Гептамерон - Наваррская Маргарита - Страница 110

• Предыдущая
• 110/117
• Следующая

– Ваша светлость, у меня такая натура, что если хоть раз мне откажут, счастья мне уже больше не видать. А я уверен, что при дворе нет ни одной дамы, которая снизошла бы к моей просьбе и приняла бы мои услуги.

При мысли о том, что она уже близка к победе, герцогиня зарделась румянцем и сказала, что ему надо только захотеть, ибо она знает красивейшую из придворных дам, которая с превеликой радостью примет его услуги и которою сам он будет доволен.

– Увы, ваша светлость, – ответил молодой дворянин, – я не верю, что в обществе этом найдется хоть одна дама, которая была бы так незадачлива и слепа, что я бы ей приглянулся.

Герцогиня, видя, что он все еще ничего не понял, начала приоткрывать ему свое чувство, но, так как удивительная скромность этого юноши смущала ее, она решила постепенно обо всем его расспросить и воскликнула:

– Если бы фортуна была столь милостива к вам и дамой этой оказалась я, что бы вы сказали?

Молодой человек, решив, что все это ему снится во сне, преклонил колено и ответил:

– Ваша светлость, если бы Господь помог мне снискать милость господина моего герцога и вашу, я почел бы себя счастливейшим из смертных, ибо это и была бы та награда, которую я прошу за мою верную службу, ведь больше, нежели кто-либо другой, я готов положить жизнь свою на служение вам обоим. Ибо я знаю, ваша светлость, в любви вашей к моему господину столько целомудрия и величия, что не только я, жалкий червь, но и самый могущественный государь и совершеннейший из людей не мог бы нарушить мир в вашей семье. Меня же супруг ваш воспитывал с малых лет, и всем тем, чем я стал, я обязан только ему. Поэтому к дочери, к жене ли его, к сестре или к матери у меня до конца жизни не может быть иных чувств, кроме тех, которые верный слуга может питать к своему господину.

Герцогиня не дала ему продолжать и, видя, что ей грозит оскорбительный отказ, перебила его, воскликнув:

– О несчастный, самонадеянный безумец, кто же вас об этом просит? Вы решили, должно быть, что так хороши собой, что все должны в вас влюбляться? Но если бы вы только посмели обратиться со своей просьбой ко мне, вы бы увидели, что я люблю и хочу любить одного только мужа. А все разговоры, которые я с вами вела, я затеяла для того, чтобы поразвлечься и выведать что-нибудь от вас и посмеяться над вами, как я всегда люблю смеяться над глупостями влюбленных.

– Ваша светлость, – сказал молодой дворянин, – я думал и думаю именно так, как вы говорите.

Герцогиня не стала его больше слушать и поспешно ушла в свои покои, а увидев, что все ее дамы последовали за нею, удалилась и от них в кабинет, где предалась несказанной печали, ибо была безмерно огорчена тем, что любовь ее не находила взаимности. Она негодовала и на себя – за то, что завела такие глупые речи, и на молодого придворного – за то, что он так разумно на все ей ответил, и это приводило ее в такое исступление, что бывали минуты, когда она даже готова была лишить себя жизни, а потом наступали другие, когда ей снова хотелось жить, чтобы отомстить тому, кого она теперь почитала своим смертельным врагом.

И, долго так проплакав, она притворилась больной, чтобы избавить себя от ужина в обществе герцога, за которым обычно присутствовал и молодой дворянин. Герцог же, любивший жену больше, чем себя, сам явился ее проведать. Тогда, чтобы ей легче было отговориться, она сказала, что, должно быть, она забеременела – и от этого у нее болит голова, и боль эта причиняет ей большие мучения.

Так прошло несколько дней, герцогиня не вставала с постели и была все время такой мрачной и грустной, что герцог стал подозревать, что дело тут вовсе не в беременности. И он решил, что проведет ночь вместе с ней, и был очень ласков и, зная, что он бессилен что-либо сделать, чтобы она перестала вздыхать, сказал ей:

– Милая, вы знаете, что я люблю вас больше жизни и что, если я лишусь вас, жизни моей наступит конец. Поэтому прошу вас, если вы хотите сохранить ее, скажите мне, что заставляет вас так вздыхать, ибо я не верю, что причиною этому только беременность.

Видя, что герцог так добр к ней, что она может просить его о чем угодно, жена его подумала, что настало время отомстить за свою обиду. И, обняв мужа, она расплакалась и сказала:

– Увы, друг мой, больше всего страданий причиняет мне мысль о том, что люди, которые обязаны были бы пуще всех беречь ваше достояние и вашу честь, вместо этого вас обманывают.

Услыхав такие речи, герцог непременно захотел узнать, что все это означает. И он стал настоятельно просить открыть ему всю правду и ничего не бояться. Жена его несколько раз отказывалась, но потом начала говорить:

– Стоит ли удивляться, сеньор мой, что чужеземцы идут войной на наших государей, если те, кто более всего им обязан, затевают против них войну – и притом столь жестокую, что, по сравнению с ней, потеря богатств ничего не значит. Я говорю сейчас о молодом дворянине (тут она назвала имя ненавистного ей человека), которого вы же взрастили и воспитали, заботились о нем не как о слуге, а как о близком родственнике, и даже больше того – как о собственном сыне. И что же, он посмел замыслить против вас жестокое и гнусное дело: он задумал волочиться за вашей женой, чтобы лишить ее чести, чтобы покрыть позором и дом ваш и ваших детей. Но, хоть он и долго пытался умилостивить меня страстными взглядами, сердце мое, которое принадлежит вам одному, не обращало на них никакого внимания. И в конце концов он открыто во всем мне признался. И на мольбы его я ответила так, как того требовало мое положение и мое целомудрие. А в душе у меня вскипела такая ненависть к нему, что с тех пор я уже не могу его больше видеть. Вот почему я затворилась у себя в комнате и лишила себя вашего общества. И теперь молю вас, сеньор, не держать возле себя эту чуму, ибо, совершив столь подлый поступок, он будет бояться, как бы я вам о нем не рассказала, и может совершить даже нечто худшее. Вот, сеньор мой, причина моей печали, – и, если вы хотите поступить достойным образом и быть справедливым, вам надлежит поскорее распорядиться.

Герцог, который любил жену и чувствовал себя глубоко оскорбленным, любил вместе с тем и воспитанника своего и столько раз уже имел случай убедиться в его преданности, что ему трудно было поверить всей этой лжи. Разгневанный и смущенный, он ушел к себе и велел передать молодому дворянину, чтобы тот не выходил из своих апартаментов и не показывался ему на глаза. Молодой человек, не понимая, чем он навлек на себя немилость своего господина, был этим до крайности огорчен, ибо знал, что этого не заслужил. И, будучи убежден, что он ни в чем не виноват и совесть его чиста, он послал одного из своих товарищей поговорить с герцогом и вручить ему письмо, в котором с великим смирением излагал свою просьбу. Он писал, что если герцог по чьему-нибудь навету решил удалить его с глаз своих, то пусть он сначала выслушает его самого – и тогда убедится, что никакой обиды он ему не нанес. Прочтя это письмо, герцог смирил немного свой гнев и, втайне от всех послав за молодым дворянином, вызвал его к себе. Когда тот явился, герцог встретил его с возмущенным лицом и сказал ему:

– Никогда я не думал, что мне придется жалеть о том, что я вырастил тебя и воспитал и был твоим покровителем. Ты хотел отнять у меня то, что для меня дороже жизни и всех богатств, ты посягал на честь той, которая составляет часть меня самого, чтобы на веки вечные покрыть семью и весь род мой позором. Можешь себе представить, как глубоко меня поразила эта обида, – и, если бы я не сомневался в том, что это действительно так, ты был бы уже где-нибудь на дне реки и я бы воздал тебе за то зло, которое ты втайне мне причинил.

Молодой дворянин нисколько не был всем этим поражен. Он чувствовал, что ни в чем не виноват, и был поэтому совершенно спокоен. И он попросил, чтобы герцог назвал ему имя его обвинителя, добавив, что подобная клевета смывается не словом, а шпагой.

– У твоего обвинителя, – ответил ему герцог, – нет другого оружия, кроме целомудрия и чести. Сказал мне об этом не кто иной, как моя жена: она-то и просила меня отомстить тебе.

• Предыдущая
• 110/117
• Следующая