Крещендо (СИ) - "Старки" - Страница 18

• Предыдущая
• 18/35
• Следующая

— У тебя ведь сегодня нет репетиторства?

— Ну, нет.

— Сразу после шестого жду тебя на выходе.

— У нас есть седьмой урок — информатика.

— Не свисти! Это дополнительная, уйдешь. У нас сегодня магазинный день!

— Что, за кефиром пойдем?

— На кефир десяти минут хватит, а я тебя забираю совсем. Поедем за скрипкой.

Я прекратил хлеб жевать. Сижу в осадке. Он что-то с Лидочкой сделал? Зачем еще одна скрипка?

— Что ты вытаращился? Сам же сказал, что простая акустическая скрипка звучит только с классическими инструментами, а бас-гитара и барабан забивают её на концертах.

— Так это же на концертах! Запишем в студии, потом через усилок и корг вытягивайте звук, как хотите громко!

— А ты что не ешь? Вкусно же!

— Не виляй! Зачем скрипку покупать? Каприски хватит! Можно и Лидочку записать в студии, — последнее я выдавил из себя, поморщившись.

— Я тут подумал, что скоро у нас выступление в «Пели-кане». Покажем там «Небо»! И еще я хочу, чтобы ты сыграл проигрыш вместо меня в старенькой песенке, в «Туче».

— И?

— Мы не будем пока записывать, выйдешь на сцену! А для этого нужна электроскрипка.

— Нет. Исключено! – я психанул, он, видите ли, «подумал» и «хочет». Думатель! Даже разговаривать с ним об этом не буду! На сцену, в какой-нибудь скотский клуб, где все курят, пьют, щупают друг друга! Я? Никогда! Кидаю вилку в недопитый чай, хватаю тарелку с нетронутым рисом и, толкнув табуретку, иду к окошку с грязной посудой. Всё, поел! И позади рёв:

— Мышатина! Стоять!

Вся столовая замерла, но я продолжил шагать в сторону кухни. И вдруг те, кто стоял рядом, с воскликом шарахнулись от меня в сторону, удар в спину, и я лечу лицом в стопку подносов с грязными стаканами. А в руках тарелка и стакан, приземлиться на руки не могу! Пристаканиваюсь на поджатые руки, в собственный рис и носом в гранёное стекло, потом падаю на пол, а на меня ещё стаканы. Звон, лязг, визг, мат, боль! И лежу на жирном полу в жиже, чёрт, на лбу будет шишка — башкой ударился о стол и об пол, шею и руку поцарапал, в щеке колет. Но самое противное – это то, что я валяюсь весь такой красивый и униженный. Слышу, Никита орёет:

— Титеха, стой, они сами, не лезь! — это значит, что Тит бросился меня защищать, а ему не дают.

— Ва-а-ашу мать! Деев, чтоб отец стаканы купил! — это значит, что заведующая столовки рядом где-то, переживает.

— Скурихина, быстро в медпункт, зови Светлану Викторовну! — это значит, наш классный руководитель Петр Григорьевич на страже своих подопечных стоит.

— Али! Ты живОй? ПрОявисЯ! — это значит, что Тита так и не пускают к телу на полу.

— Все свалили от него! Он мой! Я сам! — это значит, что ублюдок меня сейчас добьёт?

Открываю глаза, а один почему-то открывается плохо, что-то липкое на веках. Май испуган. Вырывает у меня из рук стакан и тарелку, которую я так и держу, крепко прижав к животу. Берет руки за запястья, осматривает.

— Целы? Говори! Посгибай пальцы!

Я обеими руками показываю ему кукиши!

— Уфффф… Пронесло! — и чмокает меня в обе фиги, в выглядывающие большие пальцы. — Держись за меня!

Подхватывает меня под коленки и под лопатки, необыкновенно легко поднимает.

— Эй! Положи на место! Я сам смогу идти! — начинаю брыкаться я, но ублюдок подтряхивает и сильнее прижимает к себе:

— Хватит выёбываться! Это всегда заканчивается плохо для тебя! Умолкни! Ты весь в крови!

Май понёс раненую жертву в медпункт. Мне пришлось схватить его за шею, я рассудил, что это будет менее зрелищно, нежели я начну вырываться, выпадывать, пинать, а он будет материться и бить. Май шёл и бубнил:

— Ты сам виноват! Что за упрямство! Я ничего такого тебе не сказал, чтобы так позорить меня перед всем народом! Сказано было: «Остановись!»

— Ты сказал: «Остановись, пожалуйста, Лёша!» — вякаю я.

— Нет! Он, сука, упрямее паровоза, прёт, не слышит! Что за наказание на мою голову! Тебе больно? — продолжает Май.

— Ужасно больно, — заскулил я, Май ускорился.

— Надо было остановиться, ты же знаешь меня! Велено стоять, значит, стой! Мышь, потерпи! Мы уже в операционной! — ногой открывает медицинский кабинет и тут же заявляет медсестре: — Буду присутствовать!

Меня усаживают на кушетку, и в зеркале напротив я вижу портрет школьника, написанный сумасшедшим авангардистом: на рубашке прилипший рис, вся одежда в мокрых тёмных пятнах, волосы дыбом, пропитанные сладким чаем, но главное, лицо и шея – в крови. Из щеки торчит уголок стекла. Белыми были только правый глаз и висок. Кровь и на руках, но это я пытался вытереть лицо. Светлана Викторовна без выспрашиваний начала манипуляции с большим количеством перекиси водорода, которая шипела на коже.

— Ничего страшного! – сказала медсестра. — До свадьбы заживет. На лбу царапина совсем неглубокая, хотя кровь в основном оттуда. А вот на щеке может даже рубчик остаться! На шее тоже не страшно! Хотя всякое могло быть! С шеей шутить нельзя!

— А он и не шутил! Серьёзно меня толкнул! Псих! — мотнув головой в сторону Мая, выпалил я. Тот сжал зубы.

Поверх ран наложили пластырь. Я расстроен!

— Чёрт! Как я буду выступать? — чуть не плача скулю я.

— Это даже приветствуется! — успокоил Май.

— Это на ваших уродских концертах приветствуется, а на нормальных — нет! А за две недели это не заживёт!

— Вот через две недели и посмотрим! Главное, руки целы! Давай, снимай свою рубаху, выбросим её на хрен!

— И голым ходить?

— Где у тебя спортивная форма? У вас же физра сегодня!

Вот ведь гад! Всё мое расписание выучил! И что характерно, ведь даже не извинился. Видно, что напуган, что сожалеет, а сказать «прости» не может! Что за человек! Я ему сказал, где рюкзак оставлен, тот смылся. А я сижу и ножками болтаю на кушетке. Красавец в пластыре и в рисе. Осторожно снимаю испорченную рубашку, сворачиваю её в ком, мою руки над раковиной. Слышу за дверью крики:

— Да жив он, всё нормально!

— Ещё бы он был не жив! По-моему, ты уже совсем с катушек съехал! Парнишка даже в другом классе учится!

— А если родители его придут с заявлением?

— Не придут! Он меня уже простил!

Дверь открывается, входит Май с моим рюкзаком, за ним наш классный руководитель и директриса – Надежда Ивановна. Ублюдок по-хозяйски раскрывает рюкзак и копается в поисках футболки, а Надежда Ивановна тоненьким фальшивым голоском ко мне обращается:

— Как ты, Лёшенька? Всё цело?

Я утвердительно киваю.

— Ах! Мальчишки! Всё бы вам драться! Без синяков и фингалов детства и не бывает! Ну, ничего-ничего! Точно всё в порядке?

Лучше бы она молчала! Май со своей свирепостью и заботой хотя бы искренен. А этой тете-моте с кренделем на голове абсолютно всё равно, «в порядке ли я»! Лишь бы папочка Деевский оставался попечителем школы и был доволен! А его сынок пусть развлекается, учителей материт, учеников бьет и всякие непотребства вытворяет! Директрису все дружно ненавидят (и учителя тоже, это очень заметно). По-моему, Деевы тоже сладких чувств к ней не испытывают. Удостоверившись, что заявления на золотого мальчика с моей стороны не последует, Надежда Ивановна удалилась, повелев мне отправляться домой, «отдыхать». По сути, меня торжественно передали в руки ублюдка. Тот взял мой рюкзак, бережно подхватил мою руку и повел меня на выход. Как дошкольника одел меня в гардеробе, нацепил рюкзак, накинул куртку сам и, мягко подталкивая, повёл на улицу. Между с зачуханной машиной физрука и крутой, но тоже зачуханной машиной нашей богемной англичанки стоял майский мотик. Пришлось садиться!

Всю дорогу я молчал, хотя видел, что меня не домой везут. Подъехали к магазину «Zonazvuka». Мне приказано слазить, после чего Май вцепился мне в куртку и потащил внутрь:

— Я весь интернет вчера изучил по поводу электроскрипок. Подумал, что дорогущую покупать не будем. Есть такие: полуакустические-полуэлектронные и с редуцирующим корпусом. И цена приемлемая, можно тыщ на шестьдесят купить! Надо срочно покупать, потому что к ней привыкнуть надо, понимаешь?

• Предыдущая
• 18/35
• Следующая