Жизнь Чезаре Борджиа (др. изд.) - Sabatini Rafael - Страница 43

• Предыдущая
• 43/69
• Следующая

Теперь следовало заняться приготовлениями к свадьбе. Учитывая бурное прошлое невесты, обе семьи — и Борджа, и д'Эсте — опасались каких-нибудь неожиданностей, способных прервать торжества внезапным скандалом. В письме от двадцать третьего сентября феррарский посол передает герцогу Эрколе следующую просьбу папы: «…Спешу также довести до сведения Вашей Светлости, что Его Святейшество всей душой стремится избежать любых инцидентов, которые могли бы задеть чувства Его Высочества дона Альфонсо или молодой герцогини. Святой отец советует и рекомендует Вашей Светлости принять все меры к тому, чтобы воспрепятствовать появлению на празднике высокородного Джованни Сфорца, бывшего владетеля Пезаро (сейчас он находится в Мантуе). Как известно, брак синьора Джованни с ее светлостью герцогиней был расторгнут по непререкаемо веским причинам, в полном соответствии с законом Церкви и при обоюдном согласии бывших супругов. Однако, учитывая обстоятельства развода, нельзя поручиться за то, что синьор Джованни не затаил в сердце недоброжелательство к герцогине и не попытается омрачить ее радость хотя бы одним своим появлением. Зная мудрое благоразумие Вашей Светлости, я заверил Его Святейшество в отсутствии каких бы то ни было поводов для беспокойства…»

Забегая вперед, скажем, что Джованни Сфорца не стал искушать судьбу и даже не попытался проникнуть в Феррару.

Помолвка Лукреции явилась поводом для очередного многодневного праздника, в котором принял участие и Чезаре, к тому времени уже вернувшийся из разгромленного Неаполя. Все ватиканские увеселения неминуемо вызывали сплетни и пересуды — сперва в Риме, а затем и в других городах страны. Но на этот раз события в папском дворце вызвали целый вихрь злословия, долетевший до берегов Рейна.

Критическое отношение к папству, к власти и авторитету римских первосвященников существовало в Германии уже не одну сотню лет и особенно усилилось к началу XVI века. Неудивительно, что именно здесь было написано знаменитое анонимное письмо, адресованное Сильвио Савелли, отведавшему опалы Александра VI. Оно имело вид частного послания, но представляло собой политический памфлет, направленный против Борджа. Достаточно четко просматривалась и ближайшая цель автора — расстроить помолвку Лукреции с Альфонсо д'Эсте, помешать образованию союза между Валентино и герцогом Феррарским.

Читал ли сам Сильвио Савелли письмо, вошедшее в историю под его именем, — неизвестно. В Риме появлялись только рукописные копии этого любопытного документа, сам же оригинал находился на юге, под Таранто, в лагере испанцев (там нашли приют и бежавшие из Романьи члены семейства Савелли). Вскоре одна из копий оказалась в руках кардинала Моденского, который в великом смущении поспешил с ней к папе. Это произошло накануне нового, 1502 года.

Прежде чем обсуждать содержание «Письма к Сильвио Савелли», обратим внимание на две записи в дневнике Бурхарда, от двадцать седьмого октября и от одиннадцатого ноября. Здесь мы обнаруживаем упоминание о событиях столь вызывающе-непристойных, что возникают вполне оправданные сомнения в надежности сведений папского церемониймейстера. Бурхард располагал текстом «Письма» и счел необходимым полностью воспроизвести его в своем дневнике. Обилие дословных совпадений в описании отдельных эпизодов позволяет нам задать вопрос — насколько независимыми являются оба источника?

Итак, сентябрьское сообщение. Оно повествует о роскошном пире, данном герцогом Валентино для родни и узкого круга избранных друзей. Читаем Бурхарда: «После ужина, в коем принял участие и его святейшество, в зал впустили около пятидесяти молодых куртизанок, и начались танцы. Эти женщины танцевали со слугами и гостями, сперва одетые, а затем — раздевшись донага. Папа, герцог и мадонна Лукреция кидали в них жареные каштаны и весело смеялись, когда плясуньи вырывали их друг у друга и затевали свалку. Наконец, желая увенчать забаву, герцог придумал новую игру, а именно любовные поединки. Тот, кто оказывался сильнейшим, становился обладателем приглянувшейся ему женщины и получал еще какую-нибудь награду».

Грегоровий считал «Письмо к Сильвио Савелли» (в котором почти теми же словами излагается та же самая история) «точнейшим слепком, достоверно отразившим правы Рима под властью Борджа». Однако в своей работе, посвященной дочери Александра VI, он занял более осторожную позицию, и его очерк «Лукреция Борджа» имеет явно апологетический характер. Немецкий историк пишет: «Чезаре, вне всякого сомнения, мог устраивать в своих ватиканских апартаментах оргии подобного рода, но кажется совершенно невероятным, чтобы в них принимала участие Лукреция. Возможно ли поверить, будто нареченная невеста герцога д'Эсте, уже собираясь ехать в Феррару, чуть ли не накануне свадьбы тешилась такими зрелищами?»

Этот вопрос более чем уместен. Но, допустив сомнение относительно Лукреции, позволительно сделать еще один шаг в том же направлении и спросить — почему мы обязаны верить утверждению о присутствии папы? Да и вообще, независимо от количества и состава зрителей, имела ли место «оргия подобного рода»? Рассказ о танцах с обнаженными куртизанками, о любовных состязаниях и т. д. передан Бурхардом с чужих слов, и сам он ни в коей мере не претендует на роль участника или хотя бы очевидца этой вакханалии.

Надо заметить, что гетеры и наемные танцовщицы считались обычным явлением на пирах у римских вельмож — эта традиция не прерывалась с античных времен. Чезаре делил кров с отцом, но дворец был достаточно просторен, чтобы герцог мог вести вполне обособленную жизнь, приглашать любых гостей и веселиться со своими друзьями, не беспокоя его святейшество. Мы уже говорили об эротике, составлявшей неотъемлемую принадлежность любых праздников, маскарадов и карнавалов эпохи Возрождения, даже приуроченных к таким высокоторжественным датам, как Рождество или Пасха. В общем, если Валентино и устраивал подобный бал, то это нисколько не противоречило ни его возрасту и положению, ни обычаям общества.

Запись от одиннадцатого ноября касается уже не герцога, а только папы и Лукреции. Здесь рассказывается о некоем крестьянине, который оказался настолько неосторожен, что пересекал площадь св. Петра, ведя в поводу двух кобыл. Эта соблазнительная картина не укрылась от похотливого взора святого отца, тут же приказавшего выпустить дюжину жеребцов из ватиканских конюшен. Стоя у окна, отец и дочь любовались непристойным действием и «давали указания конюхам, под чьим присмотром жеребцы поочередно покрывали обеих кобыл, пока те, обессиленные, не повалились наземь».

Рядом с этой историей бледнеет даже банкет с полусотней голых куртизанок. Описанные события кажутся маловероятными хотя бы с биологической точки зрения. Настораживает и обилие приводимых подробностей — Бурхард упоминает даже название ворот, через которые вошел в город злополучный поселянин. Остается лишь гадать, каким образом такая деталь могла стать известной церемониймейстеру. И вновь налицо текстуальное совпадение с «Письмом к Сильвио Савелли».

Письмо начинается с поздравлений по случаю избавления от разбойников. Насколько можно понять, адресат (Сильвио) попал в руки какой-то шайки, был обобран дочиста, но сумел бежать и добраться до германского императорского двора, испытав по дороге немало злоключений. Затем автор выражает удивление по поводу наивности Сильвио, обратившегося к папе с просьбой о восстановлении в правах — ведь «всем известно, что этот предатель, забывший о простой человечности, вся жизнь коего — сплошной обман, никогда не совершал справедливого поступка, если не был принужден к тому силой или страхом». Автор письма заклинает Сильвио «поведать императору и князьям о постыдных делах этого чудовища, ни на единый миг не вспоминающего ни о Боге, ни о нуждах церкви». А затем, не полагаясь на память своего корреспондента, анонимный составитель письма начинает перечислять грехи всего семейства Борджа. Список получается очень внушительный.

Папа оказался обвинен в низостях и преступлениях самого разного сорта, включая «симонию, скотское любострастие и неприкрытый грабеж»; Лукреция — в кровосмешении, диких оргиях и «бесстыдном совращении всех мужчин, имевших несчастье ей понравиться, следствием чего становилась скорая гибель несчастных». Чезаре был назван безбожным человекоубийцей, Каином, руки которого обагрены кровью родного брата — Джованни Борджа, затем деверя — принца Бишелье и, наконец, постороннего, также не совершившего никакого преступления — Педро Кальдеса; «все эти сеньоры умерли потому, что стали на пути герцога, любившего свою сестру отнюдь не братской любовью». Кроме того, Валентино «разорил целую страну — Романью, изгнав оттуда законных государей, и сделался самовластным тираном, чья свирепость повергла людей в безмолвную дрожь».

• Предыдущая
• 43/69
• Следующая