Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 36

Религией, изложил философию религиозными, — да еще христианскими! — терминами.

Почему Ибн Сина все так перепутал? Потому, что путанно, плохо усвоил труды Аристотеля, переведённые евреями и еретиками-несторианами, изгнанными из Византии. Они так напереводили, что труд неоплатоника Плотина «Эннеады» оказался трудом… Аристотеля — и стал лаже называться «Теологией». А в этих «Эннеадах» и была как раз применена к философии христианская терминология.

У Кинди, основателя дома мусульманской философии, и у Фараби, ее главного архитектора[77], не хватило проницательности почувствовать несоответствие этой «теологии» трудам Аристотеля. Ибн Сина же, тоже ни в чем не разобравшись, впустил в дом мусульманской философии все науки, создал эдакое половодье философии[78] и все бы так в двигалось дальше, если бы не пришел Газзали.

Какими мы располагаем доказательствами? Вот книга Фараби, — Бурханиддин поднял рукопись, — называется «О соединение взглядов двух философов: божественного Платона и Аристотеля». Здесь Фараби так и говорит: «труд Аристотеля… „Теология“.

— Фараби дал нам чистое, освобожденное от каких-либо примесей изложение философии Аристотеля, — говорит Ибн Сина в Гургандже (Хорезме) новым своим друзьям.

— В трудах, содержащих перечень аристотелевских работ, он нигде не приписывает Аристотелю „Теологии“. Даже не упоминает о ней. В книге же „О соединении взглядов двух философов: божественного Платона в Аристотеля“ — да! — говорит, что „Теология“ принадлежит… Аристотелю. Но сделал он это потому, что ему надо было ввести в мусульманскую философию самое ценное, что подарили человечеству греки, — мысль о вечности материи и мира, о том, что мир не создан богом, существует вечно и развивается по своим, не зависящим от бога законам. А как это изложить, если во главе государства стоит религиозная власть? Разве что, прибегнув к религиозной терминологии — вот в чем состояла хитрость[79].

Среди ученых — новых друзей Ибн Сины — оживление.

— Ну и молодец Фараби!

— Оказывается, философ — это не только мыслитель, это еще и дипломат!

— Газзали разъединил философию и религию, — продолжает говорить народу на площади Регистан Бурханиддин-махдум, — Газзали дал им единственно правильное соотношение: философия должна подчиняться религии, как подчиняется царю войско, ибо философия призвана охранять религию — царицу наших мыслей и чувств, а не сворить с ней.

— Вопрос соотношения философии и религии, — говорит Ибн Сина в Гургандже своим друзьям, — был решен Фараби в двух планах: в совершенном государстве, где правит народом Царь-Мудрец, религия должна подчиняться философии целиком и нести на себе только воспитательную функцию, полностью контролируемую государством. В несовершенном же государстве, в котором мы с вами живем, философы должны создавать видимость согласия философии и религии, что и начал делать Фараби, а мы продолжаем. Для этого иногда приходится темно излагать. А некоторые свои мысли и вовсе приписывать Аристотелю. Но все-таки для того, чтобы и своих не запутать, я ввел в философию учение о… двойственности истины: мол, одно и то же явление надо раскрывать неоднозначно: с точки зрения философии и с точки зрения религии. И только тот, кто понимает это, может пройти по осторожным этим оговоркам в царство нашей истины.

А тот, кто не понимает, варит суп из петуха, сунутого со всеми перьями в котел.

— Газзали, — продолжает Бурханиддин-махдум, — резко выступил против учения Фараби и Ибн Сины о двойственности истины. Истина может быть только одна!

— А не убил ли Газзали философию, отделив ее от и религии, как убивает порой безрассудный отец сына, жестоко выгнав его из дома? — спросили из толпы студенты медресе, будущие муллы.

— Нет, — ответил Бурханиддин. — Не убил. А даже наоборот, способствовал дальнейшему развитию философия и других наук, потому что, убрав учение о двойственности истины, религии отдал религию, философии — философию. Без всякой путаницы ученые могли теперь заниматься только науками, А Коран, как вы знаете, не препятствует изучению наук: 250 его аятов носят законотворческий характер, 750 — призывают изучать природу.

И не Мухаммад ли сказал: „Стремление к знаниям и наукам — долг каждого мусульманина“. Не Мухаммад ли назвал ученых своими истинными наследниками? Не он ли в третьей суре Корана восхищено провозгласил: „Поистине, в создании небес и земли, и в смене ночи и дня — знамения для обладающего умом, — тем, которые размышляют о сотворении небес и земли. Господи наш!

Не создал ты этого попусту“.

— Воистину тай — поддержала толпа.

‘ — Не он ли сказал в 67-й суре Корана: „Ты не увидишь в творении милосердного никакой несоразмерности., Обрати свой взор: увидишь ли ты расстройство? Потом обрати свой взор дважды: вернется к тебе взор с унижением в утомленный“. — воистину так, — как море, вздохнула толпа.

— Почему Мухаммад беспрестанно призывал нас размышлять над природой? Потому что: „Аллах ничего не изменит в людях, пока они сами не изменят свой внутренний мир“.

— Воистину так, — сказала толпа.

— И еще Мухаммад сказал: „Аллах сотворил людей во мраке, а затем возлил на них частицу своего света“.

Вот в этом то свете и ищите истину, а не в мутном омуте двойственной истины.

Остановимся, читатель.

Рассудим Газзали и Ибн Сину — этих двух гениев.

То, что сделал Газзали в XI веке на Востоке, в XIII в Европе сделал Фома Аквинский, сын графа, из Ландольфа, родственник царской семьи Гогенштауфенов, „Ангельский доктор“, окончивший два университета: Парижский и Кельнский, лучший ученик Альберта Великого фон Больштедта, Когда католическая Европа встала перед необходимостью открыть дверь Аристотелю — не впустить его она уже не могла, как не могла остановить человеческую мысль, — на помощь ей пришел Фома Аквинский. Он очистил Аристотеля от материализма, „христианизировал“ его и такого, выхолощенного, ввел в католицизм. На Востоке первыми открыли Аристотеля… философы, а не богословы, и именно его материализм они вознесли на такую высоту, что об очищении Аристотеля и введении его в ислам нельзя было уже и думать. Единственное, что оставалось, это отделить философию от религиозной ее оболочки, что и сделал Газзали. Кстати, он сказал: „Из числа философствующих мусульман ни один не постиг аристотелевской пауки так глубоко, как эти два мужа — Фараби в Ибн Сина“. Но чтобы победить врага, Газзали должен был знать его оружие. И потому сам так изучил Аристотеля, что ученик Газзали — Ибн аль-Араби, смеясь, сказал: „Учитель вошел в желудок философии, а затем, когда захотел выйти оттуда, уже не смог этого сделать“ — то есть сам стал замечательным философом против своей воли.

Газзали напишет впоследствии прекрасные учебники по логике, метафизике с позиций как раз аристотелизма, и Европа в латинском переводе будет с восхищением их читать, думая, что автор их — философ. (Переводчики опускали предисловие, где говорилось, что Газзали-богослов.)

Фома Аквинский, громя Аристотеля, цитировал… Газзали! Оба они объявили философию служанкой богословия. У Аристотеля четыре этапа познания располагались так: опыт, искусство, мудрость, знание. Фома поменял местами мудрость и знание, причем мудрость назвал иррациональным знанием, то есть религией, — и получилось: опыт, искусство, знание (философия), мудрость (религия), то есть философия — служанка богословия.

Католическая церковь объявила Фому и Газзали святыми. В самой большой церкви Флоренции находится портрет Газзали.

Да, только один Газзали из всех понял истинный смысл учения Фараби и Ибн Сины о двойственности истины, вскрыл противоречие, невольно возникшее в философии Ибн Сины —: соединение естественно-научных принципов и религии, и в этом, несомненно, была огромная заслуга Газзали с исторической точки зрения.