Ради милости короля - Чедвик Элизабет - Страница 9

Ида лежала в постели Генриха на надушенном прохладном полотне, укрытая мягкой чистой простыней и покрывалом из бордового шелка с вышитыми павлинами. Слезы текли из-под зажмуренных век, и она стирала их ладонью. Между ног горело, внизу живота ныло.

Генрих сидел на кровати, глядя на Иду пресыщенно и нежно.

– Хватит, – произнес он. – Не надо слез. Это было не так уж и плохо, верно?

Ида сглотнула.

– Конечно, сир, – прошептала она.

Само действо было странным и неприятным, но Ида стиснула зубы и сказала себе, что это король и у нее нет иного выбора, кроме как повиноваться его воле. Она стерпела и осталась жива – физически, по крайней мере.

– Так почему вы плачете? Я оказал вам великую честь, милая. Вы для меня как невеста – девственная невеста короля. – Он ласково отвел с ее лица прядь густых каштановых волос.

– Но я чувствую себя обесчещенной, – отважилась прошептать Ида. – Люди будут показывать на меня и называть шлюхой. Мое доброе имя замарано. Я достанусь мужу испорченной. – Она сглотнула болезненный ком в горле, и слезы полились из-под век.

– Не надо, милая! – Генрих заключил ее в объятия и провел пальцем по мокрому лицу. – Никто не подумает о вас плохо. Вы принадлежите мне. Вы принадлежите королю, а королю всегда достается самое лучшее. Если кто-то оскорбит вас взглядом или словом, я велю его высечь, но этого не случится, обещаю. Беспокойство говорит в вашу пользу, но оно совершенно излишне. Я забочусь о тех, кто мне принадлежит. Держите голову высоко и гордитесь собой.

Он заставил ее сесть и собственноручно угостил вином, похожим на кровь. Затем достал из сундука перстень – не безделицу, какие раздавал сегодня направо и налево, а подлинное произведение ювелирного искусства – балас-рубин[9] размером с крупный мужской ноготь.

– Носите его ради меня, – произнес он. – По нему люди узна́ют, что вы принадлежите мне и я высоко ценю вас.

Король надел перстень на безымянный палец, предназначенный для обручального кольца, и поцеловал Иду в щеку и губы.

Ощутив проволочную жесткость его бороды и чуть влажное прикосновение губ, она задрожала.

– Ах, Ида, ваша власть в том, что вы ее не осознаете, – пробормотал Генрих.

Когда она допила вино, он помог ей натянуть шелковые чулки и завязать подвязки, поцеловал мягкую кожу бедер над застежками и под пятнами крови и семени. А потом надел на ее шею воротник из горностая как еще один символ королевского обладания.

– Вот. – Он погладил мех, а затем ее шею. – Этот воротник будет согревать вас до нашей следующей встречи.

Ида не помнила, как покидала покои короля, как переставляла ноги, покуда маршал вел ее обратно в женскую спальню. Года и Бертрис захлопотали вокруг нее, но она принимала их услуги, словно каменная статуя, молча. Ей хотелось одного – лечь, отрешиться от мира и погрузиться в забытье, в котором не нужно ни думать, ни чувствовать.

Через четыре дня, за которые король вызывал ее дважды, у Иды начались регулы, и она испытала безмерное облегчение оттого, что семя Генриха не укоренилось. Бертрис, хорошо осведомленная в подобных вещах, посоветовала ей перед посещением Генриха промывать женские части уксусом, поскольку это препятствует зачатию. Ида знала, что предотвращение беременности – грех, но прелюбодеяние с королем уже запятнало ее, и мысль о том, чтобы понести дитя, наполняла ее страхом и стыдом.

Сперва она боялась покидать свою комнату, полагая, что прочтет слово «шлюха» в глазах у каждого встречного, но внимание окружающих было в основном доброжелательным, хотя и чрезмерным. Она ловила восхищенные взгляды и взгляды, полные жалости. Королевские служащие выказывали ей уважение. Если кто-то и причмокивал губами, сопровождая это характерными жестами, то делал это не в ее присутствии. Она была королевской любовницей; она носила на пальце его перстень, на шее – его горностай. Как и обещал Генрих, его интерес окружал ее ярким защитным ореолом.

Он прислал новые дары. Роскошную ткань на платья, изящно позолоченные туфли, чулки из тончайшего шелка, ленты, кольца и броши. Королю нравилось, когда она сидела в его спальне по вечерам, вышивала или плела тесьму на своем маленьком ткацком станке. Он наблюдал со снисходительной улыбкой. Возможность сосредоточиться на том, что Ида хорошо умела делать, помогала справиться с беспокойством, а Генрих, похоже, получал удовольствие оттого, что она была рядом. Королю нравилось, когда она разминала ему плечи или массировала ступни и пела. Он часто вызывал ее только для того, чтобы обрести утешение в кротком женском обществе, не требующем умственного напряжения. Когда Генрих хотел уложить ее в постель, Ида уступала его желаниям безропотно. Разобравшись, чего следует ожидать и чего ожидают от нее, она перестала бояться. Постепенно она научилась радоваться тому, что может дарить удовольствие.

Ида даже начала испытывать к Генриху определенную привязанность. У него была очаровательная манера ерошить волосы во время раздумий, и, посещая его личную спальню по ночам, она видела уязвимые места, которые он скрывал от двора. За несколько месяцев до появления Иды в жизни короля его любовница Розамунда де Клиффорд умерла при родах вместе с младенцем. Генрих не любил говорить об этом, но по редким замечаниям, полным мучительной тоски, Ида заключила, что эта смерть оставила прореху в его жизни, которую никто и никогда не сможет заштопать. Ида была лишь жалкой заменой – тусклым огоньком тепла в стылой пустоте.

Когда ее положение упрочилось, просители начали предлагать взятки за ходатайство перед королем, чтобы он прислушался к их нуждам. Ида была поражена, когда торговец впервые преподнес ей отрез алого шелка и попросил помочь подыскать для него клиентов среди придворных. Не зная, что делать, но решив, что честность – лучшая политика, Ида взяла ткань и показала ее Генриху, который громко засмеялся, поцеловал Иду и назвал ее прелестью.

– Оставьте шелк себе, – хихикнул он, – и рекомендуйте торговца. Просители потекут к вам рекой, а вы заслужили награду за свою свежесть и честность! – Он намотал прядь ее волос на палец и добавил: – Впредь все подарки несите ко мне и рассказывайте, кто их вручил и о чем просил. Я сам решу, что делать.

Ида кивнула, почувствовав облегчение и радость. Судя по реакции Генриха, поступила правильно в сложной незнакомой ситуации.

В начале марта, через шесть месяцев после представления Иды Генриху, двор вновь расположился в Виндзоре. Уходящая зима дала арьергардный бой. Резкий северо-восточный ветер швырял горсти мокрого снега в плотно закрытые ставни, и пришлось зажечь дополнительные свечи, чтобы разогнать сумрак. Сидя у окна и радуясь подбитой соболем накидке, Ида играла в шахматы с костями[10] с младшим сыном Генриха Иоанном, которому недавно исполнилось одиннадцать лет. Это был сообразительный ребенок с обаятельной улыбкой и обманчивым налетом невинности, за которым скрывались коварство и жестокость. Ему нельзя было доверять. Ради победы мальчик был готов на все, и потому с ним редко соглашались играть. Он поймал Иду у окна, не оставив ей другого выхода. Иде не нравился Иоанн, но она жалела его, и не в ее характере было отказывать детям. Королева Алиенора, его мать, находилась под домашним арестом в Солсбери за участие в разжигании мятежа трехлетней давности, и Иоанн редко виделся с ней. Его братья были уже взрослыми со своим окружением и заботами, и шансы мальчика на наследство, как самого младшего, были весьма сомнительными.

Иоанн бросил кости, сделал ход и поднял светло-карие глаза, наблюдая за проходящей мимо строго одетой женщиной, за которой шли двое молодых мужчин.

– Гундреда, вдовствующая графиня Норфолк, с сыновьями, явилась, чтобы засвидетельствовать почтение моему отцу, – сообщил Иоанн.