Точный расчет - Хауи Хью - Страница 5

В темноте между колыбелями двигалась неясная фигура взрослого человека; сияющий зажим планшетки и металлическая авторучка поблёскивали в свете, падающем из комнаты наблюдения. Высокий рост, походка и телосложение человека говорили о том, что это мужчина. Он шёл не торопясь, останавливаясь и наклоняясь над колыбельками, и тогда оба металлических сияния соединялись в одно — врач что-то записывал. Покончив с обходом, человек пересёк палату и через широкую дверь вышел к Дженс и Марнсу.

Питер Николс был видным мужчиной. Высокий, худощавый, но не такой как Марнс — тот, казалось, всегда двигался так, будто не совсем доверял своим рукам и ногам. У Питера же была осанка хорошо тренированного спортсмена — как у тех немногих носильщиков, что, как знала Дженс, могли с полной нагрузкой порхать по лестнице, перешагивая через ступень, и при этом выглядели так, будто ходить иначе не умеют. Он просто излучал уверенность, — это мэр поняла по его крепкому рукопожатию.

— Вы пришли, — просто сказал доктор Николс. Констатация факта и ничего более; лишь легчайший намёк на удивление. Он потряс руку Марнсу, и глаза его сразу же вернулись к Дженс. — Я объяснил вашей секретарше, что от меня мало толку. Боюсь, я не встречался с Джульеттой с того самого времени, когда она стала «тенью» двадцать лет назад.

— Вот как раз об этом я и хотела с вами поговорить. — Дженс бросила взгляд на скамьи с мягкой обивкой — так и представляешь, как на них сидят взволнованные бабушки-дедушки, тёти и дяди и ждут, когда счастливым родителям отдадут их новорождённых. — Мы могли бы присесть?

Доктор Николс кивнул и жестом пригласил их садиться.

— Я очень серьёзно отношусь ко всем назначениям, которые делаю, — объяснила Дженс, устраиваясь на скамье напротив врача. — В моём возрасте приходится ожидать, что большинство судей и полицейских, которым я даю должность, переживут меня. Так что подбирать людей приходится очень тщательно.

— Но ведь так получается не всегда? — Доктор Николс вскинул голову. Впрочем, его тонкое и чисто выбритое лицо ничего не выражало. — Я имею в виду — они не всегда переживают вас.

Дженс сглотнула. Марнс сидел, потупив глаза.

— У вас есть основания гордиться дочерью, — промолвила Дженс, меняя тему — она поняла, что замечание врача было всего лишь ещё одной констатацией факта, он не хотел причинить ей боль. — Такой долгий срок обучения, такая ответственная работа...

Николс наклонил голову.

— Почему вы с Джульеттой никогда не навещаете друг друга? За двадцать лет — ни разу. Ведь она ваш единственный ребёнок.

Николс отвернулся и уставился глазами в стену. Дженс на мгновение отвлеклась — за стеклом опять двигалась какая-то тёмная фигура. Медсестра делала обход. Вторые двери, как предположила Дженс, вели в родильную палату, где сейчас наверняка какая-нибудь молодая мать ждала, когда ей вручат её самую большую драгоценность.

— У меня был ещё и сын, — сказал доктор Николс.

Дженс потянулась к своему рюкзаку — достать папку с записями, — но обнаружила, что его нет. У Джульетты есть брат? Как она могла пропустить такое?

— Вы не могли об этом знать, — сказал Николс, правильно истолковав потрясённое выражение на лице мэра. — Он не выжил. С технической точки зрения, он даже не был рождён. Лотерея перешла к другой паре.

— О, простите...

Она поборола желание ухватиться за руку Марнса. Прошли десятки лет с тех пор, как они намеренно, хоть и вполне невинно, касались друг друга; однако подавленное настроение, вдруг воцарившееся в комнате, словно стёрло эти долгие годы.

— Мы собирались назвать его Николасом, как моего отца. Он родился недоношенным. Весил фунт и восемь унций[1].

Бесстрастная объективность его высказывания гораздо больше подчёркивала его скорбь, чем если бы он непосредственно выказал свои чувства.

— Его подсоединили к аппарату жизнеобеспечения, поместили в инкубатор, но... возникли осложнения. — Николс опустил глаза на лежащие на коленях руки. — Джульетте в это время уже исполнилось двенадцать. Она, как и мы, радовалась и с нетерпением ожидала братика. Ей оставался всего лишь год до того как стать «тенью» у своей матери-акушерки. — Николс поднял глаза. — Хотя и не в этом отделении, а в старом, том, что в средней секции. Мы с женой оба работали там. Я тогда был ещё интерном.

— А что Джульетта? — Мэр всё ещё не улавливала связи.

— Инкубатор был неисправен. Когда Николас... — Доктор отвернулся, руки его дёрнулись к глазам, но он сумел овладеть собой. — Простите. Я по-прежнему зову его так.

— Ничего.

Мэр Дженс держала Марнса за руку. Она не заметила, когда и как взяла его ладонь в свою. Врач, кажется, не увидел этого, а может, увидел, но не обратил внимания.

— Бедная Джульетта. — Он покачал головой. — Она была убита горем. Сначала она обвинила Ронду — опытную акушерку, которая сделала всё возможное и невозможное, чтобы дать нашему мальчику хотя бы крохотный шанс на выживание. Я объяснил это Джульетте. Думаю, она и сама всё понимала. Ей просто необходим был кто-то, кого можно было бы ненавидеть. — Он взглянул на Дженс. — Девочки в этом возрасте... ну, вы понимаете.

— Хотите верьте, хотите нет, но я помню. — Дженс выдавила улыбку, и доктор Николс улыбнулся в ответ. Она почувствовала, как Марнс пожал ей руку.

— И только когда умерла её мать, Джульетта стала обвинять инкубатор. Вернее, не сам инкубатор, а то, в каком состоянии он находился. Всеобщую разруху.

— Ваша жена умерла от осложнений при родах? — Эту подробность Дженс, кажется, тоже упустила.

— Моя жена покончила с собой спустя неделю.

Опять всё та же клиническая отстранённость. Дженс задавалась вопросом, не является ли эта бесстрастность механизмом приспособления, включившимся после всех этих событий, или психология этого человека изначально была такова.

— Мне кажется, такой случай я бы запомнил, — проговорил инспектор Марнс — это были его первые слова после того, как он представился доктору.

— Вообще-то я сам выписал свидетельство о смерти. Так что мог проставить какую угодно причину...

— И вы вот так в этом признаётесь? — Марнс, похоже, был готов вскочить со скамьи. «Что это он?» — подумала Дженс. Неужели собирается что-то предпринять? Она придержала его за локоть.

— Я вышел за рамки? Да, признаю, так и есть. Впрочем, эта ложь Джульетту не обманула. Она уже в том возрасте отличалась сообразительностью. Она поняла. Вот что заставило её...

Он оборвал себя.

— Заставило что сделать? — спросила Дженс. — Что-то безумное?

— Нет. — Николс потряс головой. — Ничего такого. Это то, что заставило её уйти. Она подала заявление о смене профессии. Потребовала, чтобы её перевели вниз, в Механику — хотела стать «тенью» в цеху. Ей не хватало года до положенного возраста, но я согласился. Подписал заявление. Я думал, что она побудет там, подышит воздухом глубины и вернётся. Как я был наивен. Полагал, что свобода пойдёт ей на пользу.

— И с той поры вы её не видели?

— Только один раз. Несколько дней спустя, на похоронах её матери. Она поднялась наверх совершенно одна, отбыла всю траурную церемонию, обняла меня и ушла обратно. Даже не отдохнула, как я слышал. Я пытаюсь хоть немного следить за ней. Есть один коллега в нижнем родильном, он иногда посылает весточки... Работа, работа, работа. Она поглощена ею. Всё время.

Николс усмехнулся.

— Знаете, когда она была девочкой, я считал, что она вылитая мать. А теперь, когда она взрослая, вижу, что она очень похожа на меня.

— Есть ли в ней что-то, что, по вашему мнению, делает её непригодной для работы в качестве шерифа Шахты? Вы, надеюсь, понимаете, какая это ответственная служба?

— Конечно. — Николс взглянул на Марнса. Его глаза скользнули по медной звезде, видной из-под кое-как напяленного халата, потом остановились на выпуклости сбоку, где у полицейского находился пистолет. — Рядовые стражи порядка во всей Шахте должны же иметь кого-то, кто отдаёт приказы, я правильно понимаю?