Отпуск по уходу - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая

Хватит мечтать, терзаться, надо поставить перед собой правильные вопросы. Как в бизнесе — правильный вопрос бывает важнее ответа. Ее любовь не бизнес! И все-таки спроси себя: чего ты хочешь? Ответ ясен и прост — Андрея! Что с ним произошло? Взыграло благородство, и решил остаться с матерью своего ребенка? Скажи мне об этом прямо. (Марина уже забыла, что никаких объяснений Андрея выслушивать не захотела.) Ты меня тренируешь, выдерживаешь паузу? Ждешь, что девушка созреет и сама бросится на шею? Подло! И помнишь, однажды я привела пушкинские строки: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»? И ты ответил: «Мура! Чем меньше женщину мы любим, тем меньше она нам нужна. Ты мне очень нужна!»

А если он заболел, сломал ногу, попал в больницу? Я бы за ним ухаживала. Позвонить в больничную справочную, узнать, не поступал ли в московские стационары Доброкладов? Не сходи с ума! Ты еще в моргах поинтересуйся! О ужас! Вдруг он умер?

Марина подхватилась, быстро оделась и выскочила на улицу. Запрыгнула в машину и помчалась к дому Андрея. Через двадцать минут она знала — не умер. Во всех окнах свет — на кухне яркий и чья-то тень мелькает, в маленькой комнате свет приглушенный, как от настольной лампы, окно большой комнаты светится голубым — телевизор работает. Покойники телевизор не смотрят. Злясь на свой идиотский порыв, Марина развернула машину и поехала обратно.

Есть еще один способ, сохраняя лицо и не травмируя гордость, выяснить ситуацию. Это из опыта ее подруги Наташи, которая несколько лет назад вдрызг поссорилась с женихом. Неделю они выдерживали паузу, не звонили друг другу и не виделись. Наталья сдалась первой, набрала номер и задала гениальный вопрос, тщательно стараясь говорить небрежно:

— Ты мне, кажется, звонил?

—» Наташка! — простонал он в ответ. — Хватит нам дурью маяться! Я без тебя не могу…

Сейчас их сынишке три года и ждут второго. Наташа убеждена, что, если бы тогда не позвонила, их судьбы разнесло бы в разные стороны, жизнь бы покатилась враскорячку. Она бы за нелюбимого вышла, он бы женился на каракатице, и до гробовой доски тосковали из-за собственной глупости.

Повторить Наташин подвиг? Придержим его как последнее оружие.

Следующие три дня, семьдесят два часа, слились в памяти Андрея и Марии Ивановны в сплошной мрак отчаяния, в ни на секунду не прекращающийся приступ сердечной боли, в кошмар угрызений совести.

— Андрей! — затарабанила рано утром в его дверь Мариванна. — С Петей плохо!

— Что? — спросонья отозвался он. — Опять зубы?

— Нет, гораздо серьезнее. Температура тридцать восемь и пять, весь он, весь…

Мария Ивановна заплакала, так и не решившись переступить порог. Она поставила себе за правило входить в комнату Андрея, только если там находился Петечка. Андрей вскочил и быстро натянул спортивные штаны.

— Вызываем «скорую»?

— Лучше Клавдию Тимофеевну.

На первый взгляд, Петька выглядел молодцом — румянец во всю щеку. Но Андрей уже научился различать оттенки состояния ребенка. Петька дышал мелко и часто, как из последних сил, ногами и руками не дрыгал, не улыбался, не пускал пузырей и не нес своей односложной тарабарщины вроде «тю, ню, ку, му…» Он явно страдал.

Клавдия Тимофеевна пришла через полчаса. Ахнула — вчера ребенка видела, он был полностью здоров. И тут же, противореча себе, как вначале показалось Андрею, заявила, что инфекцию ребенок мог подхватить и три дня, и пять часов назад, что простудные болезни у младенцев развиваются стремительно, потому что дыхательные пути короткие, из бронхов зараза быстро на легкие может перекинуться, а там и круп… Сейчас ничего сказать нельзя, у маленьких детей картина меняется каждый час, надо наблюдать… А с Петей вчера не гуляли?

— Нет, — ответила Мария Ивановна.

— Да! — сказал Андрей.

— Сколько времени пробыли на улице? — спросила врач.

— Больше трех часов.

— Что же вы творите! — возмущенно воскликнула доктор. — Русским по белому! Человеческим языком вам, Мария Ивановна, объясняла! При температуре минус десять не более тридцати минут гулять! А вчера было минус семнадцать!

Андрей мысленно выругался. Мария Ивановна обомлела. Инструкции врача не довела до Андрея, помчалась деньги получать, и Андрей наверняка одел Петечку только в комбинезон, не укрыл одеялом, не укутал носик шарфом, не закрыл коляску специальной накидкой, сохраняющей вокруг ребенка тепло…

— Берите бумагу и пишите! — приказала Клавдия Тимофеевна.

Посмотрела на часы: до приема в поликлинике осталось двадцать минут. Проще всего выписать ребенку направление в больницу: и себя подстрахует, и младенца там не упустят. Но Мария Ивановна давеча говорила, что папаша только привыкает к сыну, постепенно начинает его любить. Если их разлучить, то неизвестно, чем дело кончится. Бронхотрахеит у маленького — папаша хлебнет по полной. Больных детей любят больше, чем здоровых.

Клавдия Тимофеевна диктовала, Андрей записывал… Какие лекарства купить в аптеке, как давать, при одних симптомах делать то-то, при других это…

И началась гонка за Петькино выживание. В том, что Петьку вырывают из лап смерти, не сомневались ни Андрей, ни Мария Ивановна. И оба чувствовали за собой вину.

Она — в том, что последнее время находилась в эгоистически счастливом расслабленном состоянии, а подобная эйфория не могла не кончиться крахом. Мария Ивановна мысленно и презрительно называла себя «зайчиком». Раньше она, будто крот, жила во мраке, под землей. Выскочила на поверхность и обнаружила, что не слепой крот она, но другое существо, зрячее. И на радостях принялась зайчиком скакать. Восхищенная красками мира, прыгала и допрыгалась. Если бы Мария Ивановна поделилась своими терзаниями с Андреем, он бы развеял их в прах. Потому что никакой вины Мариванны в Петькиной болезни не было.

Его грызли собственные демоны. Андрей мысленно обзывал себя словами, среди которых «зайчиков» не встречалось, а самым ласковым было «фашист». Фильм «Семнадцать мгновений весны», там радистку Кэт фашист пытает, раздев ее новорожденного ребенка и открыв окно. Фашист получает пулю в лоб. Правильно! И Андрей тоже расстрела заслуживает. Вчера сам оделся как на зимнюю рыбалку — в толстый пуховый анорак, волчью ушанку натянул… И три часа морозил Петьку! Садист! Убивал ребенка! Отец-палач! Папа-ублюдок! Он не замечал, что впервые называет себя отцом и папой.

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая