Исповедь Стража - Некрасова Наталья - Страница 110

• Предыдущая
• 110/155
• Следующая

Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья. Теперь Сильмарилл в чреве Кархарота. Он усмехнулся. Лютиэн спала, свернувшись комочком, прямо на земле, и голова ее лежала на коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до безопасного места, они рухнули без сил оба: он — от раны, она — от усталости. И все-таки она нашла силы остановить кровь и унять боль. Берен, как мог, осторожно погладил ее по длинным мерцающим волосам; это было так несовместимо — ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными грязными ногтями… «И все-таки камень не дался мне.. Неужели этот камень действительно проклят и все, что случилось со мной, — месть его? Тогда хорошо, что он пропал… Но мне придется расстаться с Лютиэн. Может, так и надо… Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать из-за меня…»

Лютиэн вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.

— Берен?

— Я здесь, мой соловей.

— Берен, я есть хочу.

Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и расхохотался. Право, что ж еще делать — он, калека, огрызок человека, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка, который сейчас был куда сильнее его.

— Что ты, Берен? — Она опустилась на колени рядом с ним.

Берен внезапно помрачнел.

— Лютиэн, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.

Он взял ее руки — обе они уместились в одной его ладони.

— Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.

— Зачем? Если ты болен и устал — я вылечу, выхожу тебя, и мы снова отправимся в путь. Я не боюсь. Мы что-нибудь придумаем…

— Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.

— Что… — выдохнула она. — Ты — боишься? Или… разлюбил… Гонишь меня?

— Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь — я люблю тебя, люблю больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя? Ты — дочь короля. Я же… у меня, считай, не осталось родичей… Ничего не осталось. И все, что я совершил, — лишь благодаря тебе. Что я сделал сам? Даже если я стану твоим мужем — как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена пустого места. Жалкая участь. Ты — бессмертна. А мне в лучшем случае осталось еще лет тридцать. И на твоих глазах буду я дряхлеть, впадать в слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком. Я стану мерзок тебе, Лютиэн.

Откуда такая боязнь старости? Как говорят наши старинные предания, доживший до старости считался мудрым и удачливым. Старость страшна тому, кто остался один, — а у Берена было много родичей, живших в Дор-Ломине, да и мать его была еще жива. Он, по праву вождь своего народа, был не одинок в мире. Такое отношение к старости, когда в ней видели только скорби да немощь, появилось куда как позже, когда Тень пала на Нуменор.

— Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню, Лютиэн. Когда я держал его, мне казалось — кровь в горсти…

— Берен, как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя, даже там, в чертогах Мандоса, я не покину тебя! Проклятый камень… Ты раньше был совсем другим, ты был похож на… на водопад под солнцем…

— А теперь я замерзшее озеро.

— Это все вражье чародейство. Ты ранен колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не нужно. Только ты. Что бы ни было — только ты. И да будут мне свидетелями небо и земля и все твари живые — ныне отрекаюсь я от своего бессмертия! Я клянусь быть с тобой до конца. Нашего конца.

— Нет, Лютиэн. Может, честь и позволяет эльфам не считаться с волей родителей, но Люди так не привыкли. Тингол — твой отец. Я уважаю его. Я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно звери… Нет. У меня есть гордость, Лютиэн.

— Что же… Пусть так. Хорошо хоть что мы дома. Здесь — Дориат. Сюда Злу не проникнуть…

— Оно уже проникло сюда, Лютиэн. Зло — это я. Из-за меня Тингол возжелал Сильмарилла. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем мире. А теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого.

— Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное, уродливое лицо, это все его черные заклятия…

— Нет, Лютиэн. Он не уродлив. Он устрашающе красив, но это чужая красота, опасная для нас — ибо нам не понять ее. И его. А ему — нас. Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и от того все зло, — бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.

Ага. Берен узрел его красоту, а Лютиэн — нет. Она же эльф, куда ей…

— Берен… что с тобой? — в ужасе прошептала Лютиэн.

— А? — очнулся он. И вдруг закричал: — Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего — ты, ты, Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня — я люблю тебя. Ты уйдешь в блистательный Валинор, там королевой королев станешь, забудешь меня, я — уйду во Тьму, но я люблю тебя…

Не уйти ей в Валинор. Путь закрыт — еще не отправился Эарендил в свое плаванье, нолдор еще не прощены…

Эльфы — стражи границы Дориата — набрели на них через два дня. И, словно лавина, прокатилась по всему Дориату весть о возвращении, и неправдоподобные слухи об их деяниях, что приходили из внешнего мира, стали явью.

Они — в лохмотьях — стояли среди толпы царедворцев, как возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с великим почтением смотрели на них. А Берен ныне смотрел на Тингола с жалостью. «Ты дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек и требуешь дорогих игрушек… И не знаешь, что за дверьми теплого дома мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король… Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что я люблю…»

— Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она — по твоей воле снова здесь. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой возвращается.

Берен подвел Лютиэн к отцу и отступил на несколько шагов, готовый уйти совсем.

— Ты не исполнил своего слова?

Берен невесело улыбнулся.

— Исполнил.

— Где же Камень Света?

— Он и ныне в моей руке, — усмехнулся Берен. Он повернулся и протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку — пустую. А что было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол долго молчал. Затем резко выпрямился, и голос его зазвучал по-прежнему — громко и внушительно.

— Я принимаю выкуп, Берен, сын Барахира! Отныне Лютиэн — твоя нареченная. Отныне ты — мой сын. Да будет так…

Голос короля упал. Он понимал — судьба одолела его. «Пусть. Зато Лютиэн останется со мной. И Берен, кем бы ни был он, — достойнее любого эльфийского владыки. Будь что будет…»

Все понимали мысли короля. Берен тоже.

Стало быть, и тот, кто писал это, тоже знал мысли Тингола. Только вот кто ему их поведал? Тингол? Мелиан? Не верю!

…Он стонал и вскрикивал во сне, и Лютиэн чувствовала — что-то творится с ее мужем, что-то мучает его. Однажды, проснувшись вдруг среди ночи, она увидела, что Берен, приподнявшись, напряженно смотрит в раскрытое окно. Он не повернулся к ней, отвечая на ее безмолвный вопрос.

— Судьба приближается.

Она не поняла.

— Прислушайся — как тревожно дышит ночь. Луна в крови, и соловьи хрипят, а не поют. Душно… Гроза надвигается на Дориат…

Он повернулся к жене. Лицо его было каким-то незнакомым, пугающе-вдохновенным. Он медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал к себе, словно прощаясь.

— Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась и идет за мной. Какое-то непонятное мне зло разбудил я. Может, не за мою вину камень жаждет мести, но разбудил ее я. И зло идет за мной в Дориат…

— Это только дурной сон, — попыталась успокоить его Лютиэн.

— Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную Песнь, и сейчас ее отзвуки везде … — как в бреду говорил он. — Я должен остановить Зло. Моей судьбе соперник лишь я сам…

Они больше не спали той ночью. А утром пришла весть о том, что Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:

— Вот оно. И чары Мелиан теперь не удержат моей судьбы. Она сильнее…

• Предыдущая
• 110/155
• Следующая