Бабушка на сносях - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 64

• Предыдущая
• 64/73
• Следующая

Поход на рынок сегодня удался. Я купила парную печенку (двести грамм, селянин-продавец не хотел резать от целого, но его жена, поняв мое положение, пошла навстречу), три крупных сухумских мандарина (какие я люблю, чтобы цедра чуть отставала от долек), полпучка петрушки (азербайджанец меня знал и беспрекословно разделил стандартный пучок), нездорового цвета сосиски для Игоря (если их сварить, а потом, как яйца, окатить холодной водой, то полиэтилен, возможно, отстанет). Главное же приобретение — ажурный чепчик для девочки. Милейшая вещь, кукольно восхитительная! И я уложилась в отведенные ежедневные траты — шестьдесят рублей! Как я ни экономила, как ни жадничала, но жить на два доллара в день у меня получалось редко.

Лицо мужчины, который стоял у подъезда, я рассмотрела, приблизившись почти вплотную. Между нами осталось два метра. Это был Олег.

Мое хорошее настроение как ветром сдуло. Я задохнулась от.., от многого: ненависти, стыда, возмущения, горечи…

Надо пояснить неадекватную реакцию, которая, полагаю, легко читалась на моем лице.

Дело в том, как я выглядела! Описываю. Зимнюю одежду в секонд-хенде я купила. Это была шуба из искусственного облезлого меха. Она грела не лучше, чем марля в пять слоев. Кроме того, со временем едва застегивалась на растущем животе.

А шинель железнодорожная грела не в пример лучше! И была по размеру! Я хотела заменить металлические пуговицы с тиснеными символами — какими-то молотками, но так и не собралась. Зато раскошелилась на гениальную вещь — пуховый платок. Не белая паутинка, которую я подарила Ирине Васильевне, а коричневый, толстый, из козьей шерсти связанный бабский платок! После колеса это второе по значимости изобретение. Он прекрасно греет голову, концы уходят на спину и на грудь — никакой ветер не страшен. Ансамбль завершали валенки. С ними я расставалась только на ночь. Выходя на улицу, вниз поддевала носки, сверху галоши, дома ходила просто в валенках, потому что температура в квартире не поднималась до биологически приемлемой.

Впервые в жизни на меня не обращали внимания. Такого не было никогда! Я люблю модную одежду, в совокупности со смазливым личиком это обеспечивает постоянный, разной степени интенсивности, интерес окружающих, толпы. По мне никогда не скользили пустым взглядом, меня всегда рассматривали. Я к этому привыкла, как к уродству, научилась ходить с каменным выражением лица. Про уродство — чистое кокетство, не ври сама себе! Когда в Алапаевске я стала неприметной теткой, сумасшедшей с рынка, я внутренне жеманничала: ах, вы меня в грош не ставите, а на самом деле я ого-го-го!

Мне было плевать, как меня воспринимают алапаевцы и все жители планеты Земля, вместе взятые. Кроме одного человека! Предстать перед Олегом в виде тетки с полустанка? Маячит фигура в шинели, платке и валенках, с флажком в руке, а мимо скорый поезд мчится? НИ ЗА ЧТО!

Лицо у Олега дернулось, появилась гримаса, похожая на зарождающийся смех. Правильно! Логично! Вот теперь я заслуживаю гомерического хохота!

— Кира!

Олег рванул ко мне, заграбастал меня и стал целовать лицо. Его губы были чуть теплее моей кожи, задубевшей на двадцатиградусном морозе.

— Кира! Прости меня, дорогая Кира, я люблю тебя Безумно! Навсегда, впервые, до смерти! Кира, это эмоции, вернее, рефлексы. Так было всегда!

Прости меня! В самые тяжелые минуты жизни — идиотский рефлекс, идиотский смех! Когда мама умерла.., на поминках, напился, услышал дурацкое замечание и хохотал как ненормальный! Еще раньше, в начальной школе. Меня учительница считала нахалом, рано развившимся. Потому что я смеялся, когда она меня ругала. А я боялся ее до смерти! Кира! Какое счастье, что я нашел тебя!

У меня что-то случилось с понятийным аппаратом. Я отлично слышала слова, которые отрывисто произносил Олег, но совершенно не понимала их смысла. Возможно, причиной тому были оглушающие удары сердца, рвущегося наружу. Но я уловила смысл, тональность. Они были прекрасны!

Они рушили крепость, которую я долго возводила вокруг себя. Было страшно за проделанную фортификационную работу и отчаянно хотелось сдаться.

— Погоди! — Я отстранилась от Олега. — Как ты здесь оказался?

Мне нужно было задавать простые вопросы и получать простые ответы, чтобы начать мыслить, восстановить способность понимать. Спросить, сколько будет дважды два и где встает солнце.

— Я приехал за тобой! И я тебя не отпущу! Никому не отдам! Тем более моего ребенка! Что за бредни несут твои домочадцы и друзья! Они умалишенные! Еще бы в орел и решку сыграли! Кретины!

Теперь я не понимала смысла, хотя значение каждого слова было предельно ясно.

Краем глаза я увидела движение и повернула голову. Рядом с подъездом припарковался джип, импортный, навороченный, с затемненными стеклами. Не частый автомобиль на здешних дорогах, но случается. Стекло у заднего сиденья поехало вниз, и выглянула голова… О боже! Лешка!

Любимый мужчина — это прекрасно, это парализует мозги от счастья. Но сын! Мой сынишка!

Ноги потеряли способность держать тело, подогнулись и поехали в стороны. Олег подхватил меня.

Я не упала, повисла на его руках.

— Маман! — Лешка кричал, точно я глухая или на другом берегу шумной реки. — Вы закончили?

Сколько сидеть? И тетя Люба на мыло исходит!

Две двери распахнулись одновременно: Лешкина и у переднего сиденья, из которой вывалилась Люба. Она умудрилась обогнать моего сына и первой перемахнуть через сугроб.

— Кирка! — вопила Люба. — Что с тобой сделали? Кирка, ты дура, прости господи! Ой, лышенько! Вы посмотрите, люди, как она одета!

Сама Люба с ног до головы была обшита песцовым мехом (охотничий сезон удался) и напоминала меховой шарик, детскую игрушку с пипочкой носа и черными пуговичками глаз.

Люба так разорялась по поводу моего внешнего вида (справедливо), что Олег и Лешка вместе спросили:

— А что такого?

Олег не заметил ни шинели, ни валенок, ни деревенского платка! Лица без косметики, обветренных щек и вечно краснеющего на морозе носа!

Люба оттерла мужчин. Она тискала меня, причитала, дергала за рукава и почему-то клеймила мужа, Антона:

— Самолет не дал! И деньги на твой счет не перевел, ехай, мол, и привози Киру! Без самолета! На рейсовом!

— Ты-то как здесь очутилась? — спросила я.

Обрела равновесие, стояла на своих ногах. Не дожидаясь Любиного ответа, освободившись от объятий Олега, я шагнула к сыну, протянула руки:

— Лешка! Сыночек!

Чтобы обняться, мне пришлось повернуться боком, живот мешал. Но для сына объятия с беременными были привычными. Он уютно заграбастал меня, одной рукой придерживая за талию (где она была раньше), второй прижимая мою голову к своему плечу.

— Сыночек! Мальчик мой! — повторяла я.

— Маман! Мамочка! Все путем! Цылодобово!

— Как Лика? — спросила я.

Неискренне заботилась! В эту минуту мне хотелось, чтобы исчезли все Лики, Любы, Алапаевск и Москва… Только бы находиться под защитой, самой надежной из надежных, — того, кого вырастила и воспитала, любовь к которому не укладывается в десять лет или всю жизнь!

— Леша, ребенок! Не надо плакать! — громко сказала Люба, хотя сама, кажется, рыдала навзрыд.

— Я никогда не плачу! — по-мальчишески огрызнулся Лешка и еще теснее меня прижал.

Олег, вероятно терзаемый ревностью, призвал нас всех к порядку:

— Собирается народ. Не перейти ли нам в помещение?

Я выглянула из-за плеча сына. Действительно, на тротуаре стоят люди, прохожие с интересом наблюдают разыгравшуюся сцену.

— Пойдемте в дом! — пригласила я, с сожалением освободилась от объятий сына.

Мне хотелось взять за руку и повести по лестнице моего мальчика.., также Олега.., и Любу… Но у меня только две руки! И я затолкала их в карманы шинели, передав сумку с дарами рынка Олегу.

В маленькой Игоревой квартире от столичных гостей стало мгновенно тесно. Скинув доху из песцов, Люба прошлась по апартаментам, презрительно скривилась:

• Предыдущая
• 64/73
• Следующая