Точный расчет - Хауи Хью - Страница 10

— Вы этому верите?

— Я? — Она приподнялась с подушек и оперлась на локоть. Она смотрела на помощника, а он — на неё. — Не знаю, если честно. Я слишком занята, чтобы думать о таких вещах.

— Вы думаете, что душа Дональда по-прежнему здесь, с нами?

Дженс поёжилась. Она не могла припомнить, когда в последний раз кто-то упоминал это имя.

— Он так давно умер... С тех пор прошло больше лет, чем насчитывала наша совместная жизнь. Я была дольше замужем за его призраком, чем за ним самим.

— Мне кажется, так говорить не стоит.

Дженс опустила глаза; мир вокруг чуть затуманился.

— Не думаю, чтобы его это волновало. И — да, он всё ещё со мной. Ради него я каждый день стараюсь вести себя достойно, быть хорошим человеком. Чувствую, что он смотрит на меня.

— Я тоже, — сказал Марнс.

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

— Как вы думаете — он желает вам счастья? Во всём, я имею в виду? — спросил Марнс. Он перестал массировать ноги, положил руки на колени и сидел, глядя ей в глаза. Потом не выдержал, отвёл взгляд.

— Вы были его лучшим другом, — сказала Дженс. — Кому как не вам знать, чего бы он желал?

Он потёр ладонями лицо, посмотрел на закрытую дверь — из коридора донёсся визг расшалившегося ребёнка, промчавшегося мимо — и проговорил:

— Думаю, что всё, чего он когда-либо хотел — это чтобы вы были счастливы. Вот почему он был достоин вас.

Он не смотрел на неё. Дженс вытерла глаза и с любопытством глянула на мокрые пальцы.

— Поздно, уже ночь, — сказала она, скользнула на край узкой кровати и потянулась за ботинками. Рюкзак и трость ждали её у двери. — Наверно, вы правы. Утром у меня всё будет болеть, но потом окажется, что я стала сильнее.

На второй и последний день их спуска в глубины новизна постепенно перешла в обыденность. Шум и звон великой спиральной лестницы обрёл ритм. Дженс удалось погрузиться в свои мысли; она настолько замечталась, что когда вскидывала взгляд на номера уровней — семьдесят два, восемьдесят четыре — то удивлялась, куда же подевался десяток этажей. Боль в левом колене утихла — непонятно отчего: то ли мэр так устала, что уже не чувствовала, что ей больно, то ли колено попросту выздоровело. Она стала меньше пользоваться тростью, обнаружив, что та только сдерживает продвижение, часто застревая между ступенями. Дженс сунула трость под мышку — так будет больше толку. Словно ещё одна, дополнительная кость в её скелете.

Когда они прошли девяностый этаж, на котором воняло удобрениями, а также свиньями и другими животными, производящими это самое удобрение, Дженс не стала останавливаться здесь ни для экскурсии, ни для ланча, как планировала раньше. Она лишь мельком подумала о малютке-кролике, каким-то образом ухитрившемся ускользнуть с фермы и подняться на два десятка этажей, да так, что его никто не заметил, и три недели объедался в садах, тем самым поставив всю Шахту вверх тормашками.

С формальной точки зрения, они достигли Глубины, когда спустились на девяносто седьмой этаж. Это уже была третья, донная, секция. Но хотя Шахта была с математической точностью поделена на три секции, каждая из которых состояла из сорока восьми этажей, мозг Дженс воспринимал этот счёт по-другому. Сотый уровень ощущался как более значительная отметка. Веха на пути. Мэр отсчитывала этажи, пока номера на лестничных площадках не стали насчитывать три цифры — здесь она скомандовала привал.

Дженс заметила, что Марнс дышит тяжело, но сама она чувствовала себя прекрасно — живой и обновлённой. Дорога преобразила её, как она того и ожидала. Уныние, страх и усталость вчерашнего дня пропали. Единственное, что осталось — редкие вспышки опасения, что эти неприятные чувства могут вернуться, что это ликующее, приподнятое настроение — лишь временно, что если она, Дженс, остановится и примется слишком долго раздумывать над этими вещами, светлое чувство улетучится и оставит её во мраке и подавленности.

Путники присели на металлический решетчатый пол лестничной площадки и разломили небольшую буханку хлеба. Локтями они опирались на прутья перил, ноги свесили вниз, в пустоту, и болтали ими, словно пара сбежавших с уроков школьников. На сотом уровне жизнь била ключом, народу — не протолкнуться: весь этаж занимал базар. Здесь вовсю шла торговля; любую нужную или желанную вещь можно было выменять на рабочие кредиты, которые служили средством оплаты за труд. Приходили и уходили работники со своими «тенями», родители окликали своих детей, затерявшихся в суетливой толпе, торговцы расхваливали товар. Дверь на этаж была открыта и подперта, чтобы не закрывалась; звуки и запахи из-за неё проникали наружу и окутывали всю лестничную площадку, которая на этом этаже была вдвое длиннее, чем на других. Казалось, даже металлической решётке пола передалось царящее здесь возбуждение — так она дрожала и вибрировала.

Дженс с удовольствием наблюдала за всей этой суетой. Она откусила от своей краюхи — хлеб был свежий, его выпекли только сегодня утром — и почувствовала себя другим человеком. Моложе, крепче. Помощник шерифа отрезал пару кусков сыра и половинку яблока, сложил их вместе наподобие сэндвича и передал своей спутнице. Их руки соприкоснулись. Хлебные крошки в усах Марнса лишь добавили моменту особой интимности.

— Опережаем график, — сказал Марнс и откусил от яблока. Приятно слышать. Словно кто-то ободряюще похлопал по их старым спинам. — Ручаюсь, к обеду доберёмся до сто сорокового.

— Сейчас я даже обратного пути не боюсь! — заявила Дженс. Она покончила с сыром и яблоком и теперь блаженно пережёвывала еду. В дороге всё становится вкуснее, решила она. Или в приятной компании. Или при звуках доносящейся с базара музыки — там кто-то бренчал на укулеле, видно, хотел слегка подзаработать.

— И почему мы не ходим сюда чаще? — вздохнула мэр.

Марнс усмехнулся.

— Потому что сто этажей вниз! К тому же у нас все удовольствия: вид наружу, салон, бар. Сколько здешних обитателей выбираются наверх хотя бы раз в несколько лет?

Дженс задумчиво жевала последний кусок хлеба.

— Полагаете, это естественно? Не уходить далеко от места, в котором живёшь?

— Не понял, — сказал Марнс жуя яблоко. — Вы о чём?

— Представьте себе — ну просто чисто гипотетически — людей, которые жили в тех древних башнях, что возвышаются над поверхностью, там, за холмами. Неужели вы думаете, что они никогда не выходили из своих башен? Так и сидели внутри? Считаете, они никогда не преодолевали эти сотни этажей, никогда не бывали здесь, где сейчас наша Шахта?

— Я вообще о таких вещах не думаю, — отрезал Марнс.

Дженс показалось, это намёк на то, что и ей тоже не следует об этом думать. Иногда трудно угадать, что стóит, а чего не стóит говорить о наружном мире. Такие разговоры — для супругов. Наверно, совместная дорога и целый день вдвоём ослабили её контроль. А может, она поддалась всеобщей эйфории, охватившей людей после очистки? Накопившееся напряжение нашло выход. Вот откуда это желание поддаться искушениям, ощущение, что можно не слишком строго соблюдать правила, ведь двойная очистка — это напрасная трата ресурсов. Ещё месяц у каждого будет возбуждённо играть кровь.

— Ну что, идём дальше? — спросила Дженс, как только Марнс покончил со своим хлебом.

Он кивнул, они встали, собрали вещи. Женщина, проходившая мимо, обернулась и пристально всмотрелась в них; в её лице мелькнуло узнавание, но она торопилась за своими детьми и не стала заострять внимание на необычных путниках.

Здесь как будто совсем другой мир, подумала Дженс. Она слишком долго не спускалась вниз. Но даже в тот момент, когда она мысленно поклялась себе, что такого больше не повторится, какая-то часть её знала, как могла бы знать старая, заржавленная машина, если бы умела чувствовать, что это путешествие станет для неё последним.

Этажи проходили за этажами. Нижние сады, большие фермы на сто тридцатых, а ярусом пониже — очистное сооружение для воды... Дженс погрузилась в свои мысли. Она думала об их с Марнсом разговоре предыдущим вечером — о том, что Дональд дольше живёт в её памяти, чем жил в реальности. И в тот момент, когда она особенно глубоко ушла в себя, они достигли сто сорокового уровня.