Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/77
• Следующая

– А откуда ты знаешь, может, я время тяну, ужасами тебя пугаю? А сейчас придет сменщик, да и конец тебе?

– Тогда это судьба, – сказал я. – Только не зря же Сестра сказала: «Не знаешь как поступить, поступай по-доброму».

Йенс скривился в странной улыбке. И прыгнул вниз.

Я подошел к люку. Подождал, пока надсмотрщик развяжет ревущего пацана, вытрет ему сопли и отвесит оплеуху. Сказал:

– Давай, подавай наверх.

– Подожди! – резко отозвался Йенс. Заговорил с сыном, тихо и быстро что-то ему объясняя. Один раз пацан попробовал вякнуть что-то поперек, получил затрещину и стих. Потом, подхватив мальчишку под мышки, Йенс подошел к люку. Поднял пацана на вытянутых руках.

Тот еще брыкался, сволочь! Не хотел, видишь ли, свободу из рук душегуба принимать!

Пришлось тоже подзатыльник для успокоения применить. Крепко держа мальчишку за руку, я сказал:

– Ну что, Йенс. Не держи зла. Прощай.

– Схватят тебя… – произнес монах. И вдруг посмотрел на меня с какой-то искоркой жизни. – Хочешь выведу?

– Не желаешь тут гнить? – спросил я. – А с чего мне тебе верить?

– Не с чего.

Несколько секунд колебался я, проклиная себя за нерешительность. В одном Йенс прав – даже в одеждах монаха трудно выбраться из Урбиса. Не знаю я здешних порядков, приветствий, даже дороги не знаю.

– Привязывай! – Я протянул пацану веревку. – Йенс! Выдержит тебя веревка – твое счастье.

Сопя и снова хныкая, мальчишка привязал веревку. Плохо привязал, скользящим узлом. Я покачал головой, но вмешиваться не стал.

Йенс осторожно взялся за веревку. Посмотрел вверх. Глотнул – качнулся под кожей кадык. И стал взбираться. Быстро, рывком.

Узел все-таки выдержал, а вот веревка затрещала. В последний миг Йенс успел выбросить руку, уцепился за решетку, повис. Решетка накренилась, медленно опускаясь в люк. Пацан взвыл, схватил отца за запястье, попытался потянуть.

– Уйди… – прохрипел тюремщик. – Уйди, дурак!

– Да чтоб вам в аду леденеть! – крикнул я и, нагнувшись, потащил Йенса вверх. Понимая, что делаю глупость. Что ему сейчас стоит схватиться за меня и утащить за собой в камеру? А сынок приведет стражников…

Рыча, сжимая зубы, Йенс выкарабкался из люка. Отполз на шаг.

– Страшно там? – спросил я.

Йенс молчал. А сволочной пацан попытался пнуть меня под коленку. Хорошо, что этой пакости я ждал, отвел ногу – и вмазал ему очередную затрещину.

Следующую он получил от отца.

– За добро не платят злом… – прошептал Йенс.

– Он душегуб! – пискнул пацан. – Отец, тебя накажут!

– Он вор… – тихо сказал Йенс. – Идем.

Снова вооружившись дубинкой и ножом, я пошел за ними. Впритык, чтобы не успели дверь в коридор захлопнуть.

Но они не пытались это сделать.

В комнате Йенс дал пацану ночную рубашку, а потом собственноручно связал сына. Крепко связал, я наблюдал. Сказал:

– Ты спал. Ничего не знаешь. Проснулся, когда душегуб тебя ударил и связал. Понял?

Пацан ревел.

– Не ори, тебе ничего не будет, – сказал Йенс устало. Взял тряпку, что и ему кляпом послужила, заткнул сыну рот. И все – больше даже не посмотрел в его сторону. Оделся сам, потом подошел, несколькими движениями оправил мою одежду. Трудное дело – в рясу облачаться без опыта… Обронил: – Капюшон… и нож спрячь. Иди не спеша. Молчи.

И двинулся к двери.

Йенс шел впереди, я следом – пряча в рукаве нож. Не было у меня веры Йенсу, да и быть не могло. И уж если предаст, то первым и погибнет.

Коридор был пуст, дверь, ведущая в часовню, заперта.

Я, увидев, что Йенс слегка склонил голову, сложил руки святым столбом и мысленно возблагодарил Искупителя. За то, что строгий взгляд отвел в сторону, за то, что шанс мне дал.

Никогда ведь такого не бывало, чтоб человек из церковных застенков сбегал! Отпускали – бывало. Миловали высочайшим указом, например, если в повинном военачальнике нужда у Державы возникла – тоже случалось.

Но чтобы человек убежал – никогда не слышал!

– Сейчас будут три поста, – сказал вдруг Йенс. – Первый пройдем легко. Только не говори ни слова.

– А второй и третий?

– Третий тоже пройдем. Если второй пропустит. Думаю я, не мешай.

Когда меня вниз тащили, постов я и не приметил. То ли моих конвоиров хорошо знали, то ли вниз пройти легче, чем наружу выйти…

– Шаг мельче и ровнее… – напомнил Йенс. – Остановлюсь – тоже стой. Пойду – иди следом.

Первый пост был так неприметен, что я бы точно мимо прошел, сразу подозрения охраны вызвав. Это была ниша в стене коридора, и там, за маленьким столом, без всякого света, сидели трое монахов. Перед двумя на столе лежали арбалеты: с тупыми стрелами, которые обычно не убивают, а оглушают.

Перед третьим лежал лист бумаги и самописное перо, что почему-то еще страшнее казались, чем оружие.

– Мир вам, братья… – сказал Йенс, остановившись.

Стражники убрали руки с арбалетов.

– И тебе мир, датчанин, – сказал монах с пером насмешливо. Словно происхождение Йенса какой-то повод для шуток давало. – Как дела? Смирно твои сидят? Побегов не замышляют?

Все трое заулыбались.

– Замышляют, каждый день, – сдержанно ответил Йенс. – Кто сегодня на кухне?

Охранник скорчил недовольную рожу:

– Пьер… можешь не спешить…

– Храни нас Святой Себастьян от желудочных колик… – сказал Йенс.

Все три монаха заржали.

– Ты сегодня в ударе, Йенс! – сообщил охранник, что-то выписывая на бумаге. – Давай топай…

Следом за Йенсом я пошел дальше по коридору. Как только мы удалились от поста шагов на пятьдесят, тихо спросил:

– За кого они меня приняли? Почему не спросили ничего?

– Дальше по коридору, за тюрьмой, кельи для провинившихся монахов, – ровно сказал Йенс. – Они наказаны на различные сроки обетом молчания и одиночеством… но не так строго, конечно, как… как мои подопечные. Мне позволено брать кого-то из них в помощь, когда я иду за пайками. Я беру… всегда, даже если могу унести корзину один. Для них это в радость.

– Понятно… а второй пост?

Йенс остановился. Повернулся, кивнул:

– В том-то и дело. За второй пост им выходить нельзя.

– Сколько там человек?

– Пятеро. Ильмар, я не позволю тебе убивать своих братьев.

– Тогда придумай, как пройти без крови!

Он думал. Действительно думал. Знать бы еще, о чем…

– Ильмар-вор, ты знаешь галльский?

– Да.

– Хорошо?

– Никто не жаловался.

– Пошли…

Мы прошли еще по коридору, остановились возле уходящего вбок прохода. Йенс сказал:

– Мне надо посмотреть, кто на втором посту. Нет ли там людей, знающих Пьера.

Я покачал головой:

– Нет, Йенс. Я твой план понял. Но не отпущу тебя одного. Рискнем.

– Тогда пошли на кухню… – без всякого удивления сказал Йенс.

Еще в коридорчике я почувствовал запах готовящейся пищи. И он мне не понравился.

Стукнув в дверь, Йенс вошел на кухню. Я – следом. Там было светло, ослепительно светло от нескольких газовых рожков. Посередине кухни стояла хорошая плита, тоже газовая, на ней булькали и пузырились кастрюли. За разделочным столом, с хорошим стальным ножом в руках, стоял этот самый Пьер – крепкий детина с младенчески невинным пухлым лицом, в белом переднике поверх рясы и грязноватом белом колпаке, лихо сдвинутом на затылок. Я на него был похож разве что ростом.

– О! Йенс! – радостно завопил Пьер. То ли он был глуховат, то ли просто предпочитал орать, а не разговаривать. – Ты рано, Йенс! Еще не готова похлебка!

– Да мы не за похлебкой, брат… – виновато сказал Йенс. Посмотрел на меня, спросил: – Голос запомнил?

Я кивнул.

Йенс резко развернулся и огрел Пьера кулаком по лбу.

– Ой-ля-ля… – грустно сказал повар и рухнул на пол. Я от удивления головой затряс, словно сам по ней получил. Никогда такого не видел, чтобы сраженный тяжелым ударом человек успевал что-то членораздельное сказать. Это разве что в пьесах герои успевают и Искупителю взмолиться, и проклятие выкрикнуть, и что-нибудь нравоучительное пискнуть. А в настоящей жизни – шиш! Разве что обрывок бранного слова вместе с соображением вылетит…

• Предыдущая
• 8/77
• Следующая