Позвони в мою дверь - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая

Масла в огонь подлила Лена, знавшая от мужа о фортеле, который выкинул Петров. Она приехала проведать Зину и напрочь отмела невнятные объяснения про кризис и синдром хронической усталости.

— Не будь наивной дурочкой! — безапелляционно заявила Лена. — Какой синдром? Какой кризис?

Это баба! У него есть баба! Втрескался, запутался и удрал. Тюленей он поехал бить! Так ему и поверили!

Известно, что и куда он будет забивать. Проморгала ты разлучницу. Неудивительно — сколько их, молодых волчиц, крутится вокруг наших мужиков. Куда ни плюнь — везде тюлений кризис. Чуть мужик в возраст вступил, материально укрепился, а сексуально ослаб — шалеет, любая малолетка его в три приема скручивает. Конечно, Петров еще не старик, но он всегда в акселератах ходил. И потом, бабник — это хроническое. А Петров был бабник — всех святых выноси! Уж я перевидала в свое время: у него на поток было поставлено. Я тебе раньше не говорила, расстраивать не хотела. Тоже дура — надо было предостеречь.

Зина болезненно морщилась и вяло пыталась сопротивляться:

— —Но ведь мы прожили десять лет душа в душу.

— Вот именно! Десять лет! Он тебя знает лучше, чем таблицу умножения. Люда Потапова, — привела Лена очередной аргумент, — со мной согласна, мы обсуждали. Это баба!

— Что же мне теперь делать? — в отчаянии спросила Зина.

— — Эх, раньше бы спохватиться! — сокрушенно качала головой Лена. — Как же мы прозевали? Поступок, откровенно говоря, роковой. Для тебя, — уточнила она.

— Думаешь, он не вернется?

Лена пожала плечами: хотелось бы верить, но сомнительно.

— Нет! Нет! Нет! — воскликнула Зина. — Павел не может так поступить! Он бы честно сказал.

— Честный адюльтер — как чай с уксусом, несъедобно, не бывает. Жалко тебя, подружка, до слез. Правильно — поплачь, вымывай из души горе.

Зин, может, еще рано об этом говорить, но надо и о себе подумать.

— Мне? — обреченно всхлипнула Зина.

— Вот именно! Ты всегда была придатком к Петрову, нуль без палочки. Ни профессии, ни образования, ни дня не трудилась, не знаешь, как на кусок хлеба заработать.

— Я трудилась дома, для семьи.

— И кто оценит? Твой дорогой Петров оценил?

Зине нечего было возразить.

— Тебе нужно стать самостоятельной. Или хочешь как Светка Ровенская? В манную кашу превратиться?

Первая жена Ровенского не оправилась после развода. Махнула на себя рукой, ударялась в религии — то в католичество, то в буддизм, — опустилась, портила жизнь взрослому сыну назойливой опекой и бесконечными болезнями.

— Нет! — решилась Зина. — Я не могу думать о себе. Это значит — окончательно признать, что Павел нас бросил. Я буду ждать его.

— Жди, Ярославна, — усмехнулась Лена. Она не любила, когда ее толковые советы игнорируют. — Мы к этому разговору позже вернемся. А пока: если что-то о Петрове узнаешь, сразу дай мне знать. У меня большой опыт по части изведения соперниц, Юрка тоже не лыком шит, чуть зазеваешься — на сторону смотрит.

Через несколько дней после отъезда Петрова с их общего семейного счета в банке стали уходить большие суммы — их снимал Павел.

Петров не сообщил родителям и сестре о своем приезде. Из омского аэропорта он добрался на такси. Маму встретил в подъезде, вернее — застал за унизительной работой. Она мыла лестницу на втором этаже. Жили они на последнем, пятом, в панельной хрущобе. Как Петров ни уговаривал переехать, предлагал купить квартиру, не соглашались — привыкли.

— Павлушенька, сыночек! — воскликнула мама. — Ой, что же ты меня обнимаешь, я вся грязная.

Здравствуй, мой дорогой! Не предупредил! Просто приехал? Какой умница! Пойдем домой, вот отец обрадуется! А Танюшка с семьей на даче, картошку сажают.

— Мама, почему ты моешь полы? — спросил Петров.

— Потом все расскажу. Не бери, я сама!

Надежда Егоровна воспротивилась тому, что сын подхватил ведро с грязной водой и тряпкой. Когда Петров отстранил ее, схватилась за его тяжеленный чемодан.

— Мама, не суетись, иди вперед! Сам все донесу.

В квартире пахло старостью — лекарствами и тем застояло-туалетным, что окружает больных, не встающих с постелей. Лежачим больным был старый пес Лентяйка — дворняга, проживший в семье Петровых пятнадцать лет и тихо умиравший от дряхлости. Он с трудом поднялся на ноги, чтобы приветствовать Петрова, завилял хвостом.

— Что, бродяга? — Петров присел и погладил собаку. — Жив еще, курилка? Ну, молодец, хороший пес!

— Говорят, усыпить надо, чтобы не мучился, — сказала Надежда Егоровна. — Да разве рука поднимется? Пусть уж лучше так, своей смертью. Ну, пойдем к отцу.

Георгий Петрович смотрел в комнате телевизор — безучастно уставился на экран с пляшущими в рекламе пива девицами.

— Посмотри-и-и, кто к нам при-е-ехал! — нараспев, как к ребенку, обратилась к нему Надежда Егоровна.

Отец медленно отвел взгляд от телевизора, не сразу, через несколько секунд узнал сына, заморгал глазами и плаксиво сморщился:

— Паалик!

Петров подошел, обнял отца, поцеловал:

— Все! Не плачь! Приехал, все в порядке. Ну, успокойся!

Год назад у отца случился инсульт. Какой-то мелкий сосуд лопнул в мозге, и крепкий шестидесятитрехлетний мужчина превратился в инвалида. Правые рука и нога у него плохо действовали, речь стала невнятной. Но более всего Павла поразило тогда, как изменился характер отца. Прежде молчаливый, спокойный, он превратился в капризного, требовательного ребенка, который как к сладостям относился к лекарствам — просил дать ему побольше таблеток и микстур. Раньше Павел никогда не видел, чтобы отец плакал, теперь он ронял слезу по любому поводу: сцена в кино, легкая боль в руке, чей-то громкий голос — все могло дать повод к слезам, которым Георгий Петрович предавался с немужским удовольствием. Врачи сказали — это следствие поражения мозга, эмоции изменены, не обращайте внимания и не потакайте капризам. Мама так и говорила: «Не отец, его болезнь плачет».

Из всей семьи наиболее спокойно и разумно встретила несчастье Надежда Егоровна. Она ушла с завода пластмасс, на котором всю жизнь проработала лаборанткой, и окружила отца заботой. У нее естественно получилось изменить к нему отношение. Прежнее «как Георгий сказал, так и будет» превратилось в «чем бы дитя ни тешилось». Надежда Егоровна не обижалась на капризы и терпеливо сносила причуды. На руках у нее было два инвалида — муж и собака. Она говорила сыну по телефону: «Что-то мои инвалиды хандрят» или «Хорошо сегодня покушали: отец куриный окорочок полностью съел, а Лентяйка бульон похлебал».

Петров открыл чемодан и стал доставать приготовленные Зиной подарки. Маме — летнее платье, босоножки и электрический консервный нож, отцу — спортивный костюм и упаковку дорогих импортных витаминов. При виде лекарств глаза Георгия Петровича загорелись, но жена отобрала у него баночки с капсулами:

— Гошеньке нельзя все сразу! Я буду давать Гошеньке по одной, хорошо?

Петров видел отца третий раз после инсульта, и он не мог, как мама, перестроиться, взять другой тон, поэтому делал вид, что ничего не случилось.

— Папа, что происходит? — спросил Петров. — Почему мама моет лестницы в подъезде? Как ты допустил?

— Не знаю, — испуганно ответил Георгий Петрович и посмотрел на жену:

— Надя, скажи!

— Потом, — отмахнулась Надежда Егоровна. Историю с подъездом она приберегла напоследок. — Павлуша, тебе с дороги помыться надо. А я — на кухню, обед готовить. Только скажи мне, как там Зиночка и детки?

За сына, чьи хулиганские поступки в детстве не раз подводили к воротам колонии для малолетних преступников, у Надежды Петровны болела душа.

Она боялась его богатства. К невестке и внукам относилась как к подарку Небес — не могла нарадоваться.

История с подъездом тянулась уже несколько месяцев. Уйдя с работы и наладив быт инвалидов, Надежда Егоровна решила навести порядок в подъезде Покореженные ржавые перила, облупленные стены, украшенные надписями и следами загашенных сигарет, разбитые ступеньки, изуродованные почтовые ящики и хлипкая входная дверь — подъезд представлял собой точную копию соседних и служил наглядным доказательством того, что люди махнули рукой на жизнь за своим порогом.

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая