Глоток мрака - Гамильтон Лорел Кей - Страница 13

Я повернулась к Дойлу и взяла его руку тоже. Он прошептал:

– Я тебя подвел.

– Нет, еще нет, – качнула я головой. – Подведешь, если умрешь. Не смей умирать.

Рис перешел к Шолто, склонился, отыскивая пульс, а я держала за руки бабушку и любимого и ждала их смерти.

В такие минуты в голову приходят странные мысли. У меня в голове неотступно вертелась сцена, когда Квазимодо смотрит на мертвое тело воспитавшего его архидьякона на мостовой и на свою повешенную возлюбленную, и говорит: «Вот все, что я любил!».

Я запрокинула голову и закричала. Ни дети, ни корона, ничто на свете в этот миг не казалось мне достойным той платы, что я держала в обеих руках.

Вбежали медики. Засуетившись над ранеными, они попытались отобрать у меня руки Ба и Дойла, но я не могла разжать пальцы. Я боялась, что стоит мне отпустить их, как случится самое худшее. Самой было понятно, что это глупо, но сжимавшие мою руку пальцы Дойла стали для меня всем. А невесомые пальцы Ба были еще теплые, еще живые. Я боялась их отпустить.

Но ее рука судорожно сжалась. Я взглянула ей в лицо: глаза открылись слишком широко, дыхание нехорошее. Медики сняли ее с шипа, заставив летуна отодвинуться, и вместе с шипом из нее вышла жизнь.

Она качнулась ко мне, но ее перехватили чьи-то руки, оторвали от меня в попытке спасти. Я знала, что уже поздно. Может, удастся ненадолго вернуть пульс, вернуть дыхание – но не жизнь. Так бывает иногда в самом конце – разум и душа уже ушли, но тело еще не осознает смерти, не осознает конца.

Я повернулась к другому, чью руку держала. Дойл судорожно втянул воздух. Врачи оттащили его от меня, навтыкали иголок, уложили на каталку. Я встала, не желая отпускать его руку, но уже подбежала доктор Мейсон, оттаскивая меня прочь. Что-то она говорила, что-то о том, что мне нельзя волноваться. Почему врачи все время говорят что-то невообразимое? Не волноваться, шесть недель не вставать, снизить психологическую нагрузку, меньше работать... Не волноваться.

У меня отобрали руку Дойла. То, что его вообще смогли от меня оттащить, уже говорило много о его состоянии. Если бы ему не было так плохо, разве что смерть помешала бы ему остаться со мной.

Разве что смерть.

Я посмотрела на Шолто. Там стояла тележка реаниматоров. Врачи пытались запустить его сердце. Госпожа, помоги мне. Помоги нам всем, Богиня!

Над Ба тоже сгрудились врачи, пытаясь что-то делать, но раненых уже отсортировали: сначала Дойл, потом Шолто, только потом Ба. Меня должно было приободрить – и так оно и было – что первым увезли Дойла. Значит, его считают жизнеспособным.

Тело Шолто дернулось от разряда. Разговор я слышала только обрывками, но я увидела, как врач качнул головой: нет. Еще нет. Еще разряд, мощней – тело вздрогнуло сильнее, забилось на полу.

Гален с залитым слезами лицом попытался меня обнять, когда тело Ба накрыли простыней. Полицейские не знали, что им делать с летуном. Как нацепить наручники на столько щупалец сразу? Что делать с обугленной больничной палатой, когда все в один голос говорят, что виновата во всем погибшая женщина? Что делать, когда волшебство становится явью, и холодное железо обжигает плоть?

Доктора качали головами над Шолто. Он лежал ужасающе неподвижно. Помоги мне, Консорт. Помоги мне, Консорт! Помоги им помочь. Гален хотел прижать меня лицом к своей груди, не дать мне смотреть. Я его толкнула – сильней, чем хотела, он пошатнулся.

Я пошла к Шолто. Врачи пытались меня не пустить, что-то говорили, но Рис их удержал. Качнув головой, он что-то им сказал, я не расслышала что. Я опустилась на колени у тела Шолто.

У тела... Нет. Нет!

Ночные летуны – те, кого полицейские не пытались арестовать, – сгрудились возле меня и своего царя, накрыли его черным плащом, если у плаща бывают мышцы, и плоть, и бледные подобия лиц.

Щупальце потянулось к телу – потрогать. Я протянула руки летунам по обе стороны от меня – как тянешься за рукой друга, разделяющего твою потерю. Вокруг моих пальцев обвились щупальца, чуть сжали, утешая, насколько это возможно. И я закричала, на этот раз вслух:

– Помоги мне, Богиня! Помоги мне, Консорт!

Я чувствовала такой гнев, такую жгучую, страшную ярость, что сердце готово было взорваться, по коже побежал пот от жара моего гнева. Я убью Кэйр. За это я ее убью. Но потом. Сейчас, в эту минуту, мне важнее, чтобы выжил Царь.

Я посмотрела на стоящего рядом летуна – на его черные глаза, на бледный безгубый рот с острыми клыками. По бледной плоской щеке скользила слеза. Это их гнев, их ярость, их царь... Но... Он и мой король тоже, а я его королева и их царица.

Запахло розами. Богиня была рядом. Я молила о напутствии, и ответ пришел не в словах и не в видении. Мне пришло знание. Я просто знала, что делать и как. Я видела все извивы нужных чар, и знала, что если пришла в них нужда, то нет времени думать, не ждет ли на той стороне нечто ужасное. Волшебная страна ничем сегодня не могла бы ужаснуть меня больше, чем уже увиденным. Кошмары мне не страшны – я шагнула далеко за их пределы. Осталась только цель.

Я склонилась над Шолто; летуны сдвинули щупальца вверх, удерживая только мои запястья, а руки я возложила на тело их царя. Прежде я вершила волшебство сексом и жизнью, но в моих жилах течет не одна эта магия. Я Неблагая сидхе, и мне доступна магия смерти, а не только жизни. В смерти, как и в жизни, есть сила. Есть сила в том, что ранит, как и в том, что спасает.

На миг я подумала воспользоваться подсказанными чарами для Дойла, но это волшебство предназначалось только для слуа. Моему Мраку оно не поможет.

Когда-то Богиня дала мне выбор – оживить волшебную страну силой жизни или смерти, секса или крови. Я предпочла жизнь и секс крови и смерти. И вот сейчас, в залитой кровью Ба рубашке, я выбираю опять.

Я повернулась к Рису. Гален не сделает, что мне нужно, промедлит.

– Рис, принеси мне тело Ба.

Рису пришлось поспорить с докторами, Гален помог ему победить в этом споре. Рис принес тело и положил его поверх тела Шолто, словно знал, что я задумала.

Говорят, что у мертвых кровь не идет, но это неправда. У только что умерших идет. Умирает мозг, перестает биться сердце, но кровь какое-то время еще вытекает. Да, у мертвых идет кровь – недолго.

Ба казалась такой маленькой на теле Шолто. Ее кровь потекла по его бледной коже, по черным ожогам, оставленным рукой власти.

Я затылком чувствовала взгляды Галена и Риса. Слышала – смутно, без внимания, – возражения Галена. Они не имели значения. Ничто не имело значения, кроме магии.

Я положила руки в браслетах из щупалец поверх узкой груди Ба. Слезы обожгли глаза, пришлось сморгнуть их, чтобы видеть снова. Кожа у меня вспыхнула лунным светом – я призвала свою силу. Всю целиком. Если я способна быть истинной королевой волшебной страны, принцессой крови, то пусть я буду ею сегодня, сейчас. Дай мне силу, Богиня. Именем твоим молю.

Волосы вспыхнули так ярко, что боковым зрением я ловила их гранатовые отсветы, видела, как струятся алым огнем пряди по моей больничной рубашке. Глаза бросали зеленые и золотые блики. Летуны, что прикасались ко мне, засияли белым светом, сияние распространилось на весь их круг – все они засветились, будто сидхе, белым, лунно-ярким сиянием.

Тело Шолто начало светиться, точно тем же белым чистым светом, что и мы. Волосы мягко подернулись белым и желтым свечением, похожим на первые лучи зари в зимнем небе. И я услышала его первый вдох, рокочущий, алчный вдох восстающего из мертвых.

Его глаза распахнулись, уже горящие желтым и золотым огнем. Взгляд остановился на мне.

– Мерри, – прошептал он.

– Мой царь, – сказала я.

Взгляд переместился на сияющее кольцо летунов – они горели ярко-ярко, не уступая никакому сидхе.

– Моя царица, – отозвался Шолто.

– Ныне я клянусь отомстить за гибель своей бабушки. Убийцей родичей провозглашаю я Кэйр.

Он накрыл мою руку ладонью, и сияющие щупальца летунов накрепко связали наши руки.