У королев не бывает ног - Нефф Владимир - Страница 31

• Предыдущая
• 31/110
• Следующая

Он так и поступил, к графу вернулось ясное сознание, но он был очень слаб и говорил, едва шевеля языком. С тоскою поглядев на молодых людей, сидевших у его постели, на Джованни и на Петра, граф молвил:

— Чувствую я, что не выберусь живым из этой страны, которой отдал лучшие годы жизни. Поэтому прошу вас, Петр, окажите мне последнюю услугу.

— Говорите, — сказал Петр.

— Обещайте мне никогда не покидать Джованни.

— Это почему же? — удивился Петр. — Я верю, вы скоро выздоровеете и спустя месяц забудете даже думать о сегодняшней неприятности.

— Не увиливайте, — сказал граф. — Я прошу вас всего лишь второй раз в жизни. В первом случае вы отказались исполнить мою просьбу, потому что это претило вашей гордости. На сей раз вам ничто не мешает.

— Обещаю вам проводить Джованни, если в том будет необходимость, — отозвался Петр. — Но никогда его не покидать, — этого я вам обещать не могу, потому что, хоть вы здесь, в Чехии, и потеряли все, но в Италии у вас богатые поместья, а я не хочу до смерти жить подле Джованни, будто приживал.

— Вы не будете приживалом, вы будете братом Джованни, братом по несчастью. Потому что в Италии у нас нет ничего, что имело бы хоть какую-нибудь цену.

Джованни взглянул на своего отца округлившимися глазами.

— Это невозможно, батюшка, — проговорил он. — А как же наш дворец в Страмбе?

— Он уже не наш, — признался граф. — Он конфискован.

— А наши имения под Моденой? А наши рудники?

— Они больше не принадлежат нам, — ответил граф. — Я продал их, когда решил перебраться в Прагу.

— Что же в таком случае осталось у нас? — запричитал Джованни.

— Я, кажется, выразился достаточно ясно: у нас не осталось даже ломаного гроша. Несколько лет назад я, исполняя императорскую волю, приехал к пражскому двору, потому что мой корабль, гордый корабль рода Гамбарини, по моей вине, медленно, но верно тонул в пучине волн, а в настоящее время уже покоится на дне морском. Однако у меня сохранились влиятельные и богатые родственники и друзья, я дам вам к ним рекомендательные письма, ну а поскольку мир неспокоен, я убежден, что молодые и мужественные люди, которые умеют сражаться и владеть оружием, как вы доказали это сегодня, добьются успеха и найдут применение своим силам. Теперь мне нужны только письменные принадлежности и воск для печати, чтобы я успел эти письма приготовить.

Прошло довольно много времени, прежде чем нашлось требуемое; казалось, графа снова начинает лихорадить, и, хотя говорил он яснее и четче, чем вначале, но дыхание его участилось, лицо пылало, а глаза блестели.

— Прежде всего — одно настоятельное упреждение, — сказал он. — Вы можете появляться во всех городах Италии и повсюду будете желанными гостями, потому что имя Гамбарини везде звучит достойно, но одного города избегайте, не подходите к нему ближе чем на сто гонов, если вам мила жизнь. Это, Джованни, твой родной город Страмба.

— Но отчего? Что нам грозит в Страмбе? — удивился Джованни.

— Там у меня недруг, перед которым я провинился более чем скверно, — проговорил граф. — Это правитель Страмбы, герцог Танкред.

— Дядечка Танкред? — непонимающе переспросил Джованни. — Но он ведь очень хороший.

— Недруг, — повторил граф Гамбарини, дыша, словно после быстрого бега. — Он поклялся отомстить, и я признаю, гнев его справедлив, причем мне точно известно, что за несколько лет, проведенных мной на чужбине, он не утихомирился, и гнев его падет на твою голову, Джованни, если ты подвернешься ему под руку. Однако теперь, Петр, возьмите перо и пишите.

Едва слышным, свистящим шепотом граф с трудом принялся диктовать:

— «Граф Одорико Гамбарини Его Величеству Соломону, сыну Давидову, королю иудейскому…»

Петр остановился, и Джованни в тревоге схватил отцову руку.

— У вас лихорадка, остановитесь, падре, передохните, я принесу вам чего-нибудь прохладительного и позову врача, по-моему, он еще здесь.

— Не прерывай меня, — с раздражением прошептал граф. — А ты, Петр, пиши дальше.

— «Прошу Ваше Величество принять сына моего Джованни и поставить его во главе своих войск вместе с его другом Петром Куканем из Кукани, сыном знаменитого мага и чародея, который умеет заговаривать любое оружие…»

Джованни расплакался.

— Папочка! — вскричал он. — Очнись!

Но граф Гамбарини уже не мог ни очнуться, ни продолжать свое безумное послание, ибо как раз испустил последний вздох.

Похоронили графа Гамбарини на скромном деревенском кладбище неподалеку от деревни, в которой он скончался и которая, как было отмечено выше, отличалась от других неимоверной протяженностью: за то и дано было ей прозвище Долгая Льгота.

Джованни, как и надлежит примерному сыну, был безутешен в своем горе, вызванном кончиной отца.

— Дадим друг другу слово, Петр, — проговорил он, заливаясь слезами и всхлипывая, когда они, после того как разошлись участники похорон, коими, кроме хозяйки гостиницы, были слуги усопшего, остались одни над свежей могилой, — дадим слово, что мы всегда будем друзьями.

— Ах, Джованни, неужели это нужно? — сказал Петр. — К чему укреплять нашу дружбу, если она заключена еще в детстве? Но если ты желаешь — пожалуйста: обещаю тебе быть твоим другом до тех пор, пока ты сам не доведешь дела до ссоры и вражды.

— Я? — вскричал Джованни с неподдельным изумлением. — Зачем мне это? Почему ты так думаешь?

Петр рассмеялся.

— Потому что я знаю вельмож. А ты сам-то осознаешь, Джованни, что отныне ты — большой господин и давно уже не тот мальчонка, с кем мы вместе ловили блох у паршивой собаки, и не паж, которого руанский архиепископ поцеловал в уста за танец Олимпа? Отныне ты — единственный продолжатель рода, потомок Джироламо Федериго — Габриотто Гамбарини, знаменитого законодателя, сам граф Джованни Гамбарини! Каррамба, вот это род!

— В этом отношении тебе нечего терзаться, Петр, — проговорил Джованни. — Ты ведь тоже дворянин.

— Разумеется, я дворянин благодаря тому, что мой отец изготовил императору шарлатанское варево против импотенции, после чего ему пожаловали дворянское звание, — возразил Петр.

Джованни, забыв, что они на кладбище, громко расхохотался.

— Но ведь это невозможно, Петр!

— Однако это правда, — отозвался его друг. — Сообщаю тебе это, несмотря на то, или, вернее, как раз потому, что твой падре утверждал, будто я — воплощенная самонадеянность.

— Говорят, твой отец явил себя великим героем, — заметил Джованни.

— Да, мой отец был великий герой, — согласился Петр. — Теперь дело за нами.

Они вышли за ворота кладбища, где к ним пристал поникший и жалобно скуливший спаниель графа, отзывавшийся на кличку Барукко, и отправились в деревню дорогой, проходившей по ложбине. Небо было покрыто курчавыми облаками, окрашенными бледным зимним солнцем в розовые тона.

— Легко сказать: стать героем, — проговорил Джованни. — Но как им станешь?

— Еще не знаю, время покажет, — отозвался Петр. — Тебе отец сказал, куда он держит путь?

— Сказал, — ответил Джованни. — Нет, вроде бы не говорил, но мне казалось само собой разумеющимся, что мы возвращаемся домой, в Страмбу. А теперь мы приедем туда только вдвоем. Не избегать же мне родного города и не отказываться от наследства только потому, что отец в лихорадке наплел невесть чего. Словом, я и мысли не допускаю, чтобы дядя Танкред не прижал меня к своей груди и чтоб наш дворец на piazza Monumentale — на площади Монументов, где я родился, принадлежал кому-то другому. А как считаешь ты?

— Не знаю, — отозвался Петр. — То, что ты не веришь предупреждению отца, еще не означает, что оно было не обоснованно. Вспомни, это очень важно: уезжая из Италии в Чехию, вы отправлялись из Страмбы?

— Я тогда жил в Модене, в колледже, — вспомнил Джованни. — Но в один прекрасный день появился отец, велел собрать манатки — и ехать.

— Это похоже на бегство, — заметил Петр. — Но неважно, род Гамбарини связан со Страмбой, значит, мы едем в Страмбу. Отец твой говорил, что успеха и славы можно добиться лишь при дворе, — ну что же, герцогский двор — тоже двор! Каррамба, а из Страмбы двинемся покорять мир!

• Предыдущая
• 31/110
• Следующая