Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба) - Туманова Анастасия - Страница 43
- Предыдущая
- 43/65
- Следующая
– Молчи! Что ты мне скажешь? Что ты там с ним два часа делала? И на кого ты похожа? Хоть бы косу заплела! За такое в таборе волосы режут, ты… – Слово все-таки вырвалось – грязное, злое.
Отпрянув, Настя закрыла лицо руками. Илья, сам испугавшись того, что сорвалось с языка, умолк. С минуту было тихо: слышалось лишь тяжелое дыхание Ильи. Наконец Настя опустила руки. Илья увидел ее застывшее лицо с зажмуренными глазами, влажные полоски слез.
– Настька…
– Прочь! – хрипло, сдавленно сказала она, и Илья невольно отдернул руку. Настя, поправив платок, быстро прошла мимо.
– Ну и вали к чертям! – закричал он ей вслед. – Иди, не держу! Что, правда думала, что женюсь на тебе? На чужой подстилке – женюсь? Перед цыганами позориться с такой женой?! Пропади ты пропадом! – Он осекся, сообразив, что Насти уже нет рядом.
Цепочка ее следов убегала за угол, к Дмитровке. Илья с минуту не мигая смотрел на нее. Затем, пробормотав сквозь зубы «господи…», сел прямо в снег, ударил кулаком по обледенелому тротуару, отчаянно выругался – вслух. Бегущая по переулку бабенка, закутанная по самый нос в платок, с воплем метнулась в сторону, Илья услышал донесшееся до него: «Господи спаси – кромешник!» Но ему неожиданно стало легче. Вытерев рукавом лицо, Илья встал, отряхнул кожух и быстро пошел вниз по переулку.
Ночь была ясной, морозной. Фонарь на углу Полянки и Старомонетного не горел, и по пустой улице стелился лунный свет. Он скользил по мерцающему снегу, терялся в темноте, полосами отпечатывался на воротах дома Баташева. Ни снежинки, ни ветерка. Пробежала, задрав хвост и побрехивая от холода, бездомная собака, с гамом и смехом прошла загулявшая допоздна компания приказных, проворчал что-то им вслед высунувшийся из ворот дворник с заиндевевшими усами. И снова – тишина, и холод, и тени фонарных столбов, тянущиеся по голубому снегу.
Подходя к дому Баташева, Илья в который раз подумал: не надо было столько пить. Сразу с Дмитровки он пошел к Трубной, где было много заведений под зеленой казенной вывеской. Он собирался напиться соответственно случаю – до смерти, потому и потребовал у кривой хозяйки целый полуштоф. Но водка казалась горькой, вставала поперек горла: последнее Илья допивал лишь потому, что деньги были уже заплачены.
В глубине души он был уверен: Катька пошутила. Но стоило ему подойти к воротам, как тяжелая створка скрипнула.
– Явился? Тих-х-хо… Собак всполошишь. Иди за мной.
Он, как вор, скользнул в образовавшуюся щель, прикрыл за собой створку ворот. Бесшумно, след в след пошел за Катькой к чернеющему в глубине двора дому.
– Чего поздно так? – ворчала Катька, ведя его по бесконечным коридорам. – Я у ворот застыла вся, дожидаючись… Не травень-месяц, поди, стужа-то какая! А откеля так сивухой несет? Вражий сын, да ты нарезался, что ли? Как ума хватило-то?! К барыне пьяным закатиться?! – Она даже остановилась посреди коридора и гневно уперлась кулаком одной руки в бедро. В другой руке у нее была свеча, и в ее прыгающих красных бликах Катькино лицо казалось особенно грозным.
– Не пущу! – объявила она. – Видит бог, не пущу!
– Куда ты денешься… – тяжело сказал Илья. От тепла его в самом деле слегка «повело», голова начала кружиться. – А не к барыне, так к себе пусти.
– Да пошел ты к богу! Лешак… Нужен ты мне… – Катька вновь зашагала по галерее, чеканя шаг, как новобранец. Илья, ухмыльнувшись, пошел за ней.
– Сюда. Надо будет чего – покличете.
Пропищала дверь. Илья, наклонившись, вошел. Стоя на пороге, оглядел полутемную комнату. Все было, как и в прошлый раз, только на столе вместо чадящего огарка стояла новая восковая свеча в серебряном подсвечнике. Как и тогда, Илье показалось, что он один в комнате. Но полог кровати рванулся в сторону, стукнули в пол босые ноги, и Илья еще не успел сказать ни слова, а теплые, неожиданно сильные руки уже захлестнулись на его шее.
– Пришел… Господи Иисусе, пришел… Дождалась, господи… – застонал прямо в ухо низкий грудной шепот. – Да где же ты был, окаянный, где ты пропадал, где носило-то тебя, душа каторжная?..
– Что ты? – испугался Илья, взглянув в бледное лицо Баташевой с закрытыми глазами.
Она, не отвечая, отчаянно замотала головой, прижалась к нему:
– Я ведь все глаза выплакала… Всю душу из себя выцедила… Ждала, ждала, ждала… На картах гадала, в воду смотрела… К колдунье в Ветошный бегала, впору в петлю лезть было… А ты… Хоть бы весточку послал! Да что же я тебе сделала, что тебе – плохо было тогда? Илья, ласковый мой, любушка, да скажи, скажи-и-и… – Она вдруг соскользнула на пол, обняла его колени.
С Ильи мгновенно слетел весь хмель.
– Лизка! С ума сошла, дура… – Смущенный, растерянный, он нагнулся, чтобы поднять ее, нечаянно задел грудь под сползшей с плеча рубашкой, и Лиза смолкла. Подняв глаза, задержала его руку на своей груди, и Илья, теряя голову, тоже опустился на пол. Ее лицо было теперь совсем близко: серые, расширившиеся глаза, приоткрывшиеся губы, влажная полоска зубов. Светлые волосы, распустившись, рассыпались по спине. Илья провел по ним дрожащими пальцами.
Лиза, всхлипнув, приникла к нему, обхватила руками плечи, уткнулась лицом в грудь:
– Никуда не пущу… Ни к кому…
Он рванул ее рубашку – надвое. Не слыша испуганного вскрика, уронил голову ей на грудь, в теплое, мягкое, вздрагивающее. Руки бесцельно зашарили по телу женщины, дыхание отяжелело, в голову толчками ударял жар.
– Лизка… Лизка… Лизка…
– Ох, постой… По-дож-ди… – Лиза, вырвавшись из стиснувших ее рук, метнулась к кровати. Илья кинулся за ней, догнал, опрокинул на постель. Две подушки тяжело упали на пол. Лиза сдавленно застонала, обнимая его, русые волосы разлетелись по пухлой, собранной перышко к перышку перине. Мигнув, погасла свеча, и на полу комнаты отпечатался серый лунный луч.
– Где Настька?! Я вас спрашиваю – где она? Кто последний ее видал?! – Яков Васильев стукнул кулаком по столу. Его лицо казалось спокойным, и от этого было еще страшнее. Треск ни в чем не повинной столешницы слился с истошным визгом Стешки:
– А что я-то, дэвлалэ?! Не видала я, не знаю! Я к ней не приставленная!
– Еще утром дома была… – вспомнил Митро.
– Была? А сейчас где? – повернулся к нему Яков Васильев.
Митро, опрокинув стул, шарахнулся в сторону:
– Як-к-ков Васильич… Провалиться мне, не знаю…
– О, чтоб вам всем!.. – Теперь уже оба кулака обрушились на столешницу, и сидящая на полу Стешка завыла в голос. Митро, осторожно обойдя Якова Васильевича, подошел к сестре, помог ей подняться. Одними губами спросил:
– Правда не знаешь?
– Истинный крест святой… – всхлипывая, перекрестилась Стешка.
Митро растерянно взъерошил и без того встрепанные волосы, огляделся. По углам зала жались не успевшие сбежать домочадцы. С комода негодующе сверкал зелеными глазищами кот Дорофеич. В дверях застыла испуганная Марья Васильевна.
– Яша… Подожди, не кричи… – попыталась она успокоить брата, – может, ничего такого… Может, у цыган она…
– У каких цыган, дура?! – взорвался Яков. – Твой сын уже всех соседей обегал!
Это было правдой. Настя пропала еще днем, но Большой дом был забит людьми, и сначала никто не обратил внимания на ее отсутствие. Первой забеспокоилась Стешка. Она сама обошла комнаты, заглянула к Дормидонтовне, к Марье Васильевне, сунулась даже в чулан. Но сестры нигде не было, а за окном уже темнело. Взволнованная Стешка вытащила прямо из-за обеденного стола Митро и шепотом поведала, что, может, конечно, ей глупости мерещатся, но Настьки-то давно нету, и шубы ее нету, и полушалка красного… Митро велел Стешке прикусить язык и вылетел из дома.
Поиски обещали быть нелегкими: никто из цыган не должен был догадаться, что стряслось. В результате в каждом доме на Живодерке Митро пришлось сесть за стол, поесть, выпить чаю, а у Конаковых и водки, поболтать под вишневочку с Глафирой Андреевной о ее сестрах и невестках, наладить Феньке Трофимовой на гитаре модную песенку «Целуй – не балуй», одолжить денег мучающемуся похмельем дяде Васе и насадить Макарьевне на новую палку чугунный ухват. Но все старания оказались напрасными: Насти у соседей не было. Не на шутку встревожившись, Митро понесся домой. Как назло, в дверях ему попался Яков Васильевич, только что вернувшийся из Петровского парка. Он первым делом спросил о дочери, растерявшийся Митро не нашелся что соврать, и в Большом доме грянула буря.
- Предыдущая
- 43/65
- Следующая
