Золотая паутина (др. изд.) - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 25

Генерал в цивильной одежде, которая, однако, по могла скрыть выправку военного человека, расхаживал по красной ковровой дорожке просторного кабинета, курил сосредоточенно, и первое, что ощутил Русанов, — запах дешевого табака. Обычно Иван Александрович курил хорошие, ароматные сигареты, а тут… Явно случайные, купленные по нужде.

— Что это вы, Иван Александрович? — вежливо поинтересовался Русанов, глазами показывая на дымящуюся в пальцах генерала сигарету, вглядываясь в серьезное, озабоченное лицо начальника управления. Генерал ростом был невысок, и телосложение его не назовешь атлетическим, тем не менее он не выглядел тщедушным, слабосильным. В свое время генерал увлекался классической борьбой, разумеется самбо, и по сей день со спортом не расставался: почти ни одного занятия по физической подготовке он не пропускал. Зная это, невольно тянулись на стадион или в спортзал и его заместители, начальники отделов, не говоря уже о молодых оперативных работниках — те были просто обязаны держать себя в хорошем физическом состоянии.

— Да перестройка эта… С ее проблемами! — в сердцах сказал генерал. — Приходится вот курить всякую гадость.

Он закашлялся, замахал Русанову рукой — садитесь, мол, Виктор Иванович — и сам подошел к столу, ткнул сигарету в пепельницу.

Отдышавшись, Иван Александрович пожаловался Русанову:

— Понимаете, Виктор Иванович, нигде нет сигарет. У меня дома был небольшой запас — кончился. Да я и не покупал никогда, жена беспокоилась. А тут говорит: Ваня, сигарет больше нет, может, в вашем буфете есть? А их и у нас как корова языком слизала. Что делать? Помучился я день-другой, на «Астру» перешел. Да и та лишь на даче оказалась, Лиля весной покупала, настой делала — деревья опрыскивать. Теперь меня травит.

Генерал улыбнулся, глянул на хрустальную глубокую пепельницу, из которой сочился еще тонкий голубой дымок.

— Сигарет во всей России нет, — в тон генералу сказал Русанов. — Я тоже свой запас дотягиваю. Но вот, так и быть, презентую, Иван Александрович, — и положил на стол пачку «Космоса».

— Спасибо, хоть покурю.

Генерал тут же взял сигарету, щелкнул зажигалкой. Затянулся глубоко, с наслаждением.

— Ведь ясно, что скуплено все и спрятано, — продолжал он. — На рынке — пожалуйста, широчайший выбор. Но не заниматься же сигаретами госбезопасности! Хотя в Москве наши товарищи провели операцию, выявлены крупные спекулянты.

— Да, я в курсе, — кивнул Русанов, рассматривая фотографии, лежавшие на столе генерала, — они были явно с митинга. Виктор Иванович и сам только что вернулся с площади, видел все это своими глазами — транспаранты, лозунги, ораторов на обкомовском крыльце. Стоял недалеко от микрофонов, слушал.

— И тому же Каменцеву звонить неудобно, — все еще не мог успокоиться генерал. — Дескать, Вадим Иннокентьевич, у чекистов с куревом плохо, выручи. Он бы, разумеется, в лепешку разбился, сюда бы привез. Но и сыграть может на этой ситуации — мол, госбезопасность ставит себя в особое положение. Терпите, как все. У нас вон глава российского парламента в командировки рейсовым самолетом летает. Не говоря уже о наших обкомовских руководителях. Они теперь вообще ведут себя тише воды, ниже травы, а после митингов просто растерялись. Звонил я часа два назад Кваснину, тот и говорит: дескать, если начнутся беспорядки, Иван Александрович, не дай пропасть. Вроде и со смехом говорил, в шутку, а голос выдал. И это первый секретарь обкома!… Да чего сидеть за стенами? Иди к народу, говори. Время такое. Пересидеть все равно не удастся, с народом шутки плохи. Выходи на улицу, бери инициативу в свои руки, предлагай выход, убеждай. Только так. Иного пути нет. Мы же, чекисты, не сидим сложа руки. Встречаемся с прессой, с активистами неформалов, работаем с обществом «Мемориал»… И вот сейчас, сколько мы уже сделали здесь, в Придонске, по реабилитации незаконно осужденных, репрессированных. Два тайных захоронения открыли, публикуем в областной печати списки пострадавших в годы культа, делаем с «Мемориалом» книгу. И вообще, в нашей области за последние двадцать пять лет мы никого не привлекали к ответственности по политическим мотивам, не допустили этого. Митинги в нашем городе, честно говоря, поспокойнее на фоне других областных центров, погромов нет. Но все равно нехорошо, ненормально все это, — Иван Александрович с грустью смотрел на фотографии. — Мне, как чекисту, больно все это видеть. Не думал никогда, что доживу до такого, во сне подобное не могло присниться. Жаль, что к демократам разные проходимцы примазываются…

Поднявшись, Иван Александрович перешел к столу совещаний, стоявшему у стены, где также были разложены фотографии, большей частью еще не просохшие, влажные. Фотографии, что называется, были «с колес», оперативные. Последовал за ним и Русанов.

Уже через мгновение Виктор Иванович увидел на одном из снимков Сергея. Сын держал в руках транспарант, часть текста которого попала в объектив, вместе с другими парнями-«афганцами» внимательно слушал какого-то человека в берете и куртке-штормовке, стоявшего к фотографу вполоборота, спиной, так что лица его почти не было видно.

— Вот это сюрприз! — вырвалось невольно у Русанова, и генерал, привлеченный его удивленным возгласом, взял фотографию, огорченно наморщил лоб.

— Сын?

— Он, Сергей.

— М-да-а…

Иван Александрович рассматривал фотографию, вертел ее в руках, потом протянул Русанову.

— Что ж, в личный домашний архив возьмите, Виктор Иванович. Фотография, конечно, памятная, чего там. Да и историческая, время со счетов не сбросишь. А с сыном надо поговорить.

— Я обязательно буду говорить с Сергеем, товарищ генерал! — Русанов изменился в лице, стоял перед начальником управления взволнованный.

Генерал мягко взял Русанова за локоть, повел к креслам в углу кабинета.

— Сына вашего можно понять, Виктор Иванович, чего вы? — в голосе Ивана Александровича сквозило заметное удивление — он, наверное, ожидал от Русанова несколько другой, более спокойной реакции. — Ничего страшного, разумеется, не случилось; другое дело, что нужно поинтересоваться: не попал ли Сергей в милицию, не замарал ли чем-нибудь себя, а транспарант… это объяснимо и правомерно.

Они сели в мягкие глубокие кресла у широченного, дающего много света окна, в раскрытую большую форточку которого тек с улицы легкий дорожный шум. Здание управления стояло напротив такого же серого и массивного жилого дома, на балконе напротив торчала полосатая, в пижаме, фигура жильца, вышедшего покурить. Жилец этот — явно пенсионер, седовласый, пожилой — из праздного любопытства посматривал на чекистские окна, размышлял, наверное, чем это заняты два серьезных человека, сидящих у самого окна, и генерал задернул белые занавески: неприятно все же, когда смотрят тебе в затылок.

— Сергей ваш, Виктор Иванович, насколько я помню, долг свой солдатский исполнил честно? — продолжал разговор генерал.

— Да. Был ранен, лечился, — Русанов вздохнул.

Вздохнул и Иван Александрович.

— Боль эта наша общая. Да и позор общий, чего душой кривить?! И винить его за этот митинг, ругать… думаю, не стоит. Он имеет такое право: взять транспарант и выйти с ним на улицу, на площадь. Другое дело…— генерал помолчал, поискал слово, которое бы меньше задело Русанова-старшего.— Другое дело, не попал бы он в лапы нечистоплотных, озлобленных людей. Парень при всем при том молод, подвержен влиянию… Вы с ним откровенны, Виктор Иванович? Можете поговорить по душам, доверится ли он?

— Надеюсь, Иван Александрович. Но тем не менее, не уверен абсолютно. Из Афганистана он вернулся другим человеком, не тем, каким мы знали его с женой. Стал замкнутым. Если честно, то нынешние его мысли я не знаю.

— Жаль.

Генерал барабанил пальцами по подлокотнику кресла, закинув ногу на ногу, думал. Русанов смотрел на опущенное его лицо, на уже поседевшие вьющиеся волосы, на жилку, которая пульсировала на шее. Несмотря на слова сочувствия, которые сказал ему Иван Александрович, Русанов чувствовал себя виноватым перец ним, даже оскорбленным поступком Сергея. Зачем ему эти митинги, транспаранты?