Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/65
• Следующая

Маний Аквилий разбил лагерь у подножия Нового Илиона. Выбор консуляра был обусловлен соображениями отнюдь не военного свойства. Во всей Вифинии не могло бы найтись лучшего места для описания его деяний. Будущим историкам легче всего будет начать труд о победе над Митридатом с описания пожара Трои и бегства троянского героя Энея с родителем Анхизом на плечах. Отсюда они смогут перейти к возвращению на свою прародину потомка Энея, каким считал себя Маний Аквилий, или к рассказу о посещении этих мест Александром Македонским.

Хотя Маний Аквилий и не писал ничего, кроме донесений сенату, он позволил себе занести в церы несколько фраз, какие лучше всего отражали величие момента: «Маний Аквилий стоял, озирая орлиным взором долину Скамандра. И тогда он увидел скачущих на конях гонцов своего союзника, потомка древних фригийских царей, Никомеда. Они сообщили ему о нападении на его войско злокозненного Митридата. И приказал отважный и решительный полководец трубачам трубить сбор. И легионы двинулись навстречу восходящему Гелиосу».

Гонцы действительно приближались. Но вопреки ожиданиям Мания Аквилия, их отправил не Никомед, а Митридат. И в голове консуляра возникла другая фраза, которую он не успел записать: «Посол Митридата протянул свиток и нагло воскликнул:» Мой господин объявляет тебе войну!»И приказал отважный и решительный полководец трубачам трубить сбор…»

Но и эта фраза не подходила к моменту, явно доказывая, что Маний Аквилий не родился историком и не был пророком.

Архелай не был похож на человека, готового бросить вызов. Скорее, это был проситель, ожидающий милости.

– Что ты принес? – раздраженно спросил Маний Аквилий.

Хитрый грек не реагировал на эту грубость. Он вежливо улыбался, словно его встретили приветствием, а не окриком. И, кажется, его вполне устраивало, что Маний Аквилий расположился в долине Скамандра, а не где-нибудь в другом месте.

Наклонившись, он поднял комок земли. Перетирая его между пальцами, он сказал, словно продолжая прерванный разговор:

– Да! Это земля священной Трои, разрушенной воинами Агамемнона и Ахилла, Троя, которая породила твоего доблестного предка, о Маний Аквилий! И в том, что ты принимаешь меня здесь, я вижу добрый знак. Кому не известно, что справедливость и благочестие были присущи твоему предку? Ты унаследовал их, и поэтому я взываю к твоей помощи.

Лицо римлянина побагровело.

– Я вижу, тебя удивляет, что мой господин просит у тебя помощи, – продолжал Архелай патетически. – Ведь ты еще не знаешь, что безо всякого повода Никомед перешел границы Понта и двигается, разрушая селения, расхищая имущество земледельцев и пастухов. Не желая кровопролития, мой господин приказал своим войскам отступить. Но Никомеда это не остановило. Пользуясь безнаказанностью, он подходит к Синопе. И только твоя помощь может его остановить!

О какой помощи ты говоришь? Ведь Митридат нарушил условия нашего союза. Он перешел границу Европы и подчинил большую часть Таврики. У него триста боевых палубных кораблей, и он строит еще новые. Он разослал за кормчими своих людей в Финикию и Египет. Можешь ли ты это отрицать?

– Но мой господин никому не угрожает. В Таврику его пригласили эллины. Боспорское царство ему передал Перисад, так же как Аттал завещал свое царство Риму. А что до финикийских и египетских кормчих, то они водят и римские корабли.

Маний Аквилий почувствовал себя, как в тот день, когда Афинион выбил из его руки меч. С наступлением придется повременить. Лагерь надо будет перенести.

– Хорошо, – произнес римлянин после долгой паузы. – Ты получишь письменный ответ. Его тебе вручат у границы.

Видимо, ответ стоил Манию Аквилию немалых усилий: «Мы бы не хотели, чтобы Митридат потерпел какой-либо ущерб от Никомеда, но мы не потерпим, чтобы против Никомеда началась война».

Долина Амнейона напоминала разворошенный муравейник. Во всех направлениях сновали человеческие фигурки; особенно густо – у реки, где были шатры, и у подножия холмов, откуда доставлялись камни и лес. Никомед, усыпленный уступчивостью Митридата, кажется, не ожидает нападения. Он готовится к прибытию своих союзников и покровителей, строит для них лагерь.

Все это было ясно каждому, кто наблюдал за врагами с вершины холма. Но теперь Неоптолему предстояло принять решение: дать битву или выждать, пока подойдут главные силы.

Обманутый малочисленностью врага, Никомед развернул фалангу плотным строем. В первом ряду, выставив щиты и копья, стояли гоплиты в медных панцирях. За первым рядом – второй, за вторым – третий. Так двадцать четыре ряда в глубину. Справа и слева гарцевали на своих конях всадники числом до пяти тысяч. Неоптолем выставил легковооруженных на гребне холма, а за ними в лощине спрятал колесницы. Они оставались невидимыми для вифинцев.

Сигнал к бою дали трубы. Они пробудили застывший квадрат вифинской фаланги, и он, сохраняя свою форму, стал перемещаться к гребню возвышенности, где в ожидании схватки колебалась длинная линия понтийского строя. Удар Никомеда пришелся по ее центру, и она стала выгибаться, втягивая в себя вифинскую фалангу. Никомеда не пугал этот охват. Что могут сделать легковооруженные гоплитам? Фланги надежно защищает конница.

И в это время перед наступающей фалангой взметнулся столб пыли. Навстречу вифинской пехоте рванулись спрятанные в лощине боевые колесницы. Их появление было настолько неожиданным, что воины не успели расступиться. Кони врезались в фалангу. Вращающиеся на оси косы захватывали в свою орбиту то одного, то другого воина и выбрасывали окровавленные обрубки. Это зрелище потрясало. Бросая бесполезные щиты, вифинцы обратились в бегство. Но стрелы и дротики настигали их, не давая уйти. Беглецы катались по земле, пытаясь вытянуть зазубренные острия. Долина Амнейона заполнилась воплями и стонами.

Всадники во главе с Никомедом почти без потерь отступили к лагерю. У рва, преграждавшего дорогу колесницам, бой разгорелся с новой силой. Вифинцы с мужеством на грани отчаяния отражали воинов Неоптолема. Сверкали обнаженные мечи, опускаясь на головы и плечи наступавших. Конец схватке положил крик: «Нас предали!» Кто-то обнаружил, что царь со своими телохранителями скрылся.

Никомед гнал коня. Его бессильная ярость вырывалась стонами. Память то оживляла сцены недавней битвы, то возвращала к истокам бедствия. Оно началось в таблине проконсула, с этих восковых табличек, которые заставил его подписать Маний Аквилий. Воск оказался роковым. Римлянин толкнул на войну, сам же остался в стороне. Он, как шакал, спрятался в кустах, ожидая конца сражения. Ему еще неизвестно, что Митридат, не ввел в бой своих главных сил. Пусть он встретится с ними сам!

На поле горели костры. Как вехи, они выделяли место недавнего сражения. Огненные языки пожирали обломки колесниц, щиты, древки копий. Дым щекотал ноздри. Тени прыгали по угрюмым, насупленным лицам пленных, ожидавших своей участи. Кто из них не слышал о жестокости Митридата! Никомед в своих посланиях величал его не иначе как людоедом! Ходили слухи, что он убил свою мать. Было известно, что он наводнил свою страну свирепыми северными варварами, готовясь спустить их как свору псов.

Что может ожидать тех, кто с оружием в руках вступил в его владения? Пытки и казнь? Мрак и сырость подземных штолен? Тяжелые весла понтийских триер?

Из лагеря, занятого понтийцами, доносились смех, шумные возгласы, звон кубков. Кто перед битвой не мечтает о такой встрече в кругу друзей? Кому не приятно оживить в памяти эпизоды недавней схватки? Но одним достается победа, другим – поражение. Одним – кубки с вином, другим – могилы или оковы.

О чем сейчас идет речь за столами? Славят ли там богов, даровавших победу, или злословят по поводу побежденных? Пленные, бывшие ближе к лагерю, прислушивались. Они вскоре научились выделять голос Митридата из десятка других. Это был звучный голос глашатая. Царь шутил. Он уверял, что может опоздать на сражение, но не на пир, и предлагал отметить победу состязанием едоков.

• Предыдущая
• 34/65
• Следующая