Иудей - Наживин Иван Федорович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/108
• Следующая

Мнеф сейчас же принёс список и, сев по приглашению Иоахима в некотором отдалении на ковре, откашлялся в руку — он был вообще вежлив и мягок в обращении — и начал чтение. Читал он вообще хорошо, и Иоахим любил слушать его, но корявый слог писателя то и дело сбивал его с толку, и он вынужден был поправляться и улыбкой как бы просил у Иоахима извинения…

Иоахим скоро потерял нить мысли и всякий интерес. Это была все та же иерусалимская отрыжка бесплодных рассуждений неизвестно о чем и зачем. И он, думая свои думы, изредка, отрывками, точно сквозь сон, слышал учтивый голос египтянина:

— «…и не все дети Авраама, которые от семени его. Но сказано: „В Исааке наречется тебе семя“[30]. То есть не плотские дети суть дети Божий, но дети обетования признаются за семя, а слово обетования таково: «В это же время приду и у Сарры будет сын»[31]. И не одно это, но так было и с Ревеккою, когда она зачала в одно время двух сыновей от Исаака, отца нашего. Ибо, когда они ещё не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволения Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: «Больший будет в порабощении у меньшего…»

Иоахим быстро подвёл итог: праздная болтовня законника. Но ему было просто лень остановить Мнефа, который читал как будто с интересом. Он думал о Язоне: где-то он теперь? Хорошо ли сделал он, что отпустил юношу в такие страшные дали? Последняя весть была от сына из Ольвии с прибывшим оттуда караваном пшеницы: сидим и ждём весны. Первым движением Иоахима было сейчас же послать в Ольвию гонца, чтобы вернуть сына, но он устыдился такого малодушие. Вероятно, они теперь уже выехали или готовы выехать. Ну, ничего: заберут янтаря на Северном море и сухим путём через германцев и гельветов проберутся в Рим. Начальникам всех колоний Рима был уже послан приказ цезаря оказывать каравану всяческое содействие.

А тут он приготовит все для триумфального шествия мальчика своего по жизни. Да, он поднимет его так высоко, как ни один ещё отец не подымал своего сына. Плод созрел, и надо только протянуть руку, чтобы сорвать его. Виндекс, Гальба, Веспасиан, а может, и Павлин, трудящийся теперь в Британнии, надёжные попутчики до порога победы… А там… Если Палланту приготовили родословную, производящую вчерашнего раба чуть что не от Юпитера, если такую же родословную стряпали знатоки дела для маленькой Актэ — Нерон вдруг захотел жениться на ней, — так для Маленького Бога и родословной никакой не нужно: он сам родословная.

— Да… — лениво, дремотно сказал он. — Как я и думал, бредни какие-то… Когда приедем домой, сунь его куда-нибудь в библиотеку: Филет приедет, разберёт… И вот стараются, выдумывают, переписывают, а для чего — понять невозможно. Но прикажи-ка лучше, Мнеф, собирать обед: на свежем воздухе я что-то проголодался… А как идём-то! — с гордостью воскликнул он, окидывая глазами свою стройную «Амфитриду». — А?

— О, это такой замечательный ходок! — с восхищением отозвался Мнеф. — Хорошо, что цезарь не видал судна, а то бы непременно пришлось с ним расстаться. Я сейчас распоряжусь об обеде, господин…

И он, вежливо пятясь, исчез…

Над густо-синею гладью Mare Siculum, на заоблачной отвесной скале взмыл в облака старый Тауромениум, прославившийся особенно во время войн восставших рабов. Городок видел страшные, леденящие сцены. «Сицилийцы — рассказывает Диодор, — соперничали в жестокости, жадности и распущенности с жителями Италии. Они владели многочисленными рабами, которым выжигали на теле разные клейма, чтобы те не убежали. Исполняя самые тяжёлые работы, рабы вели ужасную жизнь, ходили голыми и пищи получали ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Наконец рабы восстали и держали в ужасе весь остров. Зло все увеличивалось. Много уже городов было во власти мятежников, разбивших наголову римские легионы. Наконец, римляне после ряда неудач осадили Тауромениум. Осаждённые испытывали страшный голод. Сперва они съели всех своих детей, потом жён, а потом стали поедать один другого. Тогда Серапион, сириец, изменой предал крепость врагам и все возмутившиеся рабы, которые находились в Тауромениуме, оказались во власти римлян. Подвергнув их сперва всевозможным пыткам, римляне сбросили их с крепостных стен в пропасть… Теперь эти недавние ужасы забылись, на крепостных стенах рос барвинок и в апельсинных и лимонных садах пели зяблики. На самом видном месте над синей бездной повис белый, сказочный, весь в колоннах дворец Иоахима…

На широкой террасе дворца лежала на вешнем солнышке Эринна и, вдыхая аромат цветущих апельсинных и лимонных садов, щурилась в лазурные солнечные дали. Она любила это сладкое ничегонеделание. Ей в жизни не хватало теперь только одного: милого Язона. Сердце болело о нем, но она очень хорошо понимала, что мальчик — это мальчик и вечно держать его около себя невозможно. Он должен быть мужем сильным, смелым и большим, как и его отец…

Перед ней раскинулась грандиознейшая картина. Все перед глазами как будто движется, пылает, переливается, меняет очертания, цвета. Закат или восход солнца, грозовая туча, облачный, ветреный день превращает картину в какой-то потрясающий душу восторгом кошмар, а белый, многоколонный дворец — в жилище богов. Эта природа — двуликая красавица: вакханка, с одной стороны, пречистая дева — с другой. Смотрела Эринна в сторону Этны — грозное величие, а иногда какая-то страстная, исступлённая красота, полная затаившихся ураганов. Лёгкое движение головы в сторону построенного Иоахимом театра — ясность, радость, нежная грёза. Там, в розовом тумане, прячется Гераклея, около которой Пирр разбил со своими слонами римлян, пышный Сибарис, старый Турии, где жил одно время Геродот, Кротон, где жил Пифагор, убежавший от счастливого повелителя Самоса, Поликрата…

И опять, обежав пустынное море, глаза обращаются к синей, грозной, гигантской Этне. Над белой вершиной её чуть курится нежный дымок. Бездна между дворцом и Этной то блестит вся изумрудными тонами холмов и долин, то вдруг сделается синей, почти чёрной, то затянет все какая-то серебристая пыль, то лучи солнца, прорезав её золотыми мечами, зажгут холмы зелёными огнями, то Этна утонет во мгле, то снова встанет вдруг во всем своём величии, как вечная пирамида над гробницей какого-то бога… Вот солнце ослепительно сверкнуло в последний раз за кратером, и в одно мгновение все изменилось: сияющее море потемнело, горы стали темно-синими и зловещими, а дым вулкана, освещённый сзади заходящим солнцем, превратился вдруг в огненную реку, которая, пылая, медленно ползёт вниз по совсем чёрной горе. И нежным розовым огоньком теплится в морской дали одинокий парус…

И Эринна, глядя в пылающее море и небо, вспоминала сегодня своё прошлое — те солнечные дни, когда впервые она встретилась с Иоахимом. Это случалось с ней очень редко. После рождения Маленького Бога она точно побывала в стране лотофагов и, вкусив от лотоса сладко-медвяного, забыла обо всем на свете. А молодость её, красивокудрявой Эринны, была похожа на сказку. Её дворец в Афинах был заколдованным дворцом неги, куда вход был открыт только избранным её капризом. И над входом в него тот, кто поднёс ей его в дар, выписал стихи Сафо:

В белоколонном зале, где собиралось все избранное общество Афин и всего мира, на мраморной глыбе стояла золотая клепсидра, водяные часы, и мелодичный звон серебряных капель говорил всем красноречиво: не теряйте для наслаждения и минуты — смотрите, как быстро уходит время! И она не теряла. Она любила свою Грецию. Как никто, знала она её седые предания, её священные гимны, её историю, искусство, науку. Она объехала все, что объехать в те времена было можно. Она любила, и её избранник не променял бы своего места на трон величайшего царя… И вот явился вдруг этот пламенный иудей, Иоахим, и, как орёл белую голубку, унёс её в это горное гнездо Тауромениума, в это жилище богов. Они жарко любили друг друга. Но не всегда солнечны были их дни: иногда вставали между ними страшные тени прошлого, и Иоахим терзался ужасно. А потом проснулось это и в ней. И тогда надолго мерк для них обоих свет солнца… И вдруг в её жизни неожиданно произошёл крутой излом: в эту жизнь точно из сияющих бездн этого неба спустился вдруг Маленький Бог.

• Предыдущая
• 29/108
• Следующая