Личный демон. Книга 1 (СИ) - Ципоркина Инесса Владимировна - Страница 50

Закрыв osanna-v-vyshnih.com, она потерла лицо ладонями. И вдруг отчетливо поняла: никому-то ты, Катя, не в силах помочь. Именно потому, что дознаватель из тебя никакой. Ты не знаешь ни себя, ни сына, не говоря уж об этой чумичке Кэт, изнанке твоей и подкладке. Подкладке. Подстилке. Господи, смешно-то как! Катерина хихикнула, с изумлением узнавая в собственном голосе заемные блядские нотки.

Через пять недель без захода в порт корабль воняет до самого неба: кислый запах пота пропитал, похоже, даже паруса на мачте. Из трюма несет гнилой водой и хлебной плесенью, но этот запах кажется свежим ветром на фоне аромата полусотни мужских тел, извергающих все новые и новые миазмы. Но Кэт не привыкать. Она ведь почти счастлива: при мужчине, при деле, при добыче — чего еще желать той, кому никогда не бывать леди? Ну и все равно теперь. Хитрая, бесстыжая и изворотливая, точно хорек, Шлюха с Нью-Провиденса нигде не пропадет. Команда зовет ее пираткой. Честь, которой удостаивается далеко не каждая пиратская подстилка. Пиратками зовутся лишь те, кто убивает своей рукой, не боясь ни крови, ни бога. Команде незачем знать, как страшно Кэт, до чего черны ее мысли и до чего бредовы сны.

И наяву Китти видит паутину, которую выпускает в снах из своего узкобедрого, не желающего беременеть тела — так, словно она не женщина, а черная вдова, выпускает ночь за ночью, год за годом. Паутина ширится, заплетает божий мир узорчатой мглой. Через нее крепкие, скользкие от пота тела моряков видятся иссохшими, хрупкими, будто осенняя листва: дунет ветер — и унесет всех, оставив Кэт на корабле одну-одинешеньку. Вот и сейчас размеренно движется над нею мужской торс, соленые капли чертят меридианы по смуглой коже, а Шлюхе с Нью-Провиденса кажется: любовника опутала паутина, он качается в ней, точно в гамаке, безвольный и безжизненный. Голова Кэт тоже качается, тяжелая, на расслабленной, мягкой шее, елозит по комковатой подушке, мучительно и бесконечно. Темная похоть накатывает волнами — вверх-вниз, вверх-вниз, море бьет в борта, навязывает свой ритм капитану и его шлюхе, но не может разорвать паутину — слишком прочна. Китти пытается встряхнуться, припоминает давние бордельные забавы, распинает мужское тело по серым от грязи, волглым простыням, тянется губами к паху, прижимает грудью дергающиеся бедра, двигает головой в такт килевой качке — вверх-вниз, вверх-вниз, словно помпа, качающая воду из залитого трюма. Любовник ее стонет, скребет обломанными ногтями раму кровати, жалея узкие женские плечи, а мысли Кэт далеко, далеко, на острове, оставленном много лет назад, во временах, которые не выкинуть из памяти. Соль на языке, соль на коже, соль в воде и в воздухе, так много соли кругом — море, пот, сперма, слезы, горячие, выжигающие глаза, ничему не помогающие слезы.

Синие-синие Карибы для про́клятой шлюхи чернее грязи, жирной, плодородной грязи, в которую Китти надеется лечь по христианскому обряду, в приличном гробу, исповедовавшись перед смертью и получив отпущение грехов. ВСЕХ своих грехов. Надеется без надежды, потому что знает: жадное море забрало ее целиком, и в жизни, и в смерти она останется с ним, украсит его дно своим телом, по-мальчишески стройным и бесплодным. Море чует ее страх и ненависть, но прощает и утешает, как может: дарит удачу в набегах, пощаду в бою, попутный ветер в штиль. Только спасения подарить не может, не в его власти спасти Кэт.

Надо пожертвовать на церковь, лениво думает Шлюха с Нью-Провиденса, неловко устроившись под боком храпящего, точно его душат, мужчины. Пожертвовать Мадонне красивое ожерелье — не то, заветное, где между янтарями прячется алмаз, будто жемчужина в горсти бобов, будто змея в клубке лиан. Другое, но тоже дорогое и красивое. Матери божьей нравятся роскошные вещи — иначе зачем бы храмам соревноваться в пышности? Кэт придет к ней, к Мадонне Мизерикордии, заступнице, опустится на колени и все-все скажет как есть: и про мглистую паутину, и про горькую от соли судьбу свою, и про то, что абордажная сабля тяжела для тонкой женской руки, а от мушкета остаются темные пороховые пятна на коже, давно уже не нежной, огрубевшей и мозолистой. Мизерикордия, милосердная к падшим, яви мне доброту свою, верни на землю из влюбленного в меня моря, а не захочешь, так добей.

Потому что паутина привязывает меня все крепче к палубе корабля, протравленной смолой и кровью, потом и желчью, болью и страхом. И вместе с этим кораблем идти мне ко дну, в непроглядную бездну, где рыщут прожорливые тени, поводя плавниками — вверх-вниз, вверх-вниз. Ждут новую жертву, чтоб обглодать до белого, чистого остова и поселиться в нем, как в клетке, глядеть из-под ребер во тьму и думать свои бесконечные мысли.

И еще я ей скажу, обещает себе Кэт, что преодолела главное сатанинское искушение — гордыню. Отринула мечты о том, чтобы стать важной дамой, завести богатого покровителя, щеголять в гладких, словно вода, платьях, приятных на ощупь, греховно ласкающих тело, в тонких чулках с вышитыми подвязками, в туфельках с острыми носами и серебряными пряжками. Пусть их наденет та дурочка, которая не знает, каково оно — не чувствовать морской качки, но с трудом ходить по земле, ощущая, как отвергает тебя желанная твердь, выворачиваясь из-под ноги. Каково оно — видеть: вдали мокрой пастью усмехается море, поджидая возвращения судов на рейд. Поджидая ТЕБЯ, чтобы лишний раз шепнуть: ты моя. Ты обещана мне. Тебе никуда от меня не деться. Это я покупаю тебя, девка, принося золотые монеты и драгоценные камни, которыми ты надеешься заплатить матери божьей за милосердие — и напрасно надеешься. Это я сплю с тобой в мокрой от пота постели, я двигаюсь в тебе каждую ночь — вверх-вниз, вверх-вниз. Это я стекаю по твоим бедрам, а не мужское семя, я не даю тебе родить ребенка твоему капитану и осесть на черной, плодородной, жирной земле колоний. Я оставлю тебя — себе. И даже смерть не разлучит нас.

Кэт плачет, закусив угол простыни, сотрясаясь всем телом и не решаясь перекреститься. А корабли всё уходят под воду, устилая своими сокровищами дно океана, и без того прекрасное.