Исповедь Стража - Некрасова Наталья - Страница 93
- Предыдущая
- 93/155
- Следующая
А вот представь, Борондир, а вдруг прав я, а не ты? Каково будет терять веру тебе, проповедник? Каково узнать, что ты искренне проповедовал — ложь?
Одно могу сказать — если и тогда было стремление понять друг друга, то сейчас оно еще более оправданно. Сейчас нет вражды. Сейчас нет крови на счету каждого из нас.
И надежда — есть. Как и у этого юноши, Хонахта. Чтоб мне провалиться, он мне нравится. Чем-то похож на того, из моего видения… Мне так кажется.
«Госпожа моя, ты просишь рассказать тебе о судьбе твоего брата. Прости, что снова причиняю тебе боль; я знаю, как вы любили его, но знаю и то, что правда для тебя дороже и что красивая ложь не утешит тебя. Ахто принял меч Аст Ахэ всего год назад. Он был отважен и горд, твой брат, как и должно сыну вождя и рыцарю Твердыни; быть может, слишком горд. Он не вынес оскорблений, которые бросил ему в лицо пленник. Он ударил…
Тогда старший сказал ему: это против чести. Закон Аст Ахэ гласит — пленный неприкосновенен.
Брат твой пришел к Учителю и сказал: «Я предал тебя, Властелин. Я достоин самой тяжкой кары. Верши свой суд». Учитель ответил: «Боль и гнев иногда бывают сильнее нас». — «Твой ученик не может быть бесчестным. Я знаю, ты простишь меня, Властелин, но я сам не смогу простить себя», — ответил Ахто.
Долго говорил с ним Учитель, но не сумел убедить его. «Честь дороже жизни», — сказал ему Ахто.
Мы не знаем, как случилось это. Твой брат убил себя: он не смог перенести позора. И когда принесли Учителю весть, он сказал: я хочу видеть его. Мы слышали его слова: «Ты был благороден и честен. Кара оказалась тяжелее вины… Суров же твой суд, о воин… Пусть же никто не посмеет помянуть тебя недобрым словом». И Учитель коснулся губами лба Ахто, а потом он ушел, и видели мы — боль переполняет его сердце. И приказал Учитель проводить Ахто как павшего вождя. Никто из нас не забудет, и цветы-память на могиле Ахто. Учитель же помнит все…»
Говорят, Ар-Фаразон тоже любил красивые жесты. Доведет человека до полного отчаяния, до животного страха — а потом прилюдно красиво простит. Чуть ли не сам стремя придержит, провожая из дворца, — а ночью пришлет своих стражников… И нет человека…
«Прошу тебя, звезда моя, не говори об этом отцу. Он, двадцать лет бывший рыцарем Аст Ахэ, сочтет поступок сына бесчестьем для всего рода. Скажи ему, что Ахто погиб в бою; правда убьет его. Ахто был его надеждой, и я никогда не смогу заменить ему сына…
Элион потрясен происшедшим. Прости, сердце мое, что в такой час я думаю о нем. Он дорог мне…»
— Прощай, — коротко бросил эльф.
— Прощай… — Человек ответил не сразу.
Он отвернулся и медленно пошел прочь. Внутри все застыло.
Он был спокоен, входя к Мелькору. «Учитель. Я отпустил его. Я не должен был делать этого. Суди меня…»
Несколько мгновений Вала смотрел на склонившегося перед ним Хонахта.
— Что произошло?
— Учитель, — Хонахт не поднимал глаз. — Он сказал, что хочет уйти. И я отпустил его. Я сам вывел его из Твердыни. Если я виновен — покарай меня. Я в твоей власти.
Да что же это такое? Все время говорится — свободу людям дал, свобода, свобода, а тут — я в твоей власти! Кто их к этому приучил? Опять между строк видать, что там были за порядки! Сначала — приручил, а потом надел ошейник и держал на поводке.
Кстати, ведь парнишка действительно в его власти. Вот напишет отцу его невесты, что недостоин, — и конец.
И еще одна любопытная вещь — говорилось, и не раз, что посылать служить и учиться в Ангбанд своих сыновей было почетным… А может, это было замаскированным заложничеством? И все несчастные северные племена именно так оказались у него в союзниках? Хотя если соответствующим образом людей обучать, так задурить им мозги очень даже можно…
— О чем ты? Подойди ко мне. Подними голову. Теперь говори. Хонахт почувствовал, как комок подкатывает к горлу:
— Учитель… Мне показалось — я оскорбил его чем-то… обидел… Вот он и ушел… Я привязался к нему… Если бы ты знал, как он дорог мне, Учитель! И я сам, сам сказал ему — если хочешь, уходи… Он даже не обернулся… А я… Больно мне, Учитель, как же мне больно… Учитель…
Хонахт опустился на колени и склонил голову.
Опять! Опять на колени!
Вала осторожно провел рукой по его волосам:
— Как кусок живой плоти вырвали, и рана кровоточит… Руки опускаются, и кажется, что легче умереть. И кажется — заплакал бы, если бы смог… Я знаю такое.
— Да, да…
— Ты прав, мужчины не плачут. Но ты не стыдись слез. Тяжело терять друзей. Сейчас можно. Плачь.
— Учитель… Ты говорил — мы должны быть сильными…
— Это не слабость. Поверь мне. Сейчас никто больше тебя не видит, только я. Плачь, мальчик мой, это ничего, иногда так нужно.
Он плакал — тяжело, неумело — и говорил что-то сквозь стиснутые зубы. Когда, немного успокоившись, снова начал воспринимать окружающее, понял, что Учитель — на коленях рядом с ним, а он сидит на полу, уткнувшись в грудь Мелькору, и руки Учителя осторожно касаются его лба, висков, сердца, и становится глуше боль.
— Надо же… как мальчишка… — криво улыбнулся Хонахт. — Что я нес?
— Ничего.
— Прости, Учитель. Я пойду. Я должен…
— Иди к себе. Тебя заменят. Собирайся в дорогу: поедешь домой.
— Не надо, Учитель! Я виноват, но только не это! Лучше прикажи казнить меня!
Вот и доказательство. Если он так говорит, то в Ангбанде вполне могли и казнить за ослушание доброму Учителю. Причем даже за ерунду. И недаром парня так трясет — раз выгнали, значит, род опозорен, значит, ослушался бога, должен умереть.
— Посланником, Хонахт, посланником.
Усмехнулся уголком губ:
— Я жду тебя назад. Но — не раньше чем через месяц. После свадьбы.
— Учитель!..
— Подожди меня здесь.
Вала поднялся и вышел. Хонахт остался сидеть, нелепо улыбаясь. Если ночь в дороге, то через два дня…
Учитель вскоре вернулся. Заговорил властно — только глаза улыбаются еле заметно:
— Рыцарь Хонахт, эти послания должны быть доставлены вождю клана Совы не позднее чем через три дня.
— Повинуюсь, Учитель!
Юноша вскочил было, но Вала остановил его:
— Постой; еще одно. Вот, возьми: это свадебный дар твоей госпоже.
На ладони Валы лежала серебряная фибула — крылатая змея с сияющими глазами. Хонахт вспыхнул:
— Но, Учитель…
— Бери, воин. И будьте счастливы.
Юноша выбежал из зала. Вала смотрел ему вслед:
— Мальчишка!
«Вы еще встретитесь. Ты — и Элион. Ты не забудешь. Он — тоже. Эльдар не умеют забывать… Даже если приказано. Я знаю, как это — терять. Ты еще можешь плакать. Боль уйдет — останется память. Память…»
…Его не принял Свет, он не обратился к Тьме. Его отвергли родичи — ведь он вернулся из плена, а на таких смотрели с подозрением. А он был горд и не желал выслуживать доверие. И еще — сознавал, что никогда уже не станет прежним. Воистину, с горечью думал он иногда, мысли мои отравлены Тьмой… Иначе как объяснить эту странную тягу к Людям, чуть ли не зависть… Но гордость Нолдо не позволяла ему идти к Смертным. И Элион стал изгоем, как и многие в те времена — люди ли, эльфы… Со временем он стал предводителем изгнанников, стоящих вне закона.
А Финроду, королю причем, а не какому-то простому нолдо, гордость не помешала прийти к людям. Странный какой-то получается эльф. Не орк, но уже что-то непонятное.
А вот любопытно, если бы Мелькор как следует поработал над ним, вышло бы у него из Элиона подобие Эллеро Ахэ?
Бесприютная жизнь в лесах и презрение Нолдор изменили его; теперь он мстил за то, что случилось с ним, всем: и Нолдор, и Людям, и слугам Врага. Он ожесточил свое сердце, и никто не знал пощады от него. О Хонахте он старался не вспоминать. Усердно, зло вытравляя из сердца и память, и тоску по другу — теперь он не боялся этого слова. Но Элдар не умеют забывать. Даже когда приказано забыть.
Он шел по лесу — без какой-либо особой цели, когда услышал стук копыт. Он отпрыгнул с тропы и затаился. Из-за поворота показался всадник — статный юноша в черном на вороном коне; остановился, огляделся, словно ощущая чье-то присутствие, — и в это время, приглядевшись, Элион узнал его.
- Предыдущая
- 93/155
- Следующая
