тут же обратилась к Лойалу:

— А ты готов? Вот и прекрасно. Найди мне эти Путевые Врата. Мы и так слишком долго здесь задержались. Если позволить приблудному щенку отираться поблизости, он, чего доброго, вообразит, что его решили взять с собой, а этого не будет никогда.

— Фэйли, — запротестовал Лойал, — мне кажется, ты ведешь себя вызывающе.

— Я буду вести себя так, как сочту нужным. Ну, где же эти Врата?

Уныло повесив уши, огир вздохнул и повернул лошадь на восток. Перрин дал им отъехать примерно на дюжину шагов, затем он и Гаул двинулись следом. Он обязался играть по ее правилам, и тут уж ничего не попишешь. Но уж во всяком случае вести себя, как она, юноша не собирался.

Чем дальше всадники скакали на восток, тем реже встречались фермы — невзрачные усадебки с домами из грубого тесаного камня. В таких убогих сараюшках Перрин и скотину не стал бы держать. Все меньше попадалось и рощиц, а вскоре исчезли и фермы, и рощи, осталась лишь холмистая травянистая равнина. Только трава, насколько хватало глаз, с редкими купами кустов на холмах.

Среди изумрудно-зеленых волн то здесь, то там паслись табуны великолепных тайренских скакунов. Каждый табун — большой или маленький — находился под присмотром одного-двух босоногих мальчишек, носившихся по равнине на неоседланных скакунах. С помощью длинных кнутов, которыми они ловко пощелкивали в воздухе, юные пастухи не позволяли коням отбиться от табуна. Они старались держаться подальше от путников и при их приближении отгоняли коней в сторону, однако с любопытством и бесстрашием юности наблюдали за странной компанией — двумя людьми и огир верхами, которых сопровождали свирепые айильцы, по слухам, захватившие недавно саму Твердыню.

Зеленая равнина радовала Перрину глаз. Он очень любил лошадей и даже в ученики к мастеру Лухану напросился отчасти оттого, что у кузнеца всегда можно было повозиться с ними. Коней в Двуречье было немного, и по стати им было далеко до тайренских.

Совсем иначе чувствовал себя Лойал. Поначалу он бормотал что-то себе под нос, но чем дальше они, ехали по травянистым холмам, тем громче становился его голос, пока наконец он не взревел рокочущим басом:

— Пропало. Все пропало. Кругом одна трава. А ведь некогда здесь была огирская роща. В здешних краях мы не возводили каменных строений — таких, как в Манетерене или в городе, который вы называете Кэймлин, зато мы насадили здесь рощу, и какую! Сюда свезли деревья всех пород, со всех концов света. Росли здесь и Великие Древа, огромные, словно башни, высящиеся на сотни спанов. А как они были ухожены! Все здесь напоминало огир, покидавшим дома, чтобы строить для людей города и дворцы, о родных стеддингах. Люди считают, что мы больше всего любим работать с камнем, а для нас это пустяшная вещь. Мы научились строить во времена Долгого Изгнания, после Разлома Мира. Деревья — вот что мы любим на самом деле. Люди полагают, что наше величайшее творение — Манетерен, но мы-то знаем, что им была выращенная там роща. Но от нее, так же как и от здешней, ничего не осталось. Она сгинула и никогда не возродится.

Лойал с потемневшим лицом озирал холмистую равнину, где не было ни деревца, только трава и кони. Уши огир были напряженно прижаты к голове, и от него исходил запах… гнева.

Огир славились своим миролюбием и были почти так же безобидны, как Странствующий Народ, однако в некоторых историях о них рассказывалось как о грозных и непримиримых противниках. До сих пор Перрину лишь раз довелось видеть Лойала рассерженным. Правда, вчера, когда огир защищал детей, он, наверное, тоже был зол. Глядя на лицо Лойала, Перрин вспомнил старинную поговорку: огир рассердить — что гору свалить. Имелось в виду, что и то, и другое — вещи невозможные. Юноше, однако, пришло в голову, что, вероятно, со временем смысл поговорки изменился, а поначалу она звучала примерно так: огир рассердить — что на себя гору свалить. Трудно вывести из себя добродушного великана, но уж коли разозлил его — берегись. Перрину, скажем, вовсе не хотелось, чтобы мягкий, улыбчивый Лойал, вечно уткнувшийся широким носом в книгу, когда-нибудь на него рассердился.

По указанию Лойала, ехавшего теперь во главе отряда, всадники свернули к югу от исчезнувшей огирской рощи. Вокруг не было никаких меток или знаков, но огир ощущал близость Врат все отчетливее с каждым шагом коня. Он умел чуять Пути и каким-то образом отыскивать их повсюду, подобно тому, как пчела находит дорогу к улью. Вскоре Лойал натянул поводья и спрыгнул с седла в траву, доходившую ему до колен. Его спутники не видели перед собой ничего, кроме густой стены кустарника высотой с самого огир. Лойал с огорченным видом принялся вырывать кусты из земли и складывать их в сторону, приговаривая:

— Может, хоть мальчишкам на растопку сгодятся, когда подсохнут.

За кустами находились Путевые Врата.

Воздвигнутые на склоне холма, внешне они походили не на ворота, а на участок стены, причем стены дворцовой, ибо были украшены рельефным орнаментом из листьев и виноградной лозы. Выполнены они были столь искусно, что выглядели почти такими же живыми, как и кусты вокруг. Три тысячи лет стояли Врата, но каменный узор даже не выветрился. Казалось, стоит подуть ветерку, и листья затрепещут.

Некоторое время все молча взирали на Врата. Наконец Лойал глубоко вздохнул и коснулся рукой одного из рельефных изображений — трилистника Авендесоры, легендарного Древа Жизни.

Как только тяжелая рука огир коснулась камня, трилистник отделился от орнамента, хотя за миг до того казался частью каменной стены.

Фэйли громко охнула, и даже айильцы что-то пробормотали. В воздухе повис запах тревоги, и было бесполезно гадать, от кого он исходил, — скорее всего, ото всех сразу.

Каменные листья словно зашевелились под неощутимым ветерком, по ним словно пробежала волна зелени, дрожь жизни. Посередине каменной стены медленно разверзлась узкая щель, а затем резные створки разошлись в стороны. Врата открылись. Открывшийся проем заполняло тусклое свечение, в котором слабо отражались образы путников. — Рассказывают, — пробормотал Лойал, — что прежде Врата сияли, словно зеркала, и входящий в Пути будто проходил сквозь небо и солнце. Увы, все минуло, пропало, как и наша роща.