Школа для толстушек - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 38
- Предыдущая
- 38/83
- Следующая
Никита относился к тем мужчинам, что, словно котята, не обращают внимания на фантик, пока тот лежит неподвижно. Стоит фантик подвязать на веревочку, подергать за нее, и котенок начинает активно играть, прыгать, дергать лапками, выпускать коготки. Ирине осталось пребывать на родине считаные дни – фантик крутился перед носом Никиты и собирался улететь далеко-далеко.
Поговорка «запретный плод сладок» имела к Никите конкретно-практическое отношение – только запретный плод и был ему сладок. Никита, конечно, не покушался на высокоморальных матрон преклонного возраста. Они могли гордиться своей недоступностью при полном отсутствии попыток порушить крепость верности. Но если такая матрона вдруг становится красивой зрелой женщиной – в самом соку, без молодежной вихлявости и кривляния, чертовски умной и сокрушительно обольстительной? Старые атрибуты (крепость верности) никуда не пропадают, но выглядят совершенно по-иному и возбуждают бойцовские чувства. Рыцарь спокойно проедет мимо засохшего колодца. Но он потеряет уважение к себе, если не отвоюет место у живописного родника.
Мама Никиты, когда ее спрашивали, есть ли у сына девушка, устало отвечала: «Девушки нет. Есть гарем». Теперь о гареме было забыто. Его обитательницы казались Никите заводными куклами с механизмом для хлопанья глазами и фабричными стандартными конечностями. Ирина – абсолютно иное! Царица! Клеопатра!
Он не мог отвести от нее глаз. И когда люди пересекали линию его взгляда, проходя мимо, они чувствовали тепловой ожог. Молчать о своей любви Никита не находил нужным и сводил к ней всякий разговор.
– Подумайте о защите! – призывала Ирина. – Мы не знаем мнения второго оппонента. Вы до сих пор не отнесли автореферат секретарю ученого совета.
– Господи! Ирина! – молил Никита. – Чего стоит эта защита по сравнению с одним мигом вашей милости?
– Запрещаю говорить вам подобные вещи, – строго хмурилась Ирина, но предательский румянец заливал ее щеки. – Вы ведете себя недостойно, вы оскорбляете меня.
– Я боготворю вас! Написал пять сонетов и положил их на музыку. Хотите, сейчас исполню? Я гитару специально принес.
– Нет, только не песни! – пугалась Ирина, и цвет ее лица возвращался к естественному.
У нее не было опыта отваживания навязчивых поклонников. Что с ним делать? Говорить, увещевать – пыталась. Бесполезно, ничего не слышит и твердит о своей неземной любви. Не бить же его по щекам или жаловаться мужу? Это вульгарно!
Кроме того, чужая страсть, падающая на неостывшие собственные дрожжи, приятно тревожила. Нечто подобное Ирина испытывала в юности, когда ее уговорили сплавиться на плоту по речке на даче университетского приятеля. Плавать она не умела, воды боялась, красота окружающего пейзажа была необыкновенной. Ирина крутила головой по сторонам, пьянела от страха, личного мужества и действий опытных сплавщиков, умело преодолевавших пороги.
Защита кандидатской диссертации Юсупова прошла гладко. С Ириной не хотели портить отношения. Не подай она заявления об уходе, неизвестно, сколько бы черных шаров набросали при голосовании. Качество диссертации значения не имело. Еще один кандидат наук – и ее лаборатория основательно превосходит другие по научному контингенту. Следовательно, им фонды, деньги, гранты, командировки – словом, перспективы. Но Ирина уезжала, будущий расклад до конца не ясен, лучше не рисковать и выглядеть добрыми дядюшками.
На банкете в ресторане невольно получилось, что не столько чествовали диссертанта, сколько тепло прощались с Ириной. Да и сам Никита подлил масла в огонь, произнеся пламенный тост за научного руководителя, закончившийся словами:
– Выпьем за выдающегося ученого! За прекрасную, изумительную, обворожительную женщину!
Между Ириной и Марком сидел японский профессор, некстати заявившийся для консультаций и установления научных контактов. Их троица во время тоста Никиты напоминала испорченный светофор, в котором одновременно горели все лампочки. Ирина пунцовела, японец был натурально желтым, а Марк зеленел от ярости.
Доброхоты уже успели открыть ему глаза на происходящее. И сделали это так, что за руку не схватишь, на слове не поймаешь и на дуэль не вызовешь. В академической среде умеют донести негативную информацию под соусом прекраснодушия.
Вы знаете, что Ирина Данииловна прочит на место руководителя лаборатории своего ученика? Ничто человеческое, как говорится… Она, бесспорно, явление в науке! Редкая, уникальная одаренность! А нынешние альфонсы даже не стыдятся открыто заявлять, что кормятся идеями изо рта руководителей. Рядом с таким светилом, как Ирина Данииловна, можно долго ловить отраженную энергию. Помните у Пушкина? «Свет не карает заблуждений, но тайны требует от них»! Современные молодые люди в цинизме отвергают даже тайну.
Извинившись на английском и натужно улыбнувшись японцу, Марк обратился к жене на русском:
– Мы немедленно едем домой!
Ирина в свою очередь извинилась перед японским профессором, улыбнулась ему и ответила мужу:
– Дорогой, это невозможно! Ты плохо себя чувствуешь?
На губах японца застыла дежурная улыбка, в узких глазах темные зрачки дергались из стороны в сторону на едва заметный миллиметр. Профессор Ирина-сан и ее муж по очереди извинялись на английском и вели по-русски диалог через его тело. Какие дикие манеры у москвичей! А их язык! Он пытался выучить фразу: «Я счастлив вас приветствовать», но, когда услышал, как она звучит на русском, в страхе отказался от затеи. И сейчас его уши ловили непроизносимые звуки: каркающие «тр, пр» у мужа русской ученой и шипяще свистящие «сч, щ» у нее самой.
Ирина говорила Марку, что банкет протокольное мероприятие, ей нужно переговорить со многими людьми и вообще неудобно покидать общество, где к ней столько внимания. Она пыталась выяснить, чем вызван странный порыв Марка. Он сквозь зубы цедил: «Прекрасно! Трогательно! Развлекайся! А я болванчиком посижу».
Очередной раз извинившись перед японцем, Ирина с ужасом увидела, что он окаменел, улыбается и не шелохнется, точно мужественный самурай с приступом острого аппендицита.
– Дорогой! – тихо попросила она мужа. – Твой сосед справа! Выручай!
Марку ничего не оставалось, как сменить гнев и развлекать японца вежливой беседой. Говорили на английском. Марк не понимал ни слова, только усиленно ловил, не встретится ли вопросительная конструкция. Из всех акцентов и на всех языках японский и китайский самые чудовищные.
Вместе с Марком в аспирантуре учился китаец, слывший в своем землячестве большим знатоком русского. Научный руководитель предпочитал общаться с ним письменно. А если обстоятельства вынуждали, звали на помощь парня, жившего вместе с китайцем в общежитии и набившего руку в переводе с китайско-русского на просто русский. Кроме него, никому не удавалось расшифровать фразу «Сясив сосить, тъо оыт имель паит етат», которая значила: «Счастлив сообщить, что опыт имел положительный результат». Конечно, Марк не стал рассказывать об этом японскому профессору, налегал на достопримечательности Москвы и особенности русской кухни – показалось, что иностранец ими интересуется. Протокольное мероприятие плавно перешло в обычную ресторанную гулянку, когда уже не отличить, кто отплясывает – шахтер или кандидат наук. Глуховатый подпивший академик, перекрикивая музыку, утешал доктора наук:
– Голубчик, не печальтесь! В тот день, когда я проснулся и обнаружил, – тут академик изобразил, как приподнимает одеяло и смотрит на свой живот, – что паршивец меня более не беспокоит, я сказал себе: теперь, наконец, можно заняться наукой!
Академик не услышал, как рассмеялись на противоположной стороне, а смущенный доктор наук схватился за рюмку.
Лаборантки под руководством солирующей бухгалтерши затянули протяжную русскую песню, припев которой народ с энтузиазмом подхватывал.
Нашелся и рояль в кустах – в виде гитары, с помощью которой Никита, после излишне пылких уговоров захмелевших дам, стал исполнять романсы.
- Предыдущая
- 38/83
- Следующая
