Три товарища - Ремарк Эрих Мария - Страница 41
- Предыдущая
- 41/96
- Следующая
— Может быть, — сказал я. — Но нельзя же так — с тех пор как мы знакомы, я становлюсь все более ребячливым.
— Нет, можно! Это лучше, чем если бы ты делался всё более разумным.
— Тоже довод, — сказал я. — У тебя замечательная манера помогать мне выпутываться из затруднительных положений. Впрочем, у тебя могут быть свои соображения на этот счет.
Она поставила стакан на стол. Я стоял, прислонившись к кровати. У меня было такое чувство, будто я приехал домой после долгого, трудного путешествия.
Защебетали птицы. Хлопнула входная дверь. Это была фрау Бендер, служившая сестрой в детском приюте. Через полчаса на кухне появится Фрида, и мы не сможем выйти из квартиры незамеченными. Пат еще спала. Она дышала ровно и глубоко. Мне было просто стыдно будить ее. Но иначе было нельзя. — Пат…
Она пробормотала что-то, не просыпаясь.
— Пат… — Я проклинал все меблированные комнаты мира. — Пат, пора вставать. Я помогу тебе одеться.
Она открыла глаза и по-детски улыбнулась, еще совсем теплая от сна. Меня всегда удивляла ее радость при пробуждении, и я очень любил это в ней. Я никогда не бывал весел, когда просыпался.
— Пат… фрау Залевски уже чистит свою вставную челюсть.
— Я сегодня остаюсь у тебя.
— Здесь?
— Да.
Я распрямился:
— Блестящая идея… но твои вещи… вечернее платье, туфли…
— Я и останусь до вечера.
— А как же дома?
— Позвоним и скажем, что я где-то заночевала.
— Ладно. Ты хочешь есть?
— Нет еще.
— На всякий случай я быстренько стащу пару свежих булочек. Разносчик повесил уже корзинку на входной двери. Еще не поздно.
Когда я вернулся, Пат стояла у окна. На ней были только серебряные туфельки. Мягкий утренний свет падал, точно флер, на ее плечи.
— Вчерашнее забыто. Пат, хорошо? — сказал я.
Не оборачиваясь, она кивнула головой.
— Мы просто не будем больше встречаться с другими людьми. Тогда не будет ни ссор, ни припадков ревности. Настоящая любовь не терпит посторонних. Бройер пускай идет к чертям со всем своим обществом.
— Да, — сказала она, — и эта Маркович тоже.
— Маркович? Кто это?
— Та, с которой ты сидел за стойкой в "Каскаде".
— Ага, — сказал я, внезапно обрадовавшись, — ага, пусть и она.
Я выложил содержимое своих карманов:
— Посмотри-ка. Хоть какая-то польза от этой история. Я выиграл кучу денег в покер. Сегодня вечером мы на них покутим еще разок, хорошо? Только как следует, без чужих людей. Они забыты, правда? Она кивнула.
Солнце всходило над крышей дома профессиональных союзов. Засверкали стёкла в окнах. Волосы Пат наполнились светом, плечи стали как золотые.
— Что ты мне сказала вчера об этом Бройере? То есть о его профессии?
— Он архитектор.
— Архитектор, — повторил я несколько огорченно. Мне было бы приятнее услышать, что он вообще ничто.
— Ну и пусть себе архитектор, ничего тут нет особенного, верно. Пат?
— Да, дорогой.
— Ничего особенного, правда?
— Совсем ничего, — убежденно сказала Пат, повернулась ко мне и рассмеялась.
— Совсем ничего, абсолютно нечего. Мусор это — вот что!
— И эта комнатка не так уж жалка, правда, Пат? Конечно, у других людей есть комнаты получше!..
— Она чудесна, твоя комната, — перебила меня Пат, — совершенно великолепная комната, дорогой мой, я действительно не знаю более прекрасной!
— А я, Пат… у меня, конечно, есть недостатки, и я всего лишь шофёр такси, но…
— Ты мой самый любимый, ты воруешь булочки и хлещешь ром. Ты прелесть!
Она бросилась мне на шею:
— Ах, глупый ты мой, как хорошо жить!
— Только вместе с тобой, Пат. Правда… только с тобой!
Утро поднималось, сияющее и чудесное. Внизу, над могильными плитами, вился тонкий туман. Кроны деревьев были уже залиты лучами солнца. Из труб домов, завихряясь, вырывался дым. Газетчики выкрикивали названия первых газет. Мы легли и погрузились в утренний сон, сон наяву, сон на грани видений, мы обнялись, наше дыхание смешалось, и мы парили где-то далеко… Потом в девять часов я позвонил, сперва в качестве тайного советника Буркхарда лично подполковнику Эгберту фон Гаке, а затем Ленцу, которого попросил выехать вместо меня в утренний рейс.
Он сразу же перебил меня:
— Вот видишь, дитятко, твой Готтфрид недаром считается знатоком прихотей человеческого сердца, Я рассчитывал на твою просьбу. Желаю счастья, мой золотой мальчик.
— Заткнись, — радостно сказал я и объявил на кухне, что заболел и буду до обеда лежать в постели. Трижды мне пришлось отбивать заботливые атаки фрау Залевски, предлагавшей мне ромашковый настой, аспирин и компрессы. Затем мне удалось провести Пат контрабандой в ванную комнату. Больше нас никто не беспокоил,
XIV
Неделю спустя в нашу мастерскую неожиданно приехал на своем форде булочник.
— Ну-ка, выйди к нему, Робби, — сказал Ленд, злобно посмотрев в окно. — Этот марципановый Казанова наверняка хочет предъявить рекламацию.
У булочника был довольно расстроенный вид.
— Что-нибудь с машиной? — спросил я. Он покачал головой:
— Напротив. Работает отлично. Она теперь всё равно что новая.
— Конечно, — подтвердил я и посмотрел на него с несколько большим интересом.
— Дело в том… — сказал он, — дело в том, что… в общем, я хочу другую машину, побольше… — Он оглянулся. — У вас тогда, кажется, был кадилляк?
Я сразу понял всё. Смуглая особа, с которой он жил, доняла его.
— Да, кадилляк, — сказал я мечтательно. — Вот тогда-то вам и надо было хватать его. Роскошная была машина! Мы отдали ее за семь тысяч марок. Наполовину подарили!
— Ну уж и подарили…
— Подарили! — решительно повторил я и стал прикидывать, как действовать. — Я мог бы навести справки, — сказал я, — может быть, человек, купивший ее тогда, нуждается теперь в деньгах. Нынче такие вещи бывают на каждом шагу. Одну минутку.
Я пошел в мастерскую и быстро рассказал о случившемся. Готтфрид подскочил:
— Ребята, где бы нам экстренно раздобыть старый кадилляк? — Об этом позабочусь я, а ты последи, чтобы булочник не сбежал, — сказал я.
— Идет! — Готтфрид исчез.
Я позвонил Блюменталю. Особых надежд на успех я не питал, но попробовать не мешало. Он был в конторе.
— Хотите продать свой кадилляк? — сразу спросил я. Блюменталь рассмеялся.
— У меня есть покупатель, — продолжал я. — Заплатит наличными.
— Заплатит наличными… — повторил Блюменталь после недолгого раздумья. — В наше время эти слова звучат, как чистейшая поэзия.
— И я так думаю, — сказал я и вдруг почувствовал прилив бодрости. — Так как же, поговорим?
— Поговорить всегда можно, — ответил Блюменталь.
— Хорошо. Когда я могу вас повидать?
— У меня найдется время сегодня днем. Скажем, в два часа, в моей конторе.
— Хорошо.
Я повесил трубку.
— Отто, — обратился я в довольно сильном возбуждении к Кестеру, — я этого никак не ожидал, но мне кажется, что наш кадилляк вернется!
Кестер отложил бумаги:
— Правда? Он хочет продать машину?
Я кивнул и посмотрел в окно. Ленц оживленно беседовал с булочником.
— Он ведет себя неправильно, — забеспокоился я. — Говорит слишком много. Булочник — это целая гора недоверия; его надо убеждать молчанием. Пойду и сменю Готтфрида.
Кестер рассмеялся:
— Ни пуху ни пера, Робби.
Я подмигнул ему и вышел. Но я не поверил своим ушам, — Готтфрид и не думал петь преждевременные дифирамбы кадилляку, он с энтузиазмом рассказывал булочнику, как южноамериканские индейцы выпекают хлеб из кукурузной муки. Я бросил ему взгляд, полный признательности, и обратился к булочнику:
— К сожалению, этот человек не хочет продавать…
— Так я и знал, — мгновенно выпалил Ленц, словно мы сговорились.
Я пожал плечами: — Жаль… Но я могу его понять…
Булочник стоял в нерешительности. Я посмотрел на Ленца.
- Предыдущая
- 41/96
- Следующая