Глоток мрака - Гамильтон Лорел Кей - Страница 15

Шолто поднял меня и усадил на кобылу с горящими красным огнем глазами. Сел сам на многоногого жеребца. Песня летунов приобрела слова – распев столь древний, что я ощутила, как от одного его звука тают стены здания. Мир вокруг нас терял очертания, и я сказала ключевую фразу:

– Мы идем.

– Начинается охота, – подхватил Шолто.

– Летим! – сказала я и ударила босыми пятками в бока кобылы. Она прянула в черную пустоту ночи. Я должна была испугаться. Должна была не поверить, что лошадь без крыльев может лететь, но я знала, что она полетит. Я знала, кто мы – мы Дикая охота, мы грядем с неба.

Копыта лошади не столько рассекали воздух, сколько бежали по нему. На каждом шаге они одевались зеленым пламенем, словно пустой воздух был дорогой, различимой только для нее. Шолто мчался бок о бок со мной на многоногом жеребце, а вокруг неслись летуны, сияя и ведя свою песню. Но за нами, в нашем воздушном следе, мчалось то, отчего люди станут смотреть в сторону и прятаться в домах. Они не поймут, почему, просто не будут на нас смотреть. Подумают, что перекликается стая птиц или ветер завывает в небе.

Мы мчались в сиянии магии и белизны, и черные сны летели у нас за спиной.

Лошадь подо мной мчалась вперед, копыта яростно пожирали расстояние. Мускулистая спина и грива, в которую я вцепилась руками, были настоящими, живыми, но остальное... остальное было как во сне. Возможно, ощущение нереальности всегда сопровождает влившегося в Дикую охоту, а может, сказалось потрясение. А еще возможно, что мой мозг таким образом просто защищал меня от зрелища, которое погубило бы мой смертный разум.

Шолто мчался рядом на своем бледном коне, волосы летели у царя за спиной сияющим плащом – белые с проблесками желтого, словно в них запутались солнечные лучики, словно жаркий желтый свет попался в ловушку их бледной прелести.

Февральский морозец сгущался вокруг нас, поглаживал мои голые руки и ноги, но пар изо рта не шел, кожа не зябла. Холод ощущался, но как будто не имел власти надо мной. Из ноздрей моей лошади валил дым, не пар. Мне припомнились рассказы о лошадях Дикой охоты, с огненными глазами и огненным дыханием преисподней, вырывавшимися из ноздрей и пасти. Мы могли бы ехать на тех самых – черных, дышащих пламенем и ужасом – лошадях, но что-то в моей магии преобразило охоту, и теперь она не столь инстинктивно вызывала ужас.

Если прямо на тебя мчатся черные огнедышащие лошади, никто не усомнится в их злобном намерении, но если кони белые, пусть даже глаза их пылают разноцветным пламенем, а из-под копыт выбиваются язычки зеленого огня, неужели вы сразу заподозрите недоброе – или замрете на миг, восхитившись их красотой? Мы летели в небе ожившим Млечным путем – если Млечный путь мог бы расцветиться красками и распасться на живые существа, способные лететь сквозь тьму.

Я оглянулась и увидела, что следом мчатся еще лошади без всадников, накатываясь на нас, словно морской прибой. И собаки бежали тоже, белые с рыжими пятнами, как обычные наши гончие, только глаза у них светились, да еще сложением они были потяжелей, чем те стройные псы, что пришли под мои руки всего несколько недель назад. Те больше напоминали грейхаундов, а эти – громадных мастифов, не считая масти. Они светились в темноте белыми призраками в мазках сияюще-рыжих пятен, словно на чистоту их шерсти пролили кровь.

В запахе роз и лесных трав ко мне пришло их название. Гончие Крови, вот кто они. Название бладхаундов тоже переводится как «гончие крови», но они получили свое имя не за кровожадность, а за то, что когда-то ими могли владеть только дворяне – люди благородной крови. А те псы, что мчались у нас по пятам, что вились вокруг лошадиных ног, имя получили совсем по другой причине. Они охотились только ради крови, добродушие бладхаундов и близко не было знакомо этой своре. Уверенность в этом наполнила меня свирепой радостью.

Следом за собаками и лошадьми в суете и мельтешении извивающихся тел и конечностей неслись другие существа – те, которые являются только в худших из кошмаров. Я вгляделась в толпу тварей, на которых прежде мне запрещали смотреть, чтобы один-единственный взгляд не лишил меня разума. Но те твари были черные и серые, а эти изливали жемчужное и бриллиантовое сияние – оно пылало в центре их стаи и летело следом. За нами несся светящийся шлейф, словно хвост кометы.

Я успела подумать: что будет, если мы попадем в объектив какого-нибудь телескопа? Какими мы покажемся человеческому глазу? Кометой, падающей звездой? Или астрономы не увидят ничего? Гламор не всегда действует как нужно на камеры и прочие технологические штучки. Я помолилась, чтобы мы не свели случайно с ума какого-нибудь бедолагу. Пусть спокойно смотрит в ночное небо. Пусть все, все живут спокойно и хорошо, кроме только одной особы. Я поняла вдруг, что только одного и хочу. Хочу, чтобы Кэйр смертью заплатила за смерть нашей с нею бабушки. То, что сделал со мной король, утратило значение. И вслед за этим я поняла, что стала истинной участницей охоты. Меня вела месть, которую я сама объявила. Мы загоним Кэйр и отомстим за убийство родича, а потом... потом будет видно.

Это туннельное зрение, эта узость мысли странно умиротворяли. Здесь не было места горю, или сомнениям, или другим интересам. И это успокаивало – на странный, социопатический манер. И даже это соображение меня не испугало. Мне доводилось слышать определение «орудие мести», но только сейчас я поняла, что оно значит.

Шолто протянул мне руку со своего скакуна, и я, помедлив, протянула руку ему, другой цепляясь за гриву своей лошади. Едва наши пальцы соприкоснулись, я немного пришла в себя. И поняла, в чем состоит истинная опасность для охотника – здесь рискуешь забыться. Можно забыть все, кроме праведной мести, и всю жизнь до конца вслушиваться в слова, что слетают с губ смертных – или бессмертных. Клятвопреступники, убийцы родичей, предатели... Как много тех, кого дулжно наказать! Такая жизнь куда проще, чем та, что я вела прежде. Вечно скакать, жить только разрушением, и не делать иного выбора. Всадников Дикой охоты часто считают пруклятыми, но мне теперь было ясно, что сами всадники, мчавшиеся в небе сотни лет назад, думали о себе по-другому. Они оставались с охотой, потому что так хотели, потому что мчаться в небе им нравилось больше, чем возвращаться домой.

Рука Шолто в моей руке напоминала, что у меня есть причины не дать охоте увлечь меня насовсем. Я впервые вспомнила о детях, которых я ношу, впервые с той минуты, как исчезли потолок и стены больничной палаты. Но мысль была отстраненной, она меня не напугала. Меня не пугало, что я могу погибнуть этой ночью и дети погибнут вместе со мной. Мне казалось, будто я неуязвима, и одновременно думалось – ничто, совершенно ничто не имеет значения по сравнению с местью.

Мерный бег лошадей то подымал, то опускал наши соединенные руки. Шолто сжимал мою ладонь. Он смотрел на меня горящими золотисто-желтым огнем глазами, но и тревога светилась в них. Он был царем слуа – последней Дикой охоты в стране фейри. Он и раньше бывал охотником; может, его охота не была такой волшебной, но все равно он познал сладость мщения. Он знал простоту, что несет охота, ее соблазнительный шепот.

Рука Шолто и его взгляд отдернули меня от пропасти. Его прикосновение дало мне остаться собой. И какой-то частью своего существа я об этом пожалела – потому что с вернувшейся памятью вернулось горе. Ба, Холод, отец, ранение Дойла... столько смертей, столько потерь, и сколько будет еще впереди! Вот в чем истинный ужас любви: можно любить всем сердцем, всей душой – и потерять и сердце, и душу.

Мы устремились к земле потоком света, отбрасывая тени на землю под собой, словно огромный магический самолет. Но мы не коснулись земли, как сделал бы самолет, мы понеслись над ней на бреющем полете. Над верхушками деревьев, над полями. Звери бросились врассыпную с нашего пути. Я почувствовала, как дрогнули гончие, захотев пуститься следом, но Шолто сказал всего одно слово, и они остались с нами. Не за кроликами мы гонимся нынче.