Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/77
• Следующая

Воцарилось молчание. Неловкое, гнетущее. Нарушила его Хелен, словно чувствовала свою вину, что вообще затеяла разговор.

– Ваше преосвященство… простите за вопрос, который должно задавать простому священнику… И все-таки почему мы читаем Евангелия одиннадцати предателей, отрекшихся от Искупителя? Почему чтим их, помним их имена?

– Потому, что такова была Его воля, – ответил Жерар.

– Но разве никто не пробовал постичь Его волю?

– Потому что одиннадцать апостолов хоть и согрешили, за Искупителем в Рим не последовав, но до того были праведны, – тяжело ответил Жерар. – Потому что Он, в своем милосердии, простил им грехи земные и небесные… Потому что нет у нас больше свидетельств о жизни Искупителя до воцарения в Риме.

– Почему же тогда мы не помним наизусть имена солдат, что власть Искупителя признали, Словом были наделены и волею Искупителя в провинциях правили… – пробормотала Хелен. Не вопрос задавая, а сама с собой разговаривая.

Фонарь Комарова, давно уже мерцавший, потух. Но несмотря на укоризненный взгляд проводника, руссийский шпион стоял задумчиво, вовсе светом не озаботившись. Да и все мы так стояли, позабыв о своих страхах и бедах, не чувствуя грязи, тело облепившей. Стояли, глядя на каменные столбы, едва различимые во тьме. Не постичь, а ощутить пытаясь, что же они чувствовали: одиннадцать предавших и одиннадцать раскаявшихся. Те, кто отступил от Искупителя, на римский престол шагнувшего, и те, кто за ним пошел.

Одно нам было в помощь – путь почти все время шел ровно, без лишних спусков или подъемов. Несколько раз я чувствовал ветерок, а значит, были где-то рядом ведущие к поверхности туннели. Но проводник пер вперед, будто ничего не замечая, и я своим открытием ни с кем не поделился. Все равно не стоило нам на поверхности появляться. Понять, что там происходит, несложно. Вся Паннония бурлит, на церквях и магистратах расклеивают свежие плакаты с обещанием награды. Крестьяне, работая на полях, зорко поглядывают вокруг. Мелкие помещики и аристократы, которым заняться нечем, рыщут по дорогам. Родители детям втолковывают, что про каждого постороннего надо сразу Страже сообщать. В каждой таверне, на каждой конюшне – неприметные наблюдатели. Воровскую братию вмиг прижали, старые грехи припомнили, велели в поиски включиться. Стража и преторианцы, границу охраняющие, враз перестали поборы собирать, а вместо того пошли с собаками в дозоры.

Нечасто такие облавы устраивают. Но однажды я такую видел: когда два душегуба по ошибке убили высокородного графа, командира таллинской Стражи, тайком, в одиночестве, от любовницы возвращавшегося. Граф дальним родственником Владетелю приходился, да и Стража озверела… что тогда творилось по всей провинции – страшно вспомнить. В самые тайные воровские притоны вдруг стражники наведались… с наказом выдавать душегубов. Церковь их прокляла, Дом награду объявил. Через три дня их и поймали – один другого сдал, на пощаду надеясь.

Зря надеялся.

Ну а нас искать еще старательнее будут. Одно лишь радует – не может Дом открыто объявить, в чем ценность Маркуса…

К озеру мы вышли под самый вечер. Перед этим снова ползком пришлось пробираться, хорошо хоть недолго и не по грязи. Зато когда выбрались на простор подземного зала – проводник расщедрился, разрешил еще пару фонарей зажечь.

И было с чего. Такую красоту на земле не увидишь.

Потолок пещеры выгнулся куполом, да не простым серым сводом, а густо изукрашенным белой каменной канителью. Берега озера будто кустами поросли – не обычные каменные сосульки, а целые ветви. Озеро было небольшим, метров десять в диаметре, и прозрачным до самого дна. Но странное дело, почему-то вода была будто пылью припорошена.

Я присел у берега, протянул руку – и пальцы ткнулись в прозрачную корочку, покрывавшую воду. Вроде как на ледок похожа, но не лед – тоже камень, но совсем тонкий, тоньше пленочки слюдяной. Руки я не удержал, и корочка лопнула под пальцами. Осколки медленно-медленно пошли ко дну.

Проводник дернул меня за плечо и очень неодобрительно заговорил по-мадьярски. Показал в сторону – там в корочке будто полынья была пробита, можно и воды зачерпнуть, и умыться.

– Извини, не заметил… – пробормотал я.

Погубленную красоту и впрямь было жаль. Этот каменный ледок, может, тысячи лет на воде нарастал – а я его одним движением порушил!

Арнольд нагнулся, зачерпнул воды, глотнул. Скривился, будто зубы заломило. Вода и впрямь была холодной. Спросил:

– Кто-нибудь будет мыться?

Я покачал головой:

– Грязь костей не ломит.

Хелен подошла было к озерцу, зачерпнула воды и тоже покачала головой. Все ее лицо выражало сразу и желание помыться, и отвращение к ледяной купели. Маркус поежился, Петер даже сделал шаг назад.

Арнольд вздохнул. Видимо, найдись еще один сумасшедший, он бы рискнул забраться в подземное озеро. А так – духу не хватило.

– Что ж, дождемся османских бань… – пробормотал он, выпрямляясь.

У озера мы и заночевали.

Здесь не было никаких лежаков, как на прежнем привале контрабандистов. Вещей же у нас с собой было слишком мало, чтобы устроить нормальный бивак. Мы отошли от озера к стене, на каменистый участок, где хотя бы сырости не было, и стали готовиться ко сну. Главное было – хоть что-то постелить под себя, на камни.

Я достал из сумки туго скатанный плащ, в котором совсем недавно изображал слугу при Йенсе. Простой плащ, дешевый, зато из плотной и теплой ткани. Да и в два слоя его можно постелить…

– Ильмар. – Хелен подошла ко мне. В руках у нее тоже был плащ, явно позаимствованный у сумасшедшей баронессы – белых и красных цветов, с битой молью соболиной опушкой. – Я думаю, лучше постелить под себя как можно больше одежды. И лечь рядом. Иначе замерзнем.

Я кивнул, невольно улыбаясь. Нет, какие уж тут игривые мысли, это я просто так…

Но Хелен едва-едва, уголками губ улыбнулась в ответ.

– Давай, – сказал я. – Хорошая мысль, Хелен.

– Надо всем вместе держаться, – сказал из-за плеча Маркус. – Я с вами лягу.

Ну вот!

Так всегда.

Я взял у Маркуса куртку из твида и постелил поверх плащей.

Пример наш оказался заразителен. Все улеглись по двое, по трое, доставая из сумок все теплые вещи, что только нашлись. Запасливее всех оказался наш проводник – у него имелся спальный мешок, в который он и забрался незамедлительно. Фарид Комаров извлек из баула два тонких шерстяных пледа – но не пожадничал, один отдал Антуану.

Десяти минут не прошло, как все затихли, набросив на себя плащи, рубашки, все остальное, что было.

– Я тушу фонарь! – сообщил Комаров. – Да, господа?

И снизошла темнота. Вернулась на свое законное место, где царила с сотворения земли. Непроглядная, жуткая темень, которую не встретишь в самую темную облачную ночь в самом глухом лесу, исконная тьма с тех времен, когда еще не было света. Маркус, забравшийся между мной и Хелен, сдавленно охнул. В стороне нервно рассмеялся Петер.

Ну непривычны люди к подземному мраку… что уж тут.

– А ты всегда выбирался из катакомб, Ильмар? – тихонько спросил Маркус. Видать, от испуга лишился соображения… я даже ответить не успел, как тихонько засмеялась Хелен, а потом и сам Маркус, сообразив, что за глупость произнес, хихикнул.

– Всегда, – почему-то я ответил серьезно.

Много их было, этих катакомб. В землях египетских, что и под османами бывали, и под Державой, а все никому не покорились. В киргизских землях… в китайских…

Земля – она ведь пещерами утыкана, будто хороший сыр – дырками. И всегда найдутся умные люди, что пещеры под свои нужды приспособят. Людей-то и надо бояться, а не мертвого камня.

Я лежал, глядя во тьму, и вспоминал. Все что придется. И плохое, и хорошее. Все, что привело меня в подземелья под Аквиникумом.

Судьба человеческая – будто ветвь дерева. Росла прямо, да надломили ее небрежной рукой, мимо проходя. Выправилась, но ударила буря. Согнулась от ветра, протянулась вверх. Уткнулась в другую ветвь – да и изогнулась вниз.

• Предыдущая
• 45/77
• Следующая