Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 42

И вот я объявил всем о своем решении отправиться в Мекку, хотя в душе своей замыслил поездку в Сирию…

Я хотел таким образом скрыть от всех свое решение никогда больше не возвращаться домой в Багдад…

Люди терялись в догадках… Одни думали, что я уезжаю предчувствии чего-то недоброго со стороны властей, а те, кто были близки к властям и видели их привязанность ко мне, …говорили, „То — рука судьбы“».

Тихо скатилась слеза по лицу старика, стоящего слева от Али. Никто не шевелился. И такая серьезная красота лежала на всех лицах, словно невидимый ангел коснулся каждого крылом.

Али стал думать о своей жизни…

Ну что это была за жизнь? Жизнь дерева: тихая, простая — вся терпение. Каждый выход в поле — молитва: «Еще бы немного, — сокрушенно вздохнул Али, — и я, продав урожай, скопил бы, наконец, калым, ввел бы в дом молодую жену и у меня народились бы дети, и Моя старая мать радовалась бы этому…» Мысли эти родили такую тоску, такое неизъяснимо прекрасное состояние души, что Али понял: никогда этого не будет. Да и то, что было, не вернется. И он заплакал тихими невидимыми слезами…

— «Я покинул Багдад, — продолжает Бурханиддин читать исповедь Газзали, — раздав людям свое достояние. Около двух лет прожил в Сирии отшельнической одинокой жизнью, подметая раз в день пол огромной Дамасской мечети.

Потом, совершив хадж, вернулся домой к детям, но и вернувшись, в течение десяти лет продолжал держаться в стороне от людей, оберегая свое одиночество, очищая свое сердце для богомыслия». — Бурханиддин закрыл книгу. — Я потому это прочел, что сегодня с помощью святого сердца Газзали мы будем разбирать самое главное преступление Ибн Сины — его безбожие. — И он открыл другую книгу. — Мы уже знаем, что в дом философии ведут две двери: одна — в науки теоретические, другая — в науки практические. Ключ от обеих дверей — Логика. Откроем первую дверь, здесь философы изучают Первопричину — то есть бытие бога.

В Коране бог — это Добрый, Щедрый, Богатый по отношению ко всему, что находится вне Его. У Ибн Сины же Вот (Необходимо-Сущее, как он его называет) — убогий нищий. И у нищего этого нет ничего! Никто и ничто ему не подобно. Нет у него ни товарищей, ни противников. Его нельзя даже предположить. Он свободен от всяких «сколько», «как», «какое», «где» и «когда». Все отнял у него Ибн Сина, все определения. БОГ Настолько невыразим, — говорит он, — что его может выразить только Молчание. И рисует точку. Точка — это, мол, абсолютное единство бога. В ней вся Вселенная. Все начала и все концы. Из нее все разворачивается и в нее все входит. В ней будущее обнаружение бога. Бог, видите ли, должен обнаружить свое существование, то есть создать мир. Иначе его как бы нет. И получается, что бог создает мир не потому, что хочет этого, а потому, что для него это крайняя необходимость. Бог у Ибн Сины таким образом — не ТВОРЕЦ мира, а… мне даже страшно это произнести — ПРИЧИНА его.

Вот, Ибн Сина так и пишет: «Все, что проистекает от причины, происходит по необходимости». Многие из вас, наверное, и сами это читали. Ведь я цитирую «Даниш-намэ», написанную не на арабском, а фарси-йи дари.

Итак, бог по необходимости создал мир. А раз бог вечен, то вечна и эта необходимость его существования, то есть… вечен мир. ВЕЧЕН МИР! Вы понимаете, до какого кощунства договорился Ибн Сина!!!

Бог не может, оказывается, и уничтожить мир, потому что уничтожит таким образом свое открытое обнаружение, свое существование! Вот как связал бога и мир, творца и творение…

Между богом и миром, у него, оказывается, не связь творца и творения, а… причинно-следственная связь!

У Платона бог все же был создателем мира, вкладывал идеи в материю и создавал таким образом вещи. У Ибн Сины же бог — всего лишь… причина существования мира, И то — возможная причина! Лишь когда породит она следствие — мир, станет ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ причиной!

Газзали решительно восстал против этого еретического положения философии Ибн Сины. «Ибн Сина лишил бога его божественного всемогущества, — сказал он, — его божественного свободного творчества. Причина действительна и достоверна лишь тогда, когда она исходит от ВОЛИ бога, а не от необходимости». — Бурханиддин встал, зажег хлопок и поднял его, горящий, высоко над головой. — Вот «хлопок горит… Не от огня, — говорит Газзали, — а по воле бога, потому что причинно-следственная связь, о которой так упорно говорит Ибн Сина, не обязательно-логическая необходимость», есть еще и «участие сверхъестественных сил»! В природе от кого исходит логика? Не Случай ли там царь? «Так что коли бог пожелает, то и не будет горения, даже если человека бросят в огненный столб».

Али содрогнулся и повторил про себя эти слова. Ему показалось, что Бурханиддин, говоря их, как-то особенно посмотрел ему глаза.

Да, действительно, Ибн Сина уничтожил всемогущество бога, оставив ему только роль первопричины мира и первотолчка. До полного уничтожения бога — в философском плане — оставался один шаг. Но чтобы сделать этот шаг, Ибн Сина должен был ввести в философию учение о самодвижении материн, в результате чего она перестала бы нуждаться в первотолчке: и учение о вечности причинно-следственной связи. В рамках своего века Ибн Сина не мог к этому прийти: недостаточны были естественнонаучные знания его эпохи.

Кроме доказательства вечности мира через тезис о совечности бога в материи, что привел на суде Бурханиддин, у Ибн Сины есть и другое доказательство мысли о вечности материи:

«ВСЯКОЙ ВОЗНИКАЮЩЕЙ ВЕЩИ ПРЕДШЕСТВУЕТ МАТЕРИЯ».

Эти слова — знамя Ибн Сины, красота его философии. Бурханиддин объяснил их так:

— Вот лепешка. Это — вещь. Для того чтобы испечь ее, нужно иметь муку. Для того чтобы иметь муку, надо иметь землю, солнце, воду и воздух, то есть мир, «Невозможное никогда не возникает, — говорит Ибн Сина.

А то, возникновение чего возможно (лепешка), непременно обладает возможностью бытия до своего возникновения». То есть, раз есть мука, значит, есть и лепешка, ибо в любой момент ее можно испечь. Лепешка — это вещь, мука — потенциальное бытие, огонь, земля, воздух и вода — материя, вечная возможность существования вещи. А если материя не вечна, значит, у этой материи должна быть какая-то предматерия, а у той предматерии еще одна предматерия, и так до бесконечности. Значит, никогда мы не вырастим колос и никогда не испечем хлеб. Вот и остается предположить только одно — материя вечна. То есть не сотворена богом.

Ибн Сина прямо-таки болел вопросом вечности материи и мира, — продолжает Бурханиддин. — Если говорить честно, философски глубоко обосновал его, причем в окружении торжествующей везде религии, вот ведь какую изворотливость проявил! — продержался на этом весь свой век и передал еще будущим поколениям как самую большую драгоценность. «Но бог — всемогущ, — возразил все же после смерти Ибн Сины Газзали. — Бог может творить и невозможное». То есть и без земли, без колоса сотворить хлеб. У христиан а Евангелии рассказывается, как пятью хлебами Христос накормил целый народ. Все насытились, и еще оставалось (только хлеба, что набрали 12 коробов. — Ибн Сина же, этот узкий человек, говорите «Над невозможным нет власти», И даже у бога «нет никакой власти творить невозможное». Поистине, не порождала еще земля большего безбожника!

Али с грустью думал, что если бы раньше кто-нибудь расе казал ему все это об Ибн Сине, он никогда бы Не осквернил той ночи его стихами, «Как только жил Ибн Сина на свете?! — удивлялся он в душе. — Как смотрел на траву, в лица детей, разламывал руками хлеб, если так страшно изводил себя и других неблагодарными мыслями о боге!? Если не создал бог мира, а мир создал себя сам, то как же мы тогда одиноки! Как же тогда страшно жить… Но если бог пятью хлебами может накормить народ… — Али похолодел. Но мозг, ничего не боящийся, закончил бесстрашно: — то почему же он, — всемилосердный! — не накормил три весны назад бухарцев своими хлебами, когда они начали от голода есть друг друга?!»

Али съежился и осторожно посмотрел на небо. Невинно изливалась с неба синь. Огромное поле синей надежды, синей доброты… И его пахал маленький, сотканный из света конь-солнце. И опять Али увидел несправедливость: «Как может такая красота стоять над миром, если в нем столько слез и дерьма?»