Я, Елизавета - Майлз Розалин - Страница 125
- Предыдущая
- 125/170
- Следующая
– Чампернаун? И моя старая наставница, Кэт…
– Была сестра моей матушки.
О, милая, милая Кэт.
Чуть дрожа, я взглянула в дерзкие синие очи:
– Чтобы служить мне, вам, сэр, понадобится новый плащ.
– Будь я хоть нищий оборванец, я буду служить вам до последнего издыхания!
Я опять засмеялась:
– Неужели? Тогда приходите ко мне завтра.
Могла ли я быть благосклоннее?
Но каков наглец! Он не пришел, а прислал подарок, золотой полумесяц, усыпанный мелким жемчугом. При подарке был стишок, рифмованный вопрос «Что есть любовь?», и письмо.
«Не могу прибыть по Вашему велению, светлая луна, и не дерзнет смиренная моя звезда вступить в столь высокие сферы, доколе не будет готов заказанный мною новый плащ: стыжусь явиться пред богиней, пред нашей Дианой в чем-либо недостойном лобзания нежных ее лучей».
Мне понравилось.
Я решила приблизить его.
И когда он наконец соизволил явиться, его ждала щедрая награда – довольно, чтоб оплачивать трех портных в течение года.
А они все ехали, миссионеры, мученики, радостные, отважные, навстречу нашей ужасной жестокости – и наша жестокость становилась все ужаснее, а они все ехали.
И Мария все плела бесконечную паутину, писала бесконечные письма, протягивала нити от испанского наместника дона Хуана к своим родичам Гизам во Францию и Шотландию, от них к Ватикану и вновь в Испанию. Во тьме, бесшумно и незримо, словно Пенелопа, мы распускали пряжу предательства, нить за нитью… а она все пряла, день за днем.
А Филипп все сидел пауком в Испании, все вымышлял и вымаливал, как бы ему раз и навсегда подчинить испанскому господству Нидерланды и, заодно, Англию.
И все три нити свивали в одну три Серые Пряхи, три древние Судьбы, прядущие пряжу рока.
– Мадам, шкатулка – мастер Рели оставил.
Душистый сандал, и вырезано «ER?»! Прелесть!
А что внутри?
– Верни его! Бегом!
– Мадам, он недалеко!
Рели первый из моих фаворитов любил меня истинно поэтично – да, в чудесных стихах. О, другие тоже умели закрутить катрен и сообразить сонет, любой недоучка, даже многие женщины. Но овладеть словами, чтобы они летели к моему сердцу, как поцелуи, порхали вокруг, словно купидончики, скакали и ластились, умел только мой Рели.
И не в последнюю очередь за это к нему и ревновали.
– Лауреат Вашего Величества! – ехидно величал его Робин. – Если вам угодна истинная поэзия, миледи, позвольте рекомендовать вам моего племянника, чей редкий дар…
– Что, мальчика Филиппа? Нет, Робин, не позволяю!
– И это – поэзия? – фыркнул красный от злости Хаттон, сгребая сегодняшнее подношение. С издевкой он прочел второй станс:
– Довольно! – оборвала я, награждая его самым нелюбезным взглядом. Эти строки я уже выучила наизусть и ни в какой критике не нуждалась, коль скоро мне самой нравится – а мне нравилось, особенно заключительное:
Да! В эти новые трудные времена мне нужны были новые служители! Нидерланды стенали под свирепым испанским гнетом, и в роковой час миру явился муж.
Муж Судьбы: Вильгельм Молчаливый звали его. «Человек столь непреклонный, мадам, что скорее откроет шлюзы и затопит страну, нежели отдаст ее на попрание пестрым испанским каблукам! – восхищался Берли. – Ему нужна помощь: мы малы, но Штаты, как они себя называют, еще меньше… Впрочем…»
Вы уже знаете, что я отвечала, что я твердила своим лордам, так что уже и преданнейших тошнило от вечного припева…
Деньги! Деньги! Деньги!
Где люди и деньги?
Не хватает!
Всегда не хватает людей и денег!
Но мы должны отвратить сонмища мидян[13] от наших врат! Если позволить Испании безнаказанно свирепствовать в Нидерландах, то близок и наш час.
– Благодарение Богу, у вас надежный флот, мадам, – мрачно промолвил Рели, теребя бородку. Твердый, синий, требовательный взгляд. – Но нужно строить еще корабли…
– Будет война, мадам, – сказал Робин, устало потирая лоб. – Нужно создавать армию.
Деньги, Боже мой!
Amor et pecunia… любовь и деньги…
«Любовь спит с деньгами», – сказал Марциал, и сказал верно – где одни, там и другая, водой не разольешь. Рели завоевал мою любовь, когда на деньги, дар любви, построил не городской дом для себя, а морской дворец, не модную одежду завел, а вооруженную четырехмачтовую шхуну. Он назвал ее «Ковчег Рели», а потом, в час моей нужды, подарил мне – поистине королевский дар – и дал новое имя «Ковчег королевы».
Робин отбивался другим оружием, словами, как Рели, но не своими: он нанял актеров, назвал их «труппой лорда Лестера» и велел разыгрывать всякие милые пустячки и дурачества, чтобы хоть ненадолго отвлечь меня от бремени растущих забот.
И за это я его снова полюбила.
А Рели, любила я его, спросите?
Конечно, он мне нравился. Пусть ему не было тридцати, а я содрогалась под тяжестью полустолетия – что с того? Пусть он обхаживал меня за деньги, а не только за красивые глаза – что с того? Все такие!
Даже Робин? Если честно?
Даже он.
А мой Уолтер, моя живая вода, моя aqua vitae?
Гладкие щеки и кудрявая бородка, твердые руки, заливистый смех, неутомимые ноги.
И ничего общего с моим отцом!
Однако государственные заботы подтачивали мои силы. А покуда я просиживала за полночь со стариками и писарями, юные играли и плясали, как им и надлежит.
Как-то этим летом я поздно вышла в присутствие.
– Пусть веселятся! – велела я лорду-гофмейстеру, занимая место на возвышении. Виолы вздохнули, лютни заплакали, танцы возобновились. Послышался девичий смех, блеснул голубой с золотом наряд, тоненькая стройная фигура вступила в круг. Золотые волосы, черные глаза, смелый взгляд – Пенелопа Девере, одна из дочерей графа Эссекса, погибшего за меня в Ирландии. В брачной поре, подумала я тогда – теперь, судя по ее виду, в пору плакать! Ее брат, молодой Эссекс, на попечении Берли – а кто отвечает за сестер?
– Где граф Хантингдон?
– Здесь, ваша милость!
– Хантингдон, старый друг!
Улыбка верного и скромного служаки. Я указала на Девере:
– Ваша воспитанница до сих пор не замужем. Кто-нибудь просил ее руки?
Он с печальной усмешкой кивнул в дальний конец зала. Там в углу щуплый одинокий юноша в глубокой задумчивости следил за кружащимися в ярком свете парами.
– Сэр Филипп Сидни пылко ухаживает за ней и воспевает в стихах. Но она над ним смеется.
Да, конечно… маленький, бледный, весь рябой… хуже того, лишен единственного, что сполна возместило бы любые недостатки.
– У него нет денег!
Хантингдон вздохнул:
– Истинная правда, мадам. Также ее домогается лорд Рич…
– Богатый лорд Рич?
Он хмыкнул:
– Очень богатый лорд Рич.
Я призадумалась. Рич. Да, я его знаю – сын, нет, конечно, внук того Рича, что в моем беспомощном девичестве всячески помогал ненавистному Паджету в стремлении меня уничтожить и собственными голыми руками пытал Анну Эскью. Нынешний лорд в этом неповинен, но рассудил заблага жить потихоньку, не высовываться, приберегать денежки.
– Подходящая пара. Она его любит?
Хантингдон чуть вздохнул:
– Увы, нет.
– Неважно. – Я приняла решение. – Так и будет. Рич ее получит. А я подумаю о младшей.
13
Мидяне – в ветхозаветные времена соседний с персами народ, искусные и жестокие воители.
- Предыдущая
- 125/170
- Следующая