Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая

– Так да погибнет каждый, задумавший дело такое! – произнес Лукулл по-гречески.

– Скажи ему по-нашему, – вмешался военный трибун, сидевший в углу. – Пусть убирается, пока цел!

– Эх, Мурена, Мурена! – укоризненно произнес Лукулл. – Сулла будет недоволен. Твой перевод Гомера, мягко сказать, неточен.

– Нужны мне твои Гомеры, – упрямо твердил Мурена. – Пусть убирается!

– Друзья! – сказал Басилл. – Оставим спор. Пусть будет так, как хочет этот человек. Мы когда-то вместе с ним служили у Мария.

– И будем служить снова! – вставил Гельвидий торжествующе.

– Ого! – выдохнул Басилл.

Хмель сразу покинул его.

Воины выстроились у претория почти мгновенно. Факелы освещали края шеренги. В середине был мрак. Сколько ни вглядывался Гельвидий, он не мог различить ни одного лица. Поблескивали шлемы. Слышалось учащенное дыхание.

– Воины! – начал Гельвидий. – Я привез решение сената. Отныне вами будет командовать доблестный победитель кимвров и тевтонов, избранный шесть раз консулом, пять раз удостоенный триумфа Гай…

Брошенный кем-то камень ударил Гельвидия в грудь. Трибун охнул.

– Что вы делаете! – вырвалось у него.

Новый камень угодил в голову. Гельвидий упал, обливаясь кровью. Выбежавшие из строя солдаты топтали уже бездыханное тело, рвали на части окаймленную пурпуром тогу.

И вдруг все стихло. Показался Сулла.

Консул прижал руку к груди, как бы удерживая волнение.

– Друзья! Римский народ доверил мне судебную власть. Но я вижу, вы и сами умеете вершить справедливый суд. Враги хотят лишить вас заслуженных наград. Если вы намерены им служить и добиваться их прощения, оставайтесь на месте. Если вам дорог ваш полководец, если вы желаете воевать с Митридатом – за мной!

Воины Басилла ворвались в Рим со стороны Латинской дороги. Эсквилинские ворота, к которым она подходила, не охранялись. Нападения никто не ожидал.

И все же солдаты встретили ожесточенное сопротивление. С крыш на их головы сыпался град черепиц и камней. На узких улицах, перегороженных столами и скамьями, завязывались кровопролитные бои.

Видя, что его воины готовы обратиться в бегство, Сулла выбежал вперед. Зажженный факел в руке был подобен знамени. С криком: «Жги!»– он метнул его на кровлю ближайшего дома. Сухой тес вспыхнул, как солома.

Следуя примеру полководца, воины осыпали крыши стрелами, обмотанными горящей паклей. По улицам пополз густой удушливый дым. Прыгая с крыш, выбегая из домов, плебеи находили смерть.

Спасаясь от огня, плебеи укрылись в каком-то храме. На глазах у Суллы воин из когорты Мурены взобрался на крышу, разобрал черепицы и стал кидать их вниз. Из храма послышались отчаянные крики. Каждый удар попадал в цель.

– Как зовут этого храбреца? – спросил Сулла.

– Марк Атей! – отвечал военный трибун.

– При случае вспомни о нем. Он достоин награды.

У Фламиниевого цирка навстречу сулланцам выступили вигилы – воины когорты, охранявшей город от пожара. Они размахивали баграми и секирами, предназначенными для растаскивания горящих бревен. Привыкшие пробиваться сквозь огонь, они неудержимо двигались вперед. Сулла приказал Басиллу пойти в обход по Субурской дороге. Опасаясь окружения, вигилы отошли к храму Цереры, где скрывался Марий. Массивные стены, воздвигнутые при бородатых консулах, казались надежным убежищем.

Марий еще надеялся на помощь рабов. К ним были посланы глашатаи с обещанием свободы. Но рабы не поверили Марию, зная, что он не раз отказывался от своих слов. Не явились и римские всадники, услыхав, что Марий освобождает рабов. Страх перед рабами всегда толкал в объятия к нобилям. Вместо того чтобы явиться в храм Цереры, всадники собрались в храме Конкордии. Совместно с сенаторами они выделили делегацию к Сулле. Речь шла о капитуляции. Оставленный всеми, Марий бежал за Тибр,

Наутро был созван сенат. Лица отцов города, проведших бессонную ночь, отсвечивали зеленью. Щеки Суллы покрывал румянец. Глаза его сверкали весело и молодо. Теперь уже никто не мог ему помешать отправиться на войну с Митридатом.

Перед стеной стояли двое: один в коротком плаще, который римляне называют трабеей, другой – в гиматии до пят. Если бы не предосторожности, с какими они подошли к стене, их можно было бы принять за обычных посетителей. Впрочем, лицо римлянина, белое, с багровыми наростами на щеках, говорило, что его привлекло сюда не праздное любопытство. Задрав голову, римлянин высчитывал высоту стен, вымерял расстояние между двумя башнями.

– Двадцать один фут, – сказал Сулла. – Семь рядов квадров при высоте каждого в три фута. Недурно! Да и кладка кажется прочной.

– Это работа Перикла, – услужливо подхватил Кафис. – Стена укреплена перед началом войны с лакедемонянами. И этот участок сохранился, несмотря на бедствия последующих времен. Так умели строить в ста…

Сулла обратил к говорящему тяжелый взгляд, и Кафис запнулся на полуслове. За год службы у Суллы он уже знал переменчивый характер консула. В поведении его могущественного покровителя не было логики. Он мог простить самые тяжелые преступления и мстить за безобидную шутку. Никогда нельзя было предугадать, как Сулла воспримет твой совет, просьбу и даже лесть.

– У вас, эллинов, на каждом шагу достопримечательность, – проговорил Сулла едко. – За каждым камнем – великое имя! Но меня не остановят призраки. Моим таранам безразлично, какие крушить стены. Сколько лет можно собирать проценты с былой славы! Ты говоришь – Перикл? Значит, и он среди моих недругов! И Фемистокл, и вся эта фаланга болтунов. Что ж, если Марс дарует мне победу, я прикажу пронести статуи в триумфальном шествии. А потом я сброшу их с Тарпейской скалы.

Кафис с ужасом слушал Суллу. Нет, это не обычная вспышка гнева. Сулла не бросает слов на ветер. Он объявил войну не Митридату, не афинянам, соблазненным посулами царя, а самой истории. Он будет сражаться не с Аристионом, а со славой города.

Стук копыт прервал гневную речь Суллы и горькие размышления его спутника.

– Счастливый! – доложил Мурена, спешившись. – Лагерь разбит, как ты приказал. Я поставил над баллистариями Атея. Но нет леса для военных машин.

Сулла удивленно расширил глаза. Сделав несколько шажков, он протянул руку в сторону рощи, сверкавшей свежей зеленью.

– А это разве не лес, мой Мурена! Платаны пойдут на балки для катапульт. Лавры пригодны для кольев лагерной ограды, если, конечно, очистить от листьев. А что делать с листьями, придумай сам.

Мурена замялся. Может быть, консул забыл, что под этими платанами, приветливо раскинувшими свои ветви стоял Сократ. Здесь он вел свои насмешливые беседы. Сюда Же он призывал муз и верил, что они придут.

– Это священная роща! – ответил Мурена невнятно.

– Ах, да… – с деланной рассеянностью произнес Сулла. – Но какому она посвящена богу?

– Герою Академу! – еле выдавил из себя Кафис.

– Академу! – оживленно воскликнул Сулла. – Значит, мне будет помогать Академ.

Дав Мурене знак, чтобы он удалился, Сулла мягко взял Кафиса за руку. В этом жесте чувствовалось доверие. Гнева словно и не бывало.

– Платон – мой кумир, – ораторствовал Сулла. – Невежественная толпа расправилась с его учителем Сократом. Это предки тех афинян, которые избрали своим предводителем Аристиона, отъявленного демагога и лжеца. Открытая Платоном истина бессмертна, как он сам. По природе своей люди различны. И божество при их рождении к одним примешало золото, к другим серебро, а к третьим – железо и медь. Власть должна принадлежать истинно мудрым, знающим себе цену. Их воля – закон для всех.

Сулла остановился.

– Так ли я излагаю учение мудрого Платона?

– Так! – отвечал Кафис глухо. – Только Платон запрещал своим правителям и подчиненным им воинам иметь у себя всякое частное имущество. Они должны находиться на содержании общества и не обладать деньгами, чтобы не заразиться страстью к ним.

– Но это неосуществимо! – воскликнул Сулла. – В каждом учении надо брать то, что под силу людям. Ведь к такому выводу, как тебе известно, пришел сам Платой в конце своей жизни.

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая