У королев не бывает ног - Нефф Владимир - Страница 41
- Предыдущая
- 41/110
- Следующая
Джованни гордо вскинул голову, но было видно, как от волнения у него ходит ходуном кадык.
— Я ношу его потому, что это герб, который доблестно заслужил один из моих предков, когда на службе Его Святейшества лишился ноги, — проговорил он. — Ибо я — Джованни Гамбарини, единственный сын графа Одорико Гамбарини.
Петр со вздохом опустился на скамеечку возле камина и вытянул свои длинные ноги.
— Это, конечно, между нами, прекрасная синьора, — устало попросил он без особой надежды. — Никому больше не говорите об этом.
Финетта покраснела от злости.
— Весьма признательна вам за визит, — проговорила она. — Отчего вам взбрело в голову притащиться в Страмбу, и почему вы решили искать убежища в нашем доме? Кто просил вас оказывать нам такую честь, вы, безмозглые дураки? Ах, теперь я понимаю, почему муж с таким подозрением смотрел на молодого человека и отчего смылся под предлогом, что он будто бы идет в собор. Потому что мой супруг, этот гадкий слизняк, — герцогский доносчик! Черт побери, да что же вы?! Бегите, бегите, спасайтесь, или будет поздно.
— Сдается мне, этот совет вполне уместен, — сказал Петр и поднялся. — Если наш хозяин отправился к герцогу, то мы все проиграли и должны незаметно смыться. Мотать отсюда, Джованни, мотать.
— Этого, Бог даст, никогда не случится, Гамбарини никогда не бегали от кого бы то ни было, — проговорил Джованни. — Я не тронусь из Страмбы, пока не переговорю с герцогом как мужчина с мужчиной и не узнаю лично от него, почему он возненавидел наш род. — Так он говорил, но, противореча своим же словам, дрожащими руками пытался пристегнуть пояс, который только что снял. Мешок с деньгами сполз у него с ремня и упал на землю; Джованни поднял его и после краткого раздумья подал Петру.
— По-моему, у тебя он будет в большей сохранности, тебе угрожает меньшая опасность, чем мне.
Петр прицепил мешок к своему поясу.
— Разумная предосторожность, — проговорил он, — хотя и предпринята, как мне кажется, поздновато.
Действительно, снаружи, на пьяцца Монументале, раздался цокот копыт целой кавалькады всадников. Они скакали к гостинице от герцогского двора; поскольку тьма была кромешная, высоко над головами всадники держали зажженные факелы.
— Что теперь будет? — всхлипнул Джованни. — Что будет?
— Наверно, они войдут к нам во двор, — с лихорадочной поспешностью проговорила Финетта. Открыв двери, она выбежала в коридор, нетерпеливо подгоняя юношей поспешить за ней. — Я выведу вас из вестибюля через черный ход, а когда все успокоится, пошлю за вами мальчика из конюшни, он приведет ваших лошадей. Вы подождете его за базиликой Санта Мария дельи Анджели, это рядом с воротами Сан-Пьетро. Сейчас половина восьмого, а ворота запирают только в девять. Может, вы еще проскочите.
Все это она очень быстро и четко провернула в своей прелестной головке, обвитой черной короной, но — увы! — когда они сбегали по лестнице в вестибюль, цокот копыт стих, всадники подъехали к гостинице, послышались слова приказа, чтобы трое немедленно отправились сторожить черный ход. Голос, который отдавал этот приказ, был тверд, но это был отнюдь не командирский голос. Несколько хрипловатый, он дрожал и срывался от внутреннего напряжения, — казалось, голос дрожит от опьянения.
— Дядюшка Танкред! — проговорил Джованни. — Я узнаю его голос.
— Притворись, будто видишь его впервые, — посоветовал Петр. — Ни за что в мире не признавайся, кто ты таков. Настаивай, что твое сходство с отцом — чистая случайность. И посмотри в книге для иностранцев, кто ты теперь, собственно, такой.
— Бартоломео Симоне, — подсказала Финетта. — Вы расписались, что вы — Бартоломео Симоне.
— Бартоломео Симоне, сын торговца лентами, — проговорил Петр.
— Глупости, — отрезал Джованни. — Мой падре перевернулся бы в гробу, если бы перед лицом дяди я отрекся от его и своего рода.
И он, подняв голову, начал медленно спускаться вниз по лестнице, заранее разведя руки, очевидно, готовясь броситься на шею своему прекрасному дядюшке и разбить стальной панцирь, сковавший его сердце.
— Вот осёл! Вот это осёл! — простонал Петр. Но делать уже было нечего.
Трактирщик, ссутулясь и что-то блея, с подлой услужливостью распахнул обе створки главных дверей, словно намеревался впустить в вестибюль фургон для перевозки мебели, и в квадратной раме столь просторного входа появилось нечто великолепное и ослепительно-блестящее.
Это был мужчина, невысокий, но статный, одетый в платье из золотой парчи, прошитой полосами черного бархата с тонким орнаментом из сверкающего позумента. Рукава камзола, украшенные продольными вырезами, сквозь которые просвечивало элегантное шелковое белье щеголя, вздувались пузырями, точно так же, как и коротенькие штаны с большим напуском, доходившие до половины ляжек; ноги франта были обтянуты белыми чулками, чье снежное великолепие оттенялось черной лентой с золотой бахромою, подвязанной под левым коленом, и черными туфлями с золотыми каблуками и золотыми пряжками.
На плечи, подбитые с расточительной щедростью, был наброшен плащ из атласной желтоватой ткани, так называемой «duchesse», что выглядело не только очаровательно и красиво, но и, вопреки всем ожиданиям, чрезвычайно уместно, ибо изначальный смысл слова «дюшес» — герцогиня, а вельможа, прикрытый этим плащом, наверняка был не кто иной, как сам герцог, поскольку отныне мы уже не осмеливаемся фамильярно называть его «добрым дядюшкой Танкредом».
Герцог не прикрывал шею ни воротником, ни брыжами, — в нарушение моды, господствовавшей в те поры, — без сомнения, в горделивом, может быть, не соответствующем действительности представлении о ее гладкости и моложавости. Шея вельможи виднелась в прямом вырезе платья, на уровне ключиц окаймленного черным меандром и украшенного золотою цепью, на которой была подвешена редкостная драгоценность, напоминавшая небольшую дарохранительницу, сплошь усыпанную рубинами, бриллиантами, а в середине хранившая маленький серебряный циферблат; возможно, это были — как знать? — часы. На голове герцог носил расшитый жемчугом берет, на темени покрытый тончайшей кожицей серого, отдающего розовым цвета. Прорези, украшавшие рукава и штаны, повторялись еще и на груди — одна посредине, одна слева — на уровне сердца, — одна справа; все они сверху и внизу заканчивались ленточками, каждая из которых сплеталась из одной бархатной, черной нити, и другой парчовой, золотой; все, что изо всех этих прорезей выбивалось наружу — то есть парча, ленточки, бархат и шелк, было залито красным вином; однако огромное пятно не убавляло величия внешности герцога, скорее наоборот, — ибо образ роскоши, который он представлял собою, был дополнен проявлением презрительного, и впрямь княжеского, пренебрежения к этой роскоши.
Глаза у него были маленькие, они подозрительно поглядывали из-под тонких дужек обработанных цирюльником бровей; на лице выделялся крупный нос; левый висок был украшен упомянутым выше беретом, усыпанным жемчугами, а правый — прядью волос в темном тюлевом чехле, постриженной на манер пажей, то есть опущенной чуть ниже уха. Тонкие усики, украшавшие его горделиво изогнутый рот искусно постриженными дужками, соединялись с темной бородой, которая, покрывая нижнюю челюсть, оставляла открытой верхнюю массивную часть подбородка, и прелестная ямочка, смягчавшая впечатление от этого подбородка, нисколько не потеряла в своем эстетическом назначении.
Сзади фигуру герцога озарял красный свет факелов, которые держали в руках вооруженные люди из его свиты.
Меж тем как Петр, сжимая руку взволнованной Финетты, остался стоять в полумраке посреди лестницы, Джованни неуверенно шагал навстречу герцогу и сильно смахивал на того мальчика, который шесть лет назад робко приближался к своему неумолимому отцу, чтобы тот отхлестал его плетью.
— Дядюшка Танкред! — воскликнул он. — Дядюшка Танкред! Я приехал повидаться с вами!
Дорогой дядюшка Танкред, чей габитус мы так подробно разобрали, вознаграждая себя за то, что нам не удалось увидеть первого из дядюшек Джованни — Отто, оказавшегося за решеткой, — так вот, дорогой дядюшка Танкред, услышав обращенный к нему возглас племянника, прежде чем произнести что-либо в ответ, издал какой-то неопределенный, сдобренный обильной мокротой звук, так что вынужден был сперва прочистить горло, прежде чем тихо, даже мечтательно, словно в мистическом изумлении, прокомментировать явление призрака в магическом кристалле.
- Предыдущая
- 41/110
- Следующая
