Плавучий остров (ил.) - Верн Жюль Габриэль - Страница 16
- Предыдущая
- 16/129
- Следующая
— Да, да, похоже на то, — отвечает Ивернес.
Проходит час, но все призывы остаются тщетными. Настойчивые просьбы Фрасколена возымели не больше успеха, чем многократные проклятья Себастьена Цорна. Наступает обеденный час, гуляющие понемногу, исчезают из парка, улицы очищаются от заполнявшей их праздной публики. В конце концов можно прийти в бешенство!
— Да, — говорит Ивернес, вызывая в памяти романтические образы, — мы похожи на тех недостойных, которых злой дух увлек в священное место, и теперь осуждены на гибель за лицезрение того, на что не должны были смотреть…
— Вот нас и подвергают мукам голодной смерти! — подхватывает Пэншина.
— Во всяком случае, мы погибнем не раньше, чем исчерпаем все средства для продления нашего существования! — восклицает Себастьен Цорн.
— А если нам придется в конце концов пожрать друг друга, первым номером пойдет Ивернес! — говорит Пэншина.
— Когда пожелаете! — покорно вздыхает первая скрипка, склоняя голову, чтобы принять смертельный удар.
В этот момент в глубине башни раздается какой-то звук. Кабина лифта поднимается и останавливается на уровне площадки. Предполагая, что сейчас появится Калистус Мэнбар, пленники готовятся устроить ему достойный прием…
Но кабина пуста.
Ладно! Подождем. Обманутые сумеют разыскать обманщика. Сейчас важнее всего спуститься вниз, а самое верное средство для этого — занять место в лифте.
Сказано — сделано. Едва только виолончелист и его товарищи очутились в кабине, она стала опускаться и через несколько секунд доставила их в первый этаж башни.
— Подумать только! — восклицает Пэншина, топнув ногой.
— Как естественно мы шагаем по искусственной почве!
Минута для шуток выбрана неудачно. Никто не отвечает весельчаку.
Дверь на улицу открыта. Все четверо выходят. Внутренний двор пуст. Они пересекают его и идут по дорожке сквера.
Навстречу им попадается несколько прохожих, но они не обращают на иностранцев никакого внимания. Фрасколен опять взывает к благоразумию, и Себастьен Цорн вынужден отказаться от несвоевременных выражений гнева и возмущения. Требовать правосудия надо от властей. Торопиться, однако, незачем. Надо вернуться в «Эксцельсиор-Отель» и завтра же предъявить свои права свободных людей, — таково решение, принятое членами квартета.
Они направляются вдоль Первой звеню. Привлекают ли эти парижане по крайней мере внимание публики? И да и нет. На них смотрят, но без особой назойливости, так, как если бы они были из числа туристов, которые изредка посещают Миллиард-Сити. Артисты же в столь необычных обстоятельствах чувствуют себя не очень ловко, — им кажется, что их разглядывают пристальней, чем это имеет место на самом деле… С другой стороны, нет ничего удивительного, если им самим кажутся странными эти плавучие островитяне, люди, добровольно расставшиеся с себе подобными, чтобы скитаться по волнам самого большого океана на земном шаре. Дайте волю воображению, и вам покажется, что это обитатели какой-то далекой планеты. И вот пылкая фантазия Ивернеса уже увлекает его в какие-то воображаемые миры. Что касается Пэншина, то он довольствуется следующим замечанием:
— Черт побери, у всех этих прохожих очень миллионерский вид, и похоже на то, что пониже спины у них имеется маленький гребной винт, как у их острова.
Между тем голод мучит наших путников все сильней. Завтракали они давно, и желудок предъявляет свои обычные требования. Надо как можно скорее добраться до «Эксцельсиор-Отеля». Завтра они предпримут все необходимые шаги для того, чтобы возвратиться в Сан-Диего на одном из пароходов Компании, и притом им возместят убытки по всей справедливости — за счет Калистуса Мэнбара.
Но вот, продолжая путь вдоль Первой авеню, Фрасколен останавливается перед роскошным зданием, на фронтоне которого выделяется золотыми буквами надпись «Казино». Направо от великолепной арки, возвышающейся над главным, входом, сквозь зеркальные, разрисованные арабесками окна ресторана виднеются многочисленные столики, занятые обедающими, вокруг которых суетятся официанты.
— Здесь едят! — говорит вторая скрипка и окидывает вопросительным взглядом своих проголодавшихся товарищей.
На что следует лаконический ответ Пэншина:
— Войдем.
Гуськом входят они в ресторан. Их появление не привлекает к себе особого внимания — ресторан часто посещается иностранцами. Через пять минут четверо проголодавшихся друзей с увлечением набрасываются на первые блюда отличного обеда, меню которого выработал Пэншина, а он-то в гастрономии знает толк. К счастью, кошелек квартета основательно набит деньгами, а если даже музыканты опустошат его здесь, то сборы с концертов в Сан-Диего снова его наполнят.
Кухня превосходная, куда лучше, чем в отелях Нью-Йорка и Сан-Франциско: блюда приготовлены на электрических плитах — электричество с одинаковым удобством применяется и для слабого и для сильного огня. После супа из консервированных устриц, фрикасе из маисовых зерен, свежего сельдерея, традиционных пирожков с ревенем следуют необычайной свежести рыба, исключительной нежности ромштекс, дичь — вероятно, из лесов и степей Калифорнии — и овощи, взращенные на острове методами интенсивной культивации. Для питья поданы не вода со льдом, по американскому обычаю, а различные сорта пива и вин, которые попали в погреба Миллиард-Сити из виноделен Бургундии, Бордо и Рейна, и уж наверное — за хорошую цену.
Обед подбодрил наших парижан, и это отражается на их настроении. Пожалуй, они склонны теперь не так мрачно смотреть на приключение, выпавшее им на долю. Всем известно, что музыканты умеют пить. То, что вполне естественно для тех оркестрантов, кто, напрягая дыхание, извлекает волны звуков из духовых инструментов, менее извинительно для играющих на струнных. Но это неважно! Ивернес, Пэншина, даже Фрасколен, находясь здесь, в городе миллиардеров, начинают видеть жизнь в розовом и даже в золотом свете. Один лишь Себастьен Цорн, поспевая за товарищами, все же не может угасить свой гнев виноградными соками Франции.
Короче говоря, квартет уже достаточно навеселе, когда наступает время потребовать счет. Метрдотель в черном фраке передает его казначею Фрасколену.
Вторая скрипка бросает взгляд на итоговую сумму, встает, снова садится, опять приподнимается, протирает глаза, глядит в потолок.
— Да что это тебя так пробрало?.. — спрашивает Ивернес.
— Дрожь меня пробирает с головы до пяток! — отвечает Фрасколен.
— Дорого?..
— Больше, чем дорого… Двести франков…
— Со всех четырех?
— Нет… с каждого.
Да, да, это так, — сто шестьдесят, долларов, ни больше ни меньше, причем рыба стоит двадцать долларов, ромштексы — двадцать пять, медок и бургонское — по тридцать долларов за бутылку, и соответственно — все прочее.
— Тьфу ты черт!.. — восклицает «Его высочество».
— Грабители!.. — вторит ему Себастьен Цорн.
Этих замечаний, которыми они обмениваются по-французски, великолепный метрдотель не понимает. Однако он все же догадывается, что происходит. Но, хотя на губах его показывается легкая улыбка, усмехается он не презрительно, а удивленно. Ему представляется вполне естественным, что обед на четырех человек стоит сто шестьдесят долларов. Таковы здешние цены.
— Не скандальте! — говорит Пэншина. — На нас смотрит Франция! Надо платить…
— И любым способом — в путь на Сан-Диего, — отвечает Фрасколен. — Послезавтра у нас не останется денег и на один сандвич.
С этими словами он достает бумажник, вынимает из него порядочное количество бумажных долларов, которые, к счастью, имеют хождение в Миллиард-Сити, и уже собирается передать их метрдотелю, как вдруг раздается голос:
— С этих господ ничего не причитается!
Это голос Калистуса Мэнбара.
Янки только что вошел в зал ресторана, сияя улыбкой и словно изливая на все окружающее свое обычное чудесное настроение.
— Он! — восклицает Себастьен Цорн, едва сдерживая желание схватить Калистуса Мэнбара за горло и сжать так крепко, как он сжимает гриф своей виолончели, играя forte.
- Предыдущая
- 16/129
- Следующая
