Исповедь гейши - Накамура Кихару - Страница 87

• Предыдущая
• 87/88
• Следующая

Юношу определили в швейцарский интернат. Поскольку подростком он неплохо играл на фортепиано, то решил стать пианистом. Однако ввиду прекрасного голоса учитель музыки посоветовал ему брать уроки пения. После окончания школы Эндрю вернулся обратно в Америку.

Он начал изучать музыку в Техасском университете, а затем стал посещать музыкальную школу Джильяра (Juilliard School of Music) в Нью-Йорке. Благодаря одному профессору, который заботился о нем как о собственном сыне и управлял оставленным отцом наследством, его учеба в Техасе и Нью-Йорке была успешной, и по окончании перед ним, как профессионалом, открылось много возможностей.

Профессор и его жена и в самом деле трогательно заботились о нем. Я часто встречала эту супружескую пару на различных приемах. Ему стукнуло уже почти восемьдесят, но он каждый месяц ездил в Италию и Лондон дирижировать оперными спектаклями. Его жена пятьдесят лет назад была примадонной, но теперь страдала сильным ревматизмом, так что с трудом передвигалась, и у нее был тяжелый характер. Однако ко мне она относилась довольно приязненно.

В Японии о нашей связи с Эндрю уже раззвонили бы повсюду, но здесь относились к нам благожелательно, так что разница в возрасте совершенно не смущала нас.

Иногда я наведывалась к профессору и его жене. Один раз я принесла им куклу-гейшу, и она так им понравилась, что они поставили ее на пианино.

Когда были занятия у Эндрю, я часто заходила за ним к профессору. Затем мы иногда вместе с профессором отправлялись в центральный парк и ели суси, которые я приносила с собой (в коробке для завтраков, что в Японии берут с собой на цветочные выставки). Порой мы садились на берегу пруда или под кроной цветущей вишни, все как при вылазке в Японии на природу в пору любования цветением вишни. Прекрасно было устроить пикник или среди разноцветной осенней листвы, или на пригорке, где бегала белочка.

Чудесно было также совершить круг по заснеженным аллеям парка в конном экипаже. Колесный след то и дело засыпал густо падающий снег. Карета представляла собой старый одноконный экипаж с высоким верхом, а облаченный в накидку возница носил старую треуголку, как у Наполеона. Под равномерный цокот копыт мы степенно двигались по парку. У меня на голову был наброшен фиолетовый палантин (японцы считают это старомодным), и я, прильнув к теплой груди Эндрю, смотрела на кружащие снаружи крупные снежные хлопья.

Когда Эндрю было шесть лет, отец взял его с собой в Нью-Йорк, и вот так же они ездили в экипаже…

Еще тогда маленький мальчик задумал, став взрослым, прокатиться по снегу в центральном парке со своей возлюбленной. Так что мы каждый год непременно ждали снега и затем отправлялись кататься в экипаже по заснеженным аллеям парка.

Я пребывала на седьмом небе от счастья. Когда мы были вместе, я чувствовала себя просто девочкой. Он учил меня всему, так что представлялся мне взрослее меня.

Когда у немолодой женщины оказывается юный возлюбленный, она всегда чувствует себя обремененной. В таких случаях в Японии и даже в Америке это часто приводит к тому, что более взрослая женщина содержит своего возлюбленного. Эндрю зарабатывал значительно больше меня и из каждого своего турне привозил мне какой-нибудь подарок: из Испании прекрасный веер и заколку для волос, из Италии камею (которую я использую как брошку для оби), из Франции покрытую эмалью клуазонне заколку для волос и т.д. К ним он обязательно прикреплял небольшую открытку, где значилось: «Той, о ком я непрестанно думаю». Благодаря Эндрю моя жизнь стала действительно полноценной. С момента нашей первой встречи прошло десять лет, из которых у меня не сохранилось ни одного неприятного воспоминания. Сколь многому я, необразованная, научилась у Эндрю, который, несмотря на свою молодость, был так умен…

За эти десять лет я крайне много почерпнула от него в области живописи, музыки, литературы и театра. Он давал читать мне книги, которые сам ценил, брал меня с собой в театр, на музыкальные концерты, на выставки и в кино.

Он брал меня на постановки, которые уже видел сам и которые затем мне рекомендовал, так что я почти не ходила на пьесы, фильмы или концерты, где пришлось бы скучать.

Конечно, и здесь меня не оставляли в покое любопытные японские жены.

В одном японском клубе я познакомилась с тремя сорокалетними японками, имеющими высшее образование. Наше знакомство до сих пор ограничивалось лишь обменом любезностями. Мне их чаще доводилось встречать на американских приемах. Какие посты занимали их мужья в одной фирме, я не знаю. Во всяком случае, что касается жен, у меня сложилось впечатление, что это была довольно спетая компания.

Однажды они отвели меня в сторону.

— Где же сегодня Эндрю? — поинтересовалась одна.

— У него выступление в Мичигане, — ответила я, на что госпожа Н., ухмыляясь, сказала:

— Накамура-сан всегда там, где и Эндрю-сан.

— Ну, сегодня мы у нее и спросим, — наседала госпожа О.

— Нет, не годится спрашивать о таких вещах, — противилась третья.

— Но ведь именно вы так хотели знать об этом.

С каким удовольствием я прикрикнула бы на них, чтобы те не совали нос не в свое дело, однако проявила выдержку и, улыбаясь, сказала:

— Ну, в чем дело? Спрашивайте.

— Что нас больше всего интересует, так это какие у вас отношения с Эндрю и насколько они интимны, — вымолвила госпожа О.

Будь я из Осаки, то сказала бы одно: «Проваливайте». Мои отношения с Эндрю касались только меня одной. Эти вопросы не задавали мне даже самые близкие американские друзья. Какой же все-таки бестактный вопрос! Вопрос, достойный вульгарной прессы, сплетниц и обывателей.

— Думайте, что хотите, — только и сказала со смехом я.

В колонках сплетен то и дело встречаешь, что сорокалетняя кинозвезда любит двадцатилетнего актера. Почему японцев постоянно должны занимать подобные пересуды? Ведь есть вещи поважнее…

Однако эти жены служащих фирмы, похоже, не знают, чем заняться, и многие из них поэтому разве что со скуки бесстыже интересуются делами чужих им людей. Какой ответ ожидали услышать от меня эти дамы, когда так беспардонно распрашивали об Эндрю ?

К счастью, Эндрю и я живем в Нью-Йорке. В Японии наши светлые чувства уже давно растоптали бы и десять лет не были бы столь безоблачными.

Рождество мы, как всегда, праздновали на организуемом оперной гильдией приеме, а на Новый год нас к себе пригласил Карл. На этом самом приеме, устраиваемом в Plaza Hotel, Эндрю не давала прохода одна отвратительная тридцатилетняя американекая пианистка, которая была совершенно обескуражена, видя, как я спокойно реагирую на ее выходки. Несмотря ни на что, праздники прошли весело.

Затем мне нужно было уехать на десять дней в один университет города Мидленд, и в Нью-Йорк я возвратилась 22 января. Когда мне позвонил Эндрю, у меня как раз были четыре японские ученицы, которым я давала уроки японского пения.

— Я позвонила тебе сразу, как только вернулась, и все записал автоответчик, — сказала я.

— Я до сих пор еще в Коннектикуте, но с удовольствием сегодня вечером отужинал бы с тобой, — сказал Эндрю.

Мои ученицы пришли издалека, да к тому же давно не занимались. Мне не хотелось вновь отправлять их домой ни с чем. Я не могла себе позволить отменить занятия.

Он меня сразу же понял:

— Тогда поужинаем позже, ведь мы не виделись целых две недели.

На том и порешили.

В тот вечер одна из моих учениц доставила меня на машине прямо к итальянскому ресторану Соп-trapunto на Шестидесятой улице, где мы договаривались встретиться. Сам Эндрю был уже там.

Я извинилась за столь поздний приход и даже не ожидала от себя, что вообще изъявлю желание выйти из дома в такой далеко не ранний час. Обычно мы встречались около шести или семи часов вечера, и, даже когда мы ужинали у него, происходило это не в столь позднее время. На следующий день нас обоих ждала работа, и, кроме того, вечер выдался холодным, один из тех, что предвещает снег… Как всегда, мы обсудили нашу нынешнюю работу и поболтали о том о сем. Когда он доставил меня домой, было уже двенадцать.

• Предыдущая
• 87/88
• Следующая