Три товарища - Ремарк Эрих Мария - Страница 87

• Предыдущая
• 87/96
• Следующая

— Плохи дела, Отто, — сказал я. — Еще хуже, чем я опасался.

Шумная группа лыжников прошла вплотную мимо нас. Среди них было несколько женщин с широкими белозубыми улыбками на здоровых загорелых лицах, густо смазанных кремом. Они кричали о том, что голодны, как волки.

Мы подождали, пока они прошли.

— И вот такие, конечно, живут, — сказал я. — Живут и здоровы до мозга костей. Эх, до чего же всё омерзительно.

— Ты говорил с главным врачом? — спросил Кестер.

— Да. Его объяснения были очень туманны, со множеством оговорок. Но вывод ясен — наступило ухудшение. Впрочем, он утверждает, что стало лучше.

— Не понимаю.

— Он утверждает, что, если бы она оставалась внизу, давно уже не было бы никакой надежды. А здесь процесс развивается медленнее. Вот это он и называет улучшением.

Кестер чертил каблуками по слежавшемуся снегу. Потом он поднял голову:

— Значит, у него есть надежда?

— Врач всегда надеется, такова уж его профессия. Но у меня очень мало осталось надежд. Я спросил его, сделал ли он вдувание, он сказал, что сейчас уже нельзя. Ей уже делали несколько лет тому назад. Теперь поражены оба легких. Эх, будь всё проклято, Отто!

Старуха в стоптанных галошах остановилась перед нашей скамьей. У нее было синее тощее лицо и потухшие глаза графитного цвета, казавшиеся слепыми. Шея была обернута старомодным боа из перьев. Она медленно подняла лорнетку и поглядела на нас. Потом побрела дальше.

— Отвратительное привидение.

— Что он еще говорил? — спросил Кестер.

— Он объяснял мне вероятные причины заболевания. У него было много пациентов такого же возраста. Всё это, мол, последствия войны. Недоедание в детские и юношеские годы. Но какое мне дело до всего этого? Она должна выздороветь. — Я поглядел на Кестера. — Разумеется, врач сказал мне, что видел много чудес. Что именно при этом заболевании процесс иногда внезапно прекращается, начинается обызвествление, и тогда выздоравливают даже в самых безнадежных случаях. Жаффе говорил то же самое. Но я не верю в чудеса.

Кестер не отвечал. Мы продолжали молча сидеть рядом. О чем мы еще могли говорить? Мы слишком многое испытали вместе, чтобы стараться утешать друг друга.

— Она не должна ничего замечать, Робби, — сказал наконец Кестер.

— Разумеется, — отвечал я.

Я ни о чем не думал; я даже не чувствовал отчаяния, я совершенно отупел. Всё во мне было серым и мертвым.

Мы сидели, ожидая Пат.

— Вот она, — сказал Кестер.

— Да, — сказал я и встал.

— Алло? — Пат подошла к нам. Она слегка пошатывалась и смеялась. — Я немного пьяна. От солнца. Каждый раз, как полежу на солнце, я качаюсь, точно старый моряк.

Я поглядел на нее, и вдруг все изменилось. Я не верил больше врачу; я верил в чудо. Она была здесь, она жила, она стояла рядом со мной и смеялась, — перед этим отступало всё остальное.

— Какие у вас физиономии! — сказала Пат.

— Городские физиономии, которые здесь совсем неуместны, — ответил Кестер. — Мы никак не можем привыкнуть к солнцу.

Она засмеялась.

— У меня сегодня хороший день. Нет температуры, и мне разрешили выходить. Пойдем в деревню и выпьем аперитив.

— Разумеется.

— Пошли.

— А не поехать ли нам в санях? — спросил Кестер.

— Я достаточно окрепла, — сказала Пат.

— Я это знаю, — ответил Кестер. — Но я еще никогда в жизни не ездил в санях. Мне бы хотелось попробовать.

Мы подозвали извозчика и поехали вниз по спиральной горной дороге, в деревню. Мы остановились перед кафе с маленькой, залитой солнцем террасой. Там сидело много людей, и среди них я узнал некоторых обитателей санатория. Итальянец из бара был тоже здесь. Его звали Антонио, он подошел к нашему столу, чтобы поздороваться с Пат. Он рассказал, как несколько шутников прошлой ночью перетащили одного спавшего пациента вместе с кроватью из его палаты в палату одной дряхлой учительницы.

— Зачем они это сделали? — спросил я.

— Он уже выздоровел и в ближайшие дни уезжает, — ответил Антонио. — В этих случаях здесь всегда устраивают такие штуки.

— Это пресловутый юмор висельников, которым пробавляются остающиеся, — добавила Пат.

— Да, здесь впадают в детство, — заметил Антонио извиняющимся тоном.

"Выздоровел, — подумал я. — Вот кто-то выздоровел и уезжает обратно".

— Что бы ты хотела выпить, Пат? — спросил я.

— Рюмку мартини, сухого мартини.

Включили радио. Венские вальсы. Они взвивались в теплом солнечном воздухе, словно полотнища легких светлых знамен. Кельнер принес нам мартини. Рюмки были холодными, они искрились росинками в лучах солнца.

— Хорошо вот так посидеть, не правда ли? — спросила Пат.

— Великолепно, — ответил я.

— Но иногда это бывает невыносимо, — сказала она.

Мы остались до обеда. Пат очень хотела этого. Всё последнее время она вынуждена была оставаться в санатории и сегодня впервые вышла. Она сказала, что почувствует себя вдвойне здоровой, если сможет пообедать в деревне. Антонио обедал с нами. Потом мы опять поехали на гору, и Пат ушла к себе в комнату. Ей полагалось два часа полежать. Мы с Кестером выкатили «Карла» из гаража и осмотрели его. Нужно было сменить две сломанные рессорные пластины. У владельца гаража были инструменты, и мы принялись за работу. Потом мы подлили масла и смазали шасси. Покончив со всем этим, мы выкатили его наружу. Он стоял на снегу, забрызганный грязью, с обвисшими крыльями — лопоухий.

— Может, помоем его? — спросил я.

— Нет, в дороге нельзя, он этого не любит, — сказал Кестер.

Подошла Пат. Она выспалась и посвежела. Собака кружилась у ее ног.

— Билли! — окликнул я.

Пес замер, но глядел не слишком дружелюбно. Он не узнал меня. И очень смутился, когда Пат указала ему на меня.

— Ладно, — сказал я. — Слава богу, что у людей память лучше. Где же это он был вчера?

Пат засмеялась:

— Он всё время пролежал под кроватью. Он очень ревнует, когда ко мне кто-нибудь приходит. И всегда от раздражения куда-нибудь прячется.

— Ты отлично выглядишь, — сказал я.

Она посмотрела на меня счастливым взглядом. Потом подошла к "Карлу":

— Мне бы хотелось опять разок посидеть здесь и немножко прокатиться.

— Конечно, — сказал я. — Как ты думаешь, Отто?

— Само собой разумеется. Ведь на вас теплое пальто. Да и у нас здесь достаточно шарфов и одеял.

Пат села впереди, рядим с Кестером. «Карл» взревел. Выхлопные газы сине-белыми облачками заклубились в холодном воздухе. Мотор еще не прогрелся. Цепи, грохоча, начали медленно перемалывать снег. «Карл» пополз, фыркая, громыхая и ворча, вниз в деревню, вдоль главной улицы, словно поджарый волк, растерявшийся от конского топота и звона бубенцов.

Мы выбрались из деревни. Уже вечерело, и снежные поля мерцали в красноватых отсветах заходящего солнца. Несколько сараев на откосе были почти до самых крыш в снегу. Словно маленькие запятые, вниз, в долину, уносились последние лыжники. Они проскальзывали по красному диску солнца, которое вновь показалось из-за откоса — огромный круг тускнеющего жара.

— Вы вчера здесь проезжали? — спросила Пат.

— Да.

Машина забралась па гребень первого подъема. Кестер остановился. Отсюда открывался изумительный величественный вид. Когда накануне мы с грохотом пробирались сквозь стеклянный синий вечер, мы ничего этого не заметили. Тогда мы следили только за дорогой.

Там за откосами открывалась неровная долина. Дальние вершины остро и четко выступали на бледно-зеленом небе. Они отсвечивали золотом. Золотые пятна словно пыльцой покрывали снежные склоны у самых вершин. Пурпурно-белые откосы с каждым мгновением становились всё ярче, всё торжественнее, всё больше сгущались синие тени. Солнце стояло между двумя мерцающими вершинами, и вся широкая долина, с ее холмами и откосами, словно выстроилась для могучего безмолвного парада, который принимал уходящий властелин. Фиолетовая лента дороги извивалась вокруг холмов, то исчезая, то возникая вновь, темнея на поворотах, минуя деревни, и затем, выпрямившись, устремлялась к перевалу на горизонте.

• Предыдущая
• 87/96
• Следующая