Исповедь гейши - Накамура Кихару - Страница 74
- Предыдущая
- 74/88
- Следующая
Теперь это наконец мне удалось. Я, мать Роберта, Тиэко и госпожа Судо поехали в большом пикапе Роберта встречать его в аэропорт. Macao сильно вырос и возмужал. Когда я оказалась рядом с ним и он возвышался надо мной, у меня выступили слезы.
Было непросто каждый месяц высылать в Японию деньги для сына и при этом копить средства для его поездки сюда. Поскольку у матери Роберта был большой дом, там были приготовлены две комнаты для нас с сыном. Мне доставило огромное удовольствие заново оклеить обоями комнату Macao, постелить там ковер и купить новую кровать и постельные принадлежности.
Я давно мечтала забрать его к себе и дать ему американское образование. Лишь для этого я и трудилась. Полагаю, никто не может понять, насколько я была счастлива наконец видеть лицо своего сына.
Однако он, похоже, вовсе не выглядел счастливым и угрюмо молчал. Он не поздоровался ни с Робертом, ни с его матерью, ни с Тиэко или госпожой Судо. В машине я и Macao сидели рядом с водительским креслом.
— Все, как бы они ни были заняты, выбрали время, чтобы встретить тебя. Хоть поздоровайся с ними.
— Я вовсе не хотел приезжать, — ответил сын.
— Почему же ты тогда приехал?
— Чтобы отомстить тебе, — сказал он.
— Отомстить? За что?
— Ты оставила меня одного. Главное, я не могу простить тебе, что ты была гейшей. Кроме того, мне не нравится, что ты вышла замуж за иностранца.
Он действительно хотел мне мстить.
Когда я пыталась объяснить ему, что без американского поручителя он не смог бы попасть сюда, что открытием своего магазина я обязана Роберту и условия иммиграции в Америке очень строги, он сказал:
— Будь спокойна. Я отомщу своей негодной матери.
Роберт и его мать, не знавшие японского, похоже, полагали, что мой сын радостно обнимет меня. Настроение передалось другим, и они оба не проронили ни слова. Обе японки, Тиэко и госпожа Судо, растерянно молчали. Я могла лишь только оправдываться перед ними, и мне было стыдно.
Дома я показала Macao его комнату, которую так любовно готовила для него.
— Что же это такое? Я не знал, что мы будем жить с иностранцами, — сказал он с упреком.
На следующий день я повела его в магазин. Тиэко, госпожа Судо, Фудзиэ, Аико, Сидзуко — все сердечно приветствовали его.
— Какая у него чудесная японская речь!
Как мать я, естественно, была рада это слышать.
Речь и манеры, которые он перенял у обеих бабушек, были безукоризненны. Я представила его всем, и он в тот день отвечал, слава богу, вполне радушно на все вопросы…
Но с этой поры каждый день оборачивался для меня сущим адом. Когда мы вместе выходили на улицу, он отказывался идти рядом со мной и переходил на другую сторону.
— Иметь матерью гейшу — позор. Да еще вышедшую замуж за иностранца.
Учтивые слова он говорил другим. Со мной он вел себя ужасно.
Когда в магазин заходили американские посетители и я показывала им товар (как мне и полагалось), он был недоволен.
— Тьфу, как это можно заигрывать с американцами.
Моему агенту из бюро натурщиц он хамски заявил на своем школьном английском: «She is forty-five. She is liar»1.
Лишь потому, что я представлялась тридцатилетней, меня приглашали позировать. Совершенно не нужно было обзывать меня лгуньей и выдавать мой возраст. Это было плохо для дела. Как глубоко подобное меня ранило, никто не в состоянии оценить. Он действительно приехал, чтобы мне мстить. И этой цели он вполне добился.
— Я буду очень рада, если ты останешься в Америке, — сказала я ему.
— И я должен здесь в небольшом магазине сувениров заискивать перед американцами? — ответил он мне.
— Я не имела в виду, что ты должен здесь в магазине работать. Хоть он и мал, но я занимаюсь этим, чтобы обеспечить тебя. Я хочу, чтобы ты поступил в американский университет.
— Я здесь для того, чтобы отомстить тебе, — был его ответ.
Он ощущал себя взрослым, хотя ему было всего шестнадцать. Я также не могла объяснить ему, что Роберт и я не являемся настоящими супругами. Что бы я ни говорила, он меня не слушал.
Сыну было противно ходить в магазин, впрочем, ему все было противно. Он ничего не делал, кроме как дулся и весь день не знал куда себя деть. Я хотела отправить его в школу поблизости и обила все пороги, чтобы добиться прописки.
Я не могла закрыть свой магазин из-за того, что приехал мой сын. С десяти утра я работала в магазине. Из-за соседства с кинотеатром у нас и вечером было много посетителей, и поэтому не было возможности закрываться, как обычно, в пять или шесть. К счастью, мать Роберта готовила еду моему сыну, что избавляло меня хоть от этих хлопот. Когда вечером я, совершенно изможденная, приходила домой, он начинал мучить меня, повторяя всегда одно и то же:
— Что может быть хуже, чем родиться от гейши. К тому же вынужденной развестись. И вышедшей замуж за америкашку. Этого я не могу простить.
И такое продолжалось постоянно.
Как я уже писала, я и сегодня не пью и не курю. Кроме того, мой сын время от времени жил отдельно от меня с моей матерью и бабушкой и ни разу не видел меня гейшей. Я постоянно ходила на родительские собрания и присутствовала на всех школьных и спортивных мероприятиях…
Моя подруга, гейша Ёсиякко, напротив, пила, и, когда совершенно пьяная возвращалась с какой-либо встречи, ее сын, одногодок Macao, всегда ее защищал:
— Бабушка, не ругайся с мамой из-за того, что она пьяная. Она работает, чтобы прокормить нас.
Я часто возвращалась мыслями к Ёсиякко. До самого приезда моего сына в Америку я честно пробивала себе дорогу и многому училась. И тем не менее каждый вечер мне приходилось выслушивать, как сын обзывает меня скверной гейшей. Это была сущая пытка.
Издевательства сына не прекращались. Он не хотел ничем заниматься (не зная английского, он не выходил на улицу) и только и делал, что целыми днями валялся дома. Когда я, совершенно разбитая, возвращалась домой, начинались придирки:
— Я видел в Японии, как ты позволяла американцам целовать себя. Я находил это омерзительным и с тех пор презираю тебя.
В Америке близко знающие друг друга мужчины и женщины при встрече в знак приветствия целуются в щеку, лоб или губы. В прошлом году Эдит Хен-сон в одном разговоре со мной сказала:
— Поцелуй для американцев является тем же самым, что поклон для японцев.
Этого и не желал понять Macao.
— Ты охотно позволяешь американцам целовать себя. Я заметил это еще в Японии.
Я была в таком отчаянии, что ничего не могла возразить.
Кроме того, он во время моего отсутствия, когда я была занята в магазине, листал мою записную книжку. Увидев пометки типа: «Хилтон, 13 часов», «Отель Pierre, 18 часов», «Plaza, 15 часов», он заявил, что я наверняка встречалась там с американскими мужчинами.
Тогда уже и в Японии устраивались показы мод, однако они проходили пе в гостиницах, а, например, в концертном зале Ёмиури или токийском концертном зале Хибия. Даже когда я пыталась объяснить Macao, что в Америке ярмарки проходят в гостиницах и я там, у стендов, занималась рекламой по-английски товаров и их продажей, он не отступал. Он проявлял к тому же жестокость. Смотря в мое испуганное лицо, он брал с полки толстую книгу и бросал в меня или же бил меня по спине кожаным ремнем. Даже если было больно, я не издавала ни звука. Я не хотела, чтобы Роберт и его мать знали об этом. Когда же я просила его отпустить меня спать, поскольку я устала, он говорил:
— Я приехал ради мести и поэтому не позволю тебе спать.
Сегодня, в 1987 году, в Японии много говорится о насилии в семье, но оно было еще тридцать лет назад. Мой сын оказался здесь первопроходцем.
Каждую ночь он до самого утра ругал меня, я же извинялась и плакала. Я действительно боялась его.
— Прости меня, прости. Мне завтра нужно утром идти к себе в магазин, позволь мне поспать. — Без всяких на то оснований я просила прощения и умоляла оставить меня в покое.
Порой он внезапно покидал дом. Японского подростка, не знающего английского и самого города, бродящего по улицам посреди ночи, естественно, забирала полиция. В своем собственном доме мне это было бы не так важно, но мы ведь снимали жилье… Нервы мои были напряжены до предела. После я разыскивала его и силой приводила домой или же до самого рассвета поджидала у дверей.
- Предыдущая
- 74/88
- Следующая
