Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая

– Мне уже все известно, – самодовольно отозвался Маний Аквилий. – Римские граждане, бежавшие от разъяренной толпы, прибыли раньше тебя.

– От толпы?! – Голос Никомеда срывался. – Твои люди увидели только толпу! Страх смыл лица и слил отдельные голоса в рев.

– О чем ты?

– Эту толпу возглавлял Митридат! Я своими глазами видел, как он направлял в ворота бревно тарана.

– Я тебе верю, Никомед. Но это усложняет дело. Надо брать легионы Кассия, нанимать галатов. Расходы удваиваются, так же как и риск.

Лицо Никомеда вытянулось. Он уже пожалел о своей откровенности.

– Казна моя захвачена мятежниками, – молвил Никомед.

– Но ты можешь подписать обязательство…

– Разумеется, если сумма…

– Дело не в сумме, – перебил римлянин, – а в твоей готовности выполнить долг дружбы, так же как выполняю я.

Он протянул восковые таблички Никомеду.

– Пиши: «Я, Никомед, сын Никомеда, обязуюсь по первому требованию моего друга, Мания Аквилия, вернувшего мне отцовский трон, выступить против врагов римского народа. Я обязуюсь также уплатить…»

Проверив запись, Маний Аквилий свернул церы и с удовлетворением положил их на место.

Глядя на полки, заполненные табличками, Никомед, может быть, впервые представил себе могущество Рима, держащего в своих руках царей, как ростовщик должников. «Маний Аквилий говорит о долге. Но каковы будут проценты?»– думал Никомед.

Золотые статеры с мелодичным звоном отлетали в сторону и ложились ровными рядами по обоим краям стола в пространстве между ними неистово плясали пальцы словно исполняли кордак.

Услышав шаги, человек у стола повернулся. На его вытертом, как старая монета, лице можно было прочитать неудовольствие, вскоре сменившееся удивлением. Титий встал. С животом, выставленным вперед, с руками, подпирающими бедра, его можно было принять за пифос с родосским вином.

Да, Титий не был красавцем. Но еще Маний Аквилий Старший захотел иметь его восковую фигуру в своей коллекции. Ростовщик отказался от такой чести: ему, сыну менялы из Брундизия, не пристало стоять рядом с царями и полководцами. Но всем было известно, что Титий играет ими с такой же легкостью, как монетами. Сколько из них, стоя перед его вытертым столом, униженно выпрашивали деньги, а он, выпучив рачьи глаза, требовал гарантий и поручителей. Осуждение одного из честнейших римлян – Рутилия Руфа – это дело его рук. Рутилий Руф не дал Титию ограбить Эфес и за это после окончания срока своей должности был осужден в Риме как грабитель. От стола Тития тянулись тысячи невидимых нитей к особнякам влиятельных римских ростовщиков и к скамьям сенаторов в курии, где сидели их должники.

– Меркурий в помощь! – сказал Маний Аквилий с той мягкостью в голосе, которая появлялась у него лишь при встрече с равными. – У меня к тебе дело, Титий. Мой друг Никомед, тебе он известен, нуждается в деньгах.

– Каковы гарантии? – спросил ростовщик.

– Я отправляю легион и галатов в Никомедию.

– Проценты?

– Сорок восемь, как обычно.

– Твоя доля?

– Пятнадцать процентов.

Титий помотал головой.

– Компаньоны не согласятся. Слишком велик риск. Хреста поддерживает Митридат.

– Тебе и это известно?

– Такова моя профессия.

– На что пойдут компаньоны?

– Десять процентов за комиссию.

– Когда будут деньги?

– Завтра!

На следующее утро Никомед получил два миллиона сестерциев. Половина сразу же досталась Манию Аквилию за легион, который он посылал против Хреста. Остальные предназначались на выплату жалованья галатским наемникам.

Войско выступило после полудня, когда спала жара. Белая пыль, поднятая калигами и карбатинами, ложилась на доспехи, на трубы, на оружие, на значки манипулов и знамена галатских отрядов. Легионный орел плыл впереди. Он был виден всем, кто отправлялся в поход: Манию Аквилию и Никомеду, ехавшим верхом, и Титию, избравшему себе повозку. Римский всадник никогда не садился на коня.

– Завтра ты будешь у себя дома, – сказал Маний Аквилий дружелюбно. – Посмотришь, как сражаются римляне. Каждый из них стоит десятка этих гелиополитов.

– Не сомневаюсь! – сказал Никомед, потрясая кошельком. – Только чем я буду им платить?

– А твоя казна?

– Я уже говорил: казна у мятежников. И они уже ею распорядились.

– Придется порастрясти Лаодику.

– А Митридат? – удивился Никомед.

– Митридата я возьму себе. Он украсит мой триумфальный кортеж.

Над Никомедией сгустился туман, покрывший небо багровой пеленой. Костры горели на всем пространстве от агоры до Северной гавани, отмечая места недавней расправы. Маний Аквилий приказал охранять тела распятых, дабы они устрашали всех, кто сочувствовал мятежникам я оказывал им помощь.

Треск пламени сливался с выкриками и короткими ударами. Легионеры коротали время за игрой в кости.

Воин в круглом шлеме, перемешав костяшки, ловко швырнул их на деревянную доску. Наклонившись над ними, он пробормотал:

– Опять собака!

Раздался хохот.

– Не горюй, Луций, – успокаивал сосед, остролицый, с орлиным носом. – Вот поймаем бритоголового, набьешь мошну!

– Дался консулу этот раб. Мало он их, что ли, в Сицилии на крестах поразвешивал!

– Болтают, будто это и не раб вовсе, а царь Митридат, переодетый рабом.

– Вот оно что! Да если бы ты мне раньше сказал, я бы его из-под земли выкопал!

– Какой скорый нашелся! – Остролицый нахлобучил своему партнеру шлем на голову. – Митридата голыми руками взять захотел! Да ведь это оборотень, а не человек! Его еще в детстве прикончить решили, он невидимкой стал. Вынырнул, словно со дна моря, где-то на том берегу и там семь лет пропадал. К Митридату надо ключ иметь!

– Какой такой ключ?

– Магический. Я слышал, что здесь, в Никомедии, у одного человека тот ключ хранился.

– У кого?

– У него!

Остролицый повернулся и протянул руку в направлении столба с распятым на нем юношей.

Раздался новый взрыв хохота. Легионеры сочли это шуткой. Они-то ведь знали, что этот мятежник был упорнее всех прочих и даже не назвал своего имени.

Гелиос пылал гневом. Казалось, он не желал простить смертным, что они приносят жертвы другим богам, и ревниво осыпал землю тысячью огненных стрел. Пергамцы скрывались от них под черепичными крышами, мраморными кровлями портиков, кронами деревьев. Гнев Гелиоса не остановил лишь двух путников, терпеливо поднимавшихся в гору. Может быть, у них не было в нижнем городе пристанища? Или дела не допускали промедления?

На одном была хламида из тонкой милетской шерсти, выдававшая в нем человека богатого и независимого. Другой, в коротком грубом плаще, какие носят обычно рабы, шагал впереди. За его плечами болтался кожаный мешок. В правой руке был кувшин с узким горлышком для вина или воды. Он помахивал им, не замечая, что капли влаги выливаются наружу и тотчас же испаряются на раскаленных камнях.

– Эй, Гнур! – крикнул первый.

Митридат обернулся. За месяцы странствий по городам и селениям Азии он привык к своему новому имени и к роли слуги знатного господина. Царская печать и троп оставлены супруге. Он принял чужое имя и переменил одежду, чтобы обойти страну, подвластную римлянам. Подобно похитителям золотого руна они засеяли ее зубами дракона. И вот уже вздымается земля. Семена ненависти прорастают щетиной копий.

Азия жила в предчувствии грозных событий. Какие-то странники, переходя из города в город, рассказывали о страшных знамениях: в святилище Артемиды Эфесской, восстановленном после пожара, мыши изгрызли золотое одеяние богини. Для объяснения этого чуда не надо было обращаться к халдеям. Кому не известно, что богатства Азии также расхищаются римлянами? В многолюдном Милете среди бела дня орел разрушил воронье гнездо на платане, посаженном, по преданию, Антигоном. Смысл и этого знамения был ясен, так как орел показался с восточной стороны горизонта.

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая