В окопах Сталинграда - Некрасов Виктор Платонович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/67
• Следующая

– Накатов сколько положил?

– Рельсов два, да старый еще, деревянный был.

– Бугор получился?

– Да тут их знаешь сколько, бугров? Что ни шаг, то землянка, а что ни землянка, то бугор.

– Раненых нет?

– Тугиевская шинель. Три дырочки. А парень золото. Отметить надо. Точно огород дома копает. Постой!.. Началось, что ли?

Мы прислушиваемся. Верно. Из-за Волги доносятся первые залпы. Я смотрю на часы. Четыре тридцать.

– Па-а-а щелям! – кричит Лисагор. – Прицел ноль-пять, по своим опять. Крикни там, связист, саперам, чтоб сюда залазили.

Саперы втискиваются в блиндаж. Закуривают, цепляются друг за друга винтовками и лопатами.

– А где Тугиев?

– Там еще. Наверху.

– Видал? Песочком посыпает. Красоту наводит. Давай его сюда. Седельников. Снарядом голову еще сорвет.

Канонада усиливается. Сквозь плохо пригнанную дверь слышно, как шуршат снаряды над блиндажом. Гул разрывов заглушает выстрелы. Землянка дрожит. С потолка сыплется земля.

Лисагор толкает меня в бок.

– Ну что? Людей домой пошлем? Пока не поздно. А то придет Абросимов, тогда точка. Всех в атаку погонит.

Людей, пожалуй, действительно надо отсылать, пока идет подготовка и немцы молчат. Так и делаем.

Только они уходят, как являются майор, Абросимов и начальник разведки. Майор тяжело дышит: сердце, вероятно, не в порядке.

– Ну как, инженер, не угробят нас здесь? – добродушно собрав морщинки вокруг глаз, спрашивает майор и лезет уже за своей трубкой.

– Думаю, нет, товарищ майор.

– Опять – думаю… Штрафовать буду. По пятерке за каждое «думаю». Рельсы положил?

– Положил. В два ряда.

Подходит Абросимов. Губы сжаты. Глаза сощурены.

– А где Лисагор твой?

– Отдыхать пошел. С людьми.

– Отдыхать? Надо было здесь оставить. Нашли время отдыхать…

Я ничего не отвечаю. Хорошо, что я их вовремя на берег отправил.

– А остальные где?

– По батальонам.

– Что делают?

– Проходы.

– Проверял?

– Проверял.

– А дивизионные что делают?

– В разведке.

– Почему вчера не разведали?

– Потому что сегодня приказ получили. Абросимов жует губами. Глаза его, холодные и острые, смотрят неприветливо. Левый уголок рта слегка подергивается.

– Смотри, инженер, подорвутся, плохо тебе будет. Мне не нравится его тон. Я отвечаю, что проходы отмечаются колышками и комбаты поставлены в известность. Абросимов больше ничего не говорит. Звонит по телефону в первый батальон.

Пушки грохочут все сильнее и сильнее. Разрывы и выстрелы сливаются в сплошной, ни на минуту не прекращающийся гул. Дверь поминутно хлопает. Привязывают проволокой.

– Хорошо работают, – говорит майор. Где-то совсем рядом разрывается снаряд. С потолка сыплется земля. Лампа чуть не гаснет.

– Что и говорить, хорошо… – принужденно улыбается начальник разведки. Вчера один ста двадцати двух чуть к самому Пожарскому, начальнику артиллерии, в блиндаж не залетел.

Майор улыбается. Я тоже. Но ощущение вообще не из приятных. Немецкая передовая метрах в пятидесяти от нас, для дальнобойной артиллерии радиус рассеивания довольно обычный.

Мы сидим и курим. В такие минуты трудно не курить.

Потом приходит дивизионный сапер-разведчик. Обнаружили и сняли восемнадцать мин-эсок. Вывинтили взрыватели. Мины оставили на месте. Уходит.

Абросимов не отрывается от трубки.

Неужели немцы удержатся после такой подготовки.

Становится жарко. Бока у печки оранжево-красные. Я расстегиваюсь.

– Брось подкидывать, – говорит связисту майор. – Рассветает, по дыму стрелять будут.

Связист отползает в свой угол.

К шести канонада утихает. Каждую минуту смотрим на часы. Без четверти. Без десяти. Без пяти.

Абросимов прилип к трубке.

– Приготовиться!

Последние разрозненные выстрелы. Затем тишина. Страшная и неестественная тишина. Наши кончили. Немцы еще не начали.

– Пошли! – кричит в трубку Абросимов. Я прилипаю к амбразуре. На сером предрассветном небе смутно выделяются водонапорные баки, какие-то трубы, немецкие траншеи, подбитый танк. Правее – кусок наших окопов. Птица летит, медленно взмахивая крыльями. Говорят, птицы не боятся войны.

– Пошли, ядри вашу бабушку! – орет в телефон Абросимов. Он бледен, и уголок его рта все время подергивается.

Левее меня майор. Тоже у амбразуры. Сопит трубкой. Меня почему-то знобит. Трясутся руки, и мурашки по спине бегут. От волнения, должно быть. Отсутствие дела страшнее всего.

Над нашими окопами появляются фигуры. Бегут… Ура-а-а-а! Прямо на баки… А-а-а-а…

Я даже не слышу, как начинает работать немецкий пулемет. Вижу только, как падают фигуры. Белые дымки минных разрывов. Еще один пулемет. Левее.

Разрывов все больше и больше. Белый, как вата, дым стелется по земле. Постепенно рассеивается. На серой обглоданной земле люди. Их много. Одни ползут. Другие лежат. Бегущих больше нет.

Майор сопит трубкой. Покашливает.

– Ни черта не подавили… Ни черта… Абросимов звонит во второй, в третий батальоны. Та же картина. Залегли. Пулеметы и минометы не дают головы поднять.

Майор отходит от амбразуры. Лицо у него какое-то отекшее, усталое.

– Полтора часа громыхали, и не взять… Живучие, дьяволы.

Абросимов так и стоит с трубкой у уха, нога на ящике, перебирает нервными, сухими пальцами провод.

– Глянь-ка в амбразуру, инженер. Убитых много? Или по воронкам устроились?

Смотрю. Человек двенадцать лежит. Должно быть, убитые. Руки, ноги раскинуты. Остальных не видно. Пулемет сечет прямо по брустверу, только пыль клубится. Дело дрянь.

– Керженцев, – совсем тихо говорит майор.

– Я вас слушаю.

– Нечего тебе тут делать. Иди-ка в свой батальон бывший. К Ширяеву. Помоги… – и посопев трубкой: – Там у вас немцы еще вырыли ходы сообщения. Ширяев придумал, как их захватить. Ставьте пулеметы и секите им во фланг.

Я поворачиваюсь.

– Вы что, к Ширяеву его посылаете? – спрашивает Абросимов, не отходя от телефона.

– Пускай идет. Нечего ему тут делать. В лоб все равно не возьмем.

– Возьмем! – неестественно как-то взвизгивает Абросимов и бросает трубку. Связист ловко хватает ее на лету и пристраивает к голове. – И в лоб возьмем, если по ямкам не будем прятаться. Вот давай, Керженцев, во второй батальон, организуй там. А то думают, гадают, а толку никакого. Огонь, видишь ли, сильный, подняться не дает.

Обычно спокойные, холодные глаза его сейчас круглы и налиты кровью. Губа все дрожит.

– Подыми их, подыми! Залежались!

– Да ты не кипятись, Абросимов, – спокойно говорит майор и машет мне рукой – иди, мол.

Я ухожу. До ширяевского КП бегу стремглав, лавируя между разрывами. Немцы озлились, стреляют без разбора, лишь бы побольше. Ширяева нет. На передовой. Бегу туда. Нос к носу сталкиваюсь с ним у входа в землянку – ту самую, где тогда сидели в окружении.

– Как дела? Ширяев машет рукой.

– Дела… Половины батальона уже нет.

– Перебили?

– А черт его знает. Лежат. С Абросимовым повоюешь!

– А что?

У Ширяева на шее надуваются жилы.

– А то, что майор свое, а Абросимов свое… Договорились как будто с майором. Объяснил я ему все честь честью. Так, мол, и так. Ходы сообщения у меня с немцами общие…

– Знаю. Ну?

– Ну и подготовил все ночью. Заложил заряды, чтоб проходы проделать. Те самые, что ты еще заделал– Расставил саперов. И – бац! Звонит Абросимов никаких проходов, в атаку веди. Объясняю, что там пулеметы… «Плевать, артиллерия подавит, а немцы штыка боятся».

– А у тебя сколько народу?

– Стрелков – шестьдесят с чем-то. Тридцать в атаку, тридцать оставил. Еще будет ругаться Абросимов. Ты, говорит, массированный удар наноси… Пулеметчиков и минометчиков только оставь. Саперов тоже гони.

– А майор в курсе дела?

– Не знаю.

Ширяев с размаху плюхается на табуретку. Она трещит и готова рассыпаться.

– Ну, что теперь делать? Половина перебита, половина до вечера проваляется, – не даст им враг подняться. А этот опять сейчас начнет в телефон…

• Предыдущая
• 50/67
• Следующая