Меж трех времен - Финней Джек - Страница 48

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая

А позднее, играя с той же Эттой в шаффлборд [игра, в которой диски кием толкают по полу, расчерченному на пронумерованные квадраты], он справился совсем неплохо, если учесть, что играл он впервые в жизни. Где же он этому научился? - удивлялась Этта.

- Да я частенько играю, - сказал Кид, - дома, на лужайке.

- На лужайке? Неужели у вас диски скользят по траве?

- Да нет, конечно, - отвечал Кид, поспешно соображая. - Мы их... э-э... катаем.

Потом он спрашивал у Морского Котенка:

- А что, ты не можешь добыть для этого дела адвоката?

- Само собой! - отвечал тот. - Да я могу добыть такого адвоката, что тот затопит всю эту посудину только за оплату судебных издержек. - И добавлял: - Когда настанет черед лжесвидетельства, он тебя обучит, как это и положено делать первоклассному адвокату.

Когда какой-то пассажир спросил у Кида, где он думает остановиться в Лондоне, Кид ответил:

- В Вестминстерском аббатстве.

По-моему, мне удалось заметить еще одну сторону странного и противоречивого Мизнера в сцене на палубе между Макшерри и детективом, который находился на борту, чтобы помочь тому расправиться с мошенниками. Прозвучал обеденный гонг, пассажиры ушли, и второй детектив, разговаривая с Макшерри, заметил что-то во внутреннем кармане его пальто. Он протянул руку и постучал пальцем по карману со словами: «У вас здесь, похоже, шуршики с зеленого сукна?» Что?! Я никогда не слышал ни о чем таком, и другие зрители, думаю, тоже. Но ведь «шуршики с зеленого сукна» не могли быть просто выдумкой, верно? Макшерри ответил: «Я гоняю их время от времени, когда надо поразмыслить, но больше не играю». А когда детектив удалился, Макшерри присел, вынул из кармана великолепную маленькую колоду карт, распечатал ее и разложил на колене зелеными рубашками вверх. Его задумчивый взгляд устремился на море, а руки между тем сами собой беспрерывно и бегло тасовали колоду. Кто же станет носить с собой запечатанную колоду карт только ради того, чтобы «погонять их время от времени»? Никто, кроме человека, практикующего карточное шулерство. Появилась ли эта деталь из богатого и причудливого прошлого самого Уилсона Мизнера? Бьюсь об заклад, что так оно и было. Но сейчас, следя за действиями Макшерри, я и сам мечтал о «шуршиках с зеленого сукна». Из радиорубки запищала морзянка, Макшерри вскочил, и пьеса продолжалась.

Акт второй закончился, зажегся свет в зале, и зрители хлынули в фойе размяться в антракте и освежиться каким-то розовым напитком. Затем все вернулись на свои места, и занавес стремительно взвился, открыв нашему взору самую что ни на есть настоящую игру в покер в прокуренной каюте с иллюминаторами на заднике.

«Таймс» в предварительной рецензии писала: «Этот покер - сущее наслаждение», - и так оно и было. Потому что игра была реальна до мельчайших деталей, взятая целиком - в этом я был уверен - из жизни самого Уилсона Мизнера. Мужчины сняли пиджаки, расстегнули жилетки и, попыхивая настоящим дымом настоящих сигар, разговаривали как самые настоящие игроки в покер. «Неплохой был выигрыш, а?» - говорил осклабившийся победитель, загребая к себе ставки, и проигравший с кислым видом отвечал: «Вы бы еще о всемирном потопе вспомнили!» Один игрок, бросив на стол свои проигрышные карты, с отвращением проворчал: «Додеритесь без меня!» Какой-то мужчина обошел вокруг его кресла, чтобы отогнать невезение. Один игрок спрашивал у другого: «Вы вообще когда-нибудь торгуетесь?» - «Само собой, - отвечал тот, - когда нет другого выхода». Смотреть на игроков на сцене, собравшихся за шестиугольным покерным столом в сцене «Карточная комната: вечер того же дня» было все равно что следить за настоящей игрой. Они говорили и делали именно то, что говорят и делают реальные игроки в покер. «С этаким добром и рта не раскроешь», - сказал один игрок о своих картах. Другой, чья очередь была сдавать, принялся собирать сброшенные карты, раздраженно прикрикивая: «Подавайте карты! Живо, живо! Карты!» - «И дух перевести нет сил», - сказал еще один проигравшийся. Другой игрок, более удачливый, выкладывая на стол выигрышные карты, подал реплику, которая, по всей вероятности, останется бессмертной, пока существует покер: «Три монарха кроют все!» Беспрерывно звучали оскорбления, без которых не обходится ни одна игра. «Эй, вы же не печенье раздаете!» Эта чудесная сцена в духе Уилсона Мизнера завершилась, когда Макшерри, применив свой прежний опыт карточного шулера, освеженный недавними упражнениями с «шуршиками с зеленого сукна», перехитрил мошенников, сдав карты из середины колоды.

Красный бархатный занавес опустился над кульминацией сцены: мошенники одурачены Макшерри, простак сгребает свой гигантский выигрыш. А потом - я подсчитал - последовали семь вызовов именно за эту сцену, когда пьеса еще не закончилась! Каждый актер выходил под все более оглушительные аплодисменты; шестым вышел на поклон простак - с полными пригоршнями денег, которые он только что выиграл, что привело зал в неистовство. И наконец последним вышел Макшерри, и тут мы устроили ему настоящую овацию: ведь это он только что одурачил мошенников! Затем аплодисменты понемногу стихли, зрители улыбались, зал гудел: «Что за прелесть эта сцена!»

Начался четвертый акт, занавес поднялся под волнующее попискивание морзянки - «Полночь на штормовой палубе» - и пьеса довольно быстро двинулась к финалу. Наконец - шайка мошенников уже была обведена вокруг пальца бывшим карточным шулером Макшерри - Грейхаунд то; ли прыгнул, то ли свалился за борт, и мы стали свидетелями последнего и наилучшего сценического эффекта в пьесе. Мы увидели прыжок... затем долгих две секунды царило молчание, все, кто ни был на штормовой палубе, в ужасе смотрели за борт, ему вслед... а потом мы услышали всплеск! Услышали, а мгновение спустя увидели, как над бортом, за перилами взметнулся фонтан самой настоящей воды! И - блестящий штрих - этот фонтан взлетел чуть дальше по борту, потому что, видите ли, судно двигалось! «Человек за бортом!» - крикнул кто-то, моя красавица Клэр очутилась в объятьях Макшерри, и занавес пошел вниз под - не спрашивайте меня почему - чудесное драматическое попискивание морзянки. А затем, впервые за всю пьесу, стены зала сотряс внезапный оглушительный рев - это гудок лайнера раз за разом взревывал под нетерпеливый писк морзянки, покуда золотые кисти занавеса опускались все ниже и ниже. Лучше этого гудка ничего нельзя было выдумать, и мы выли, мы бесновались от восторга. За одно это мы отбили бы себе ладони, даже если б не видели самой пьесы.

Однако я не забыл, зачем пришел сюда. Выхватив из-под сиденья свою шляпу, я поднялся в проходе и, согнувшись в три погибели, начал пробираться прочь по темному партеру; могучий рев корабельного гудка и искрящиеся звуки морзянки словно подгоняли меня, придавали моему уходу драматический, волнующий трепет. Z должен быть там, снаружи. Он будет там, я точно знал это! Через считанные минуты он выйдет на улицу, и я буду поджидать его там, чтобы увидеть его лицо.

Я пробежал по изразцовому полу фойе, где было пусто, если не считать двух; болтавших «гибсоновских девушек», и - первым из всего зрительного зала - оказался на тротуаре перед «Никербокером». Где-то здесь, быть может, всего в квартале от меня, шла мне навстречу Голубиная Леди.

Какой-то мужчина вышел из театра, мельком глянул на меня, поправил котелок и пошел прочь. Выше по улице на фоне сине-белого неба прорисовывалась башня «Таймс». Из театра вышли три женщины - они болтали, смеялись, не слушая друг друга. Еще несколько женщин... и вдруг изо всех дверей театра хлынула толпа - кто-то сразу шел прочь, но большинство останавливалось на тротуаре, чтобы поболтать в свое удовольствие. Прохожим уже приходилось прокладывать себе дорогу в этой разбухающей толпе, а я не сводил с нее глаз, волнуясь... и тревожась. Я ведь не знал точно, что должен искать и когда мимо пройдет Голубиная Леди, а Z будет глядеть ей вслед... Что именно я увижу? Что, если Голубиная Леди - это только прозвище и внешне мне никак не удастся ее распознать?

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая