Убийство в состоянии аффекта - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/59
• Следующая

– Стало трудно работать. Он все время путается под ногами.

– Не бзди. Убрать его, может, и понадобится... Причем, если понадобится, то сделать это надо будет срочно, – это говорил Мелентьев. – Как там наши морячки?

– В порядке. Доставили. Пятьдесят пар. – В голосе майора, теперь я узнал его, слышался восторг. – Еще пятьдесят на подходе.

– Маловато. Ну ладно. Десятком придется пожертвовать.

– Для чего? Это ж три тысячи рублей почти! Может, как-то иначе...

– Сделай иначе! Они с этим Катышевым как близнецы. Не договоришься никак.

– Как это... Хрустальная честность? – И он жутко выматерился.

– Ладно, – продолжал Мелентьев. – Все нужно сделать в ближайшие дни. До того, как прибудет вторая половина. Чтоб спокойно работать. Я считаю, что это, конечно, грубовато будет, зато вполне надежно.

Кто-то из них подошел к двери. Я отступил на шаг. Дверь закрылась. Я решил немедленно отправиться с рапортом к генералу Артемьеву. По счастью, он оказался на месте и немедленно меня принял. А через два дня, когда мы с Мелентьевым сидели в кабинете, в дверь без стука вошли несколько коллег-особистов. Их лица были суровы и непроницаемы. Пожав руку Мелентьеву, один из них повернулся ко мне:

– Старший лейтенант Коробков, дайте ключи от вашего стола.

– У меня нет ключей. – Я поднялся со стула, в упор глядя на Мелентьева.

– Да что ты, Володя? – Он улыбался мне в лицо. – Ты забыл просто. Они же у тебя в плаще.

Особист кивнул приятелю, тот шагнул к вешалке.

– По-моему, в правом кармане, – в голосе моего коллеги слышались нотки торжества.

Достали ключи, открыли ящики. В каждом из них лежало по нескольку пар американских джинсов «Голубой доллар».

– Вызовите майора Рожина, – сказал старший своему коллеге и посмотрел на меня: – Как вы это объясните, Коробков?

Я пожал плечами, наблюдая за Мелентьевым. Интересно было знать, станет он разоблачать меня или просто промолчит. Пока молчал, изображая на лице крайнюю степень удивления от увиденного. Майор Рожин влетел в кабинет и остановился. Актером он был никудышным, поэтому залопотал что-то об офицерской чести, о том, что штаб – это не место. Но все это как-то вяло, неубедительно, скосив глаза в сторону.

– Что тут происходит? – В кабинет вошел генерал Артемьев. Особисты вытянулись в струнку, старший доложил. Генерал отозвал его в коридор. Я видел, как беспокойно переглянулись Рожин и Мелентьев. А через минуту их обоих вели по коридору штаба.

Так закончилось мое первое столкновение с Мелентьевым. А заодно, кажется, и время нашего свидания с вами, господин адвокат.

Гордеев словно очнулся, услышав этот голос и звук открываемой двери комнаты. Коробков уже стоял, с улыбкой глядя на своего защитника.

– Вы умеете слушать, Юрий Петрович.

– А вы рассказывать, – Гордеев помотал головой. – Я вынужден буду побеспокоить вас еще раз.

Коробков пожал плечами и направился к двери.

– А что с Катышевым? – спросил адвокат напоследок.

– Ничего. Его вернули в войска. Но он скоро уволился. Просто понизили в звании и перевели от нас.

Дверь комнаты осталась открытой, по коридору застучали гулкие шаги.

Петр Александрович Демьянов посмотрел на часы. Уже два часа, как он плутает по лесу и не может выбраться. Как же он оказался в этой непролазной чаще? Просто удивительно, ведь еще мальчишкой он исходил в этом лесу все тропинки, мог с закрытыми глазами на память сказать точное количество шагов до ближайшего родника, поляны, до секретного шалаша. Петр Александрович был уверен, что нет здесь места, которого он бы не знал. А вот, поди ж ты, какой-то заколдованный лес. Как будто и люди сюда никогда не заходили: ни одной приметы цивилизации. Нет ни пластиковых бутылок, ни консервных банок, ни углей от костра – ничего. Только темные разлапистые елки и бурелом под ногами. Даже шестилетняя овчарка Морис – любимец всей семьи – уже не бежит радостно впереди, а уныло плетется чуть поодаль хозяина, изредка вопросительно поглядывая на него, как бы говоря: «Ну и куда мы с тобой забрались, Петр Александрович? Пора бы уже к дому заворачивать – время обеда скоро».

Выходные не заладились уже с самого начала. Еще в пятницу утром Петр Александрович в радостном предвкушении начал агитировать свою семью поехать в деревню за грибами.

– Подумайте только! – восклицал он. – Выходишь из дома в пять утра – тишина. Воздух чистый, над землей дымка, все спят еще. А ты идешь – прислушиваешься, каждую травинку, каждый листочек слышишь, чувствуешь.

Романтически настроенного Петра Александровича прервала супруга:

– Вот, Петя, бери детей, и езжайте, а у меня докторская, сроки поджимают. Я без вас хоть поработаю спокойно. А то целыми днями – одного покорми, другому постирай, третьей погладь. Езжайте, хоть искупаетесь.

Сколько Демьянов помнил свою жену, она непрерывно что-нибудь писала. Когда они только познакомились, Наталья работала над дипломом. Когда решили пожениться – заканчивала кандидатскую. После свадьбы непрерывно творила бесчисленные научные статьи, потом замахнулась на собственный учебник. Теперь вот решила непременно стать доктором филологических наук. Петр Александрович понимал, что специалист по старославянскому языку – это, конечно, звучит серьезно, но не в ущерб же семье, возмущался он.

Михаил, старший сын, еще полгода назад весть о поездке в любимую деревню воспринял бы с восторгом, но в этот раз безапелляционно заявил:

– Нет, па, я не могу. Маша с родителями завтра тоже на дачу едут, они меня попросили помочь им, что-то вскопать там надо.

– Опять Маша! – возмущенно воскликнула жена, не отрывая глаз от печатной машинки. – Ты там чаще, чем дома бываешь. Может, они тебя усыновят?

– Ладно, мам, перестань. Па, ты не обижайся, в следующий раз вместе поедем, а сейчас с Анькой езжайте, она давно в деревне не была.

– Ну уж нет, – заявила молчавшая до этого момента дочка, – у меня есть дела и поважнее, чем в лесу по крапиве лазить. Меня девчонки завтра в кино позвали.

Демьянов машинально отметил про себя перемену, произошедшую с дочерью. Как раньше она любила проводить выходные с отцом! Ездить с ним в деревню, ходить на речку, за грибами. С интересом слушала разные истории, которых в запасе у Петра Александровича было достаточно. И про его детство, и про службу в армии, и про работу на севере. Некоторые истории она заставляла отца пересказывать по нескольку раз и знала их наизусть, и если Демьянов выпускал что-то из повествования, немедленно поправляла. Теперь же Анна с головой погрузилась в свою юношескую жизнь. Целыми днями пропадала с одноклассниками, друзьями. Забегала домой, только чтобы переодеться и поесть. Ни о чем не разговаривала. Не рассказывала. На все вопросы отвечала недовольным подергиванием плечами. Петр Александрович очень огорчался, что дочь так отдаляется от него, но списывал все это на проблемы переходного возраста и надеялся, что со временем все станет на свои места, и они с Анной снова станут друзьями.

– Понятно, – недовольно проворчал Петр Александрович, – сейчас Морис тоже скажет, что у него дела неотложные. Ты-то хоть со мной в деревню поедешь? – сказал он, обращаясь к собаке.

Пес радостно вскочил с дивана и, подбежав к хозяину, боднул его влажным носом в коленку.

Морис появился в их семье неожиданно. Наталья всегда была против всякой живности в квартире.

– Я люблю животных, – всегда повторяла она, – но если в квартире есть собака, то людям там делать нечего.

Когда дети были маленькие, они часто просили у отца разрешения завести щенка. Петр Александрович тоже был не прочь иметь собаку, но пойти против воли жены не решался. И вот однажды, возвращаясь с работы поздно вечером, он заметил возле двери подъезда маленький пищащий меховой комочек. Подойдя поближе, он понял, что это совсем крошечный щенок, которому не было, наверное, и двух недель от роду. Пройти мимо Демьянов не мог. «Будь что будет, – подумал он, – возьму домой. Конечно, скандала не избежать. Ну не оставим, так хоть покормим это чудо. Нельзя же, в самом деле, живое существо оставлять умирать на морозе».

• Предыдущая
• 25/59
• Следующая