Триумфальная арка - Ремарк Эрих Мария - Страница 81

• Предыдущая
• 81/106
• Следующая

Он загасил сигарету и выпрямился. Довольно:

кто слишком часто оглядывается назад, легко может споткнуться и упасть.

Машина поднималась по узким улицам на Монмартр. Дождь кончился. По небу бежали тучи, тяжелые и торопливые, посеребренные по краям, – беременные матери, желающие побыстрее родить кусочек луны. Кэт попросила шофера остановиться.

Они прошли несколько кварталов вверх, свернули за угол, и вдруг им открылся весь Париж. Огромный, мерцающий огнями, мокрый Париж. С улицами, площадями, ночью, облаками и луной. Париж. Кольцо бульваров, смутно белеющие склоны холмов, башни, крыши, тьма, борющаяся со светом. Париж. Ветер, налетающий с горизонта, искрящаяся равнина, мосты, словно сотканные из света и тени, шквал ливня где-то далеко над Сеной, несчетные огни автомобилей. Париж. Он выстоял в единоборстве с ночью, этот гигантский улей, полный гудящей жизни, вознесшийся над бесчисленными ассенизационными трубами, цветок из света, выросший на удобренной нечистотами почве, больная Кэт, Монна Лиза… Париж…

– Минутку, Кэт, – сказал Равик. – Я сейчас.

Он зашел в кабачок, находившийся неподалеку. В нос ударил теплый запах кровяной и ливерной колбасы. Никто не обратил внимания па его наряд. Он попросил бутылку коньяку и две рюмки. Хозяин откупорил бутылку и снова воткнул пробку в горлышко.

Кэт стояла на том же месте, где он ее оставил. Она стояла в своем кринолине, такая тонкая на фоне зыбкого неба, словно ее забыло здесь какое-то другое столетие и она вовсе не американка шведского происхождения, родившаяся в Бостоне.

– Вот вам, Кэт. Лучшее средство от простуды, дождя и треволнений. Выпьем за город, раскинувшийся там, внизу.

– Выпьем. – Она взяла рюмку. – Как хорошо, что мы поднялись сюда, Равик. Это лучше всех празднеств мира.

Она выпила. Свет луны падал на ее плечи, на платье и лицо.

– Коньяк, – сказала она. – И даже хороший.

– Верно. И если вы это чувствуете, значит, все у вас в порядке.

– Дайте мне еще рюмку. А потом спустимся в город, переоденемся и пойдем в «Шехерезаду». Там я отдамся сентиментальности и упьюсь жалостью к самой себе. Я попрощаюсь со всей этой мишурой, а с завтрашнего дня примусь читать философов, составлять завещание и вообще буду вести себя достойно и сообразно своему положению.

На лестнице отеля Равик встретил хозяйку.

– Можно вас на минутку? – спросила она.

– Разумеется.

Хозяйка провела его на второй этаж и открыла запасным ключом одну из комнат. Равик заметил, что номер еще занят.

– Что это значит? – спросил он. – Зачем вы вломились сюда?

– Здесь живет Розенфельд, – ответила хозяйка. – Он собирается съехать.

– Но я-то пока не собираюсь менять свою конуру.

– Розенфельд хочет съехать, не уплатив мне за последние три месяца.

– Но у вас останутся его вещи. Ведь они все тут! Можете их конфисковать.

Хозяйка презрительно пнула ногой открытый обшарпанный чемодан, стоявший у кровати.

– Они и гроша ломаного не стоят. Старый фибровый чемодан. Рваные рубашки… А костюм? Вон он висит – сами видите. Другой на нем, и больше у него ничего нет. За все и сотни франков не возьмешь.

Равик пожал плечами.

– Он сказал вам, что хочет уехать?

– Нет. Но я уже давно это почуяла. Сегодня спросила его напрямик, и он признался. Я потребовала, чтобы он заплатил мне по завтрашний день. Не могу же я без конца держать жильцов, которые не платят.

– Вы правы. Но при чем здесь я?

– Картины. Они тоже принадлежат ему. Как-то он мне сказал, что это очень дорогие картины. Дескать, он получит за них намного больше, чем требуется для уплаты долга. Вот я и хочу, чтобы вы взглянули на них.

Поначалу Равик не обратил внимания на стены. Теперь он поднял глаза. Перед ним, над кроватью, висел пейзаж, окрестности Арля – Ван Гог периода расцвета. Он подошел ближе. Сомнений быть не могло – картина была подлинной.

– Вы только посмотрите на эту мазню! – воскликнула хозяйка. – И эти закорючки должны изображать деревья!.. А это? Полюбуйтесь!

Над умывальником висел Гоген. Обнаженная девушка-таитянка на фоне тропического пейзажа.

– Ноги-то, ноги! – продолжала хозяйка. – Щиколотки как у слона. А лицо! Дура дурой, да и только. Посмотрите, как она стоит. Есть и еще одна картина, так та даже не дорисована до конца.

«Недорисованная картина» оказалась «Портретом госпожи Сезанн», написанным Сезанном.

– Поглядите, как она скривила рот! А на щеках не хватает краски. И он еще хочет меня одурачить! Чем? Вы ведь видели мои картины. Вот это действительно картины! Нарисованы точно с натуры, без всяких выкрутасов. Помните в столо – вой снежный пейзаж с оленями? А что вы можете сказать обо всей этой мазне? Уж не сам ли он все и намалевал? Вам не кажется?

– Да, возможно…

– Вот это-то я и хотела знать. Ведь вы культурный человек и разбираетесь в таких вещах… А тут даже рам нет.

Все три холста действительно висели без рам. Они светились на грязных обоях, словно окна в какой-то другой мир.

– Ну хоть бы они были вставлены в золоченые рамы! Тогда за них могли бы хоть что-нибудь дать. А так… Я будто знала, что снова влипну и останусь на бобах со всем этим дерьмом! Хороша награда за доброту, нечего сказать.

– Я бы не советовал вам забирать картины, – сказал Равик.

– Как же быть?

– Дождитесь Розенфельда, уж он как-нибудь раздобудет денег для вас.

– Каким образом? – Она бросила на него быстрый взгляд. Выражение ее лица изменилось. – Неужели эти штуки чего-нибудь стоят? Впрочем, очень часто именно такие вещи как раз и в цене! – Было видно, как у нее лихорадочно скачут мысли. – Я имею полное право забрать одну из них хотя бы для покрытия счета за последний месяц! Какую вы мне посоветуете взять? Может, большую, над кроватью?

– Никакую. Дождитесь Розенфельда. Я уверен, что он принесет деньги.

– А я далеко не уверена. Я – хозяйка отеля.

– Вам ничего не стоит подождать еще час, если вы смогли прождать три месяца. Ведь обычно вы так с жильцами не поступаете.

– Он совсем заморочил мне голову, потому я и ждала. Чего только не говорил! Да вы и сами знаете, что беженцы это умеют.

Неожиданно в дверях появился Розенфельд, молчаливый, спокойный человек небольшого роста. Не дав хозяйке раскрыть рот, он достал из кармана деньги.

– Вот, пожалуйста… Не угодно ли вам дать мне квитанцию?

Хозяйка с изумлением уставилась на кредитки. Потом взглянула на картины. Затем опять на деньги. Видимо, ей хотелось многое сказать, но слова не шли у нее с языка.

– Тут больше, чем с вас причитается, – проговорила она наконец.

– Знаю. У вас найдется сдача?

– У меня нет при себе денег. Касса внизу. Сейчас пойду разменяю.

Она удалилась с видом оскорбленной невинности. Розенфельд вопросительно взглянул на Равика.

– Извините, – сказал он, – старуха затащила меня сюда. Я и не подозревал, что у нее на уме. Попросила меня оценить картины.

– Вы ей сказали, сколько они стоят?

– Нет.

– Слава Богу, – Розенфельд с какой-то странной усмешкой посмотрел на Равика.

– Как вы могли повесить здесь такие картины? – спросил Равик. – Они застрахованы?

– Нет. Картины, как правило, не воруют. Разве что раз в двадцать лет из какого-нибудь музея.

– Ну а если у нас случится пожар?

Розенфельд пожал плечами.

– Приходится идти на риск. Страхование обошлось бы мне слишком дорого.

Равик посмотрел на пейзаж Ван Гога. Он стоит, по крайней мере, миллион франков. Розенфельд проследил за его взглядом.

– Я знаю, о чем вы думаете. Кто имеет такие картины, тот должен иметь и деньги, чтобы их застраховать. Но у меня на это денег нет. Я живу картинами. Продаю одну за другой, хотя вовсе не хотел бы продавать.

Под Сезанном на столике стояла спиртовая горелка, банка кофе, хлеб, горшок с маслом и несколько кульков. Комната была убогой и тесной, но со стен сиял мир искусства во всем своем великолепии.

• Предыдущая
• 81/106
• Следующая