Свидетели - Гурьян Ольга Марковна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/26
- Следующая
Созвал король своих советников и говорит:
— Что же это такое за безобразие! Этот дракон мои деревни пожег, мои леса спалил — совсем разорил. Мне теперь только остается ходить в долг просить. Не подаст ли кто два су?
А у советников ничего нет. Вот советовались они, советовались и порешили:
— А может быть, он голодный, с голоду огнем брызжет? Дадим ему на съедение хорошую девочку. Может статься, он не побрезгает, слопает ее, налопается и лопнет. Вот и беде конец.
Стали они искать хорошую девочку, лучше святой Маргариты нет. Ее и послали.
Вот прощается она с отцом, с матерью. Они слезы льют, а она говорит:
— Не плачь, отец. Не плачь, матушка. Должна я спасти королевство от погибели. Кроме меня, видать, некому.
Вот поплакали они, простились, пошла святая Маргарита. По дороге еще к соседям забежала, там ее подружка жила. Тоже хорошая девочка. Имя ей было святая Катерина.
Святая Маргарита говорит:
— Прощай, дорогая подружка! Уж нам с тобой не пасти овечек, не плясать на весеннем: лугу, не плести венков из майских цветочков. Я иду спасать королевство от погибели.
А святая Катерина отвечает:
— Иди, не бойся. Кроме тебя, видать, некому.
Святая Маргарита говорит:
— А дракон-то огнедышащий.
Но делать нечего, идет она. Идет она, а самой страшно. Страшно-то как! Опалит он ее своим дыханием — горючим огнем, останется от нее горстка пепла.
Страшно ей, а она идет, думает: «Должна я спасти королевство от погибели. Кроме меня, видать, некому». И идет прямо на него.
Как увидел дракон, что эта девочка его не боится, храбро идет прямо на него, он сам перетрусил и поскорей улетел восвояси, уж в это королевство не заглядывал. Расскажу я Жаннете эту сказочку, а она радуется, просит:
— Еще раз расскажи, тетушка Перронелла, расскажи сначала.
Мне что? Я еще раз расскажу. И по третьему разу еще раз расскажу.
Вы спрашиваете, какая она из себя была, эта Жаннета? Как вам сказать? Пятьсот лет — немалый срок. За пятьсот-то лет стерлось ее лицо в моей памяти. Девчонка как девчонка.
Мне нравится, когда девчушка пухленькая, как цыпленочек, волосики желтенькие, пушистые. А у нас таких не водилось. Их сдобными булочками, жареными гусями не кормили. У нас все жили впроголодь.
А с одной капусты, с черствой корки все девчонки в деревне были голенастые, тощие, растрепанные. И Жаннета такая же была.
И вспоминать нечего.
Глава третья
ГОВОРИТ
ДЮРАН
ЛАССУА
Я Дюран Лассуа — кузен Жанны. Но это я уже потом стал кузеном, когда женился на ее двоюродной сестре. А в то время были мы просто приятели с ее братом, с Жаном.
Мои родители жили неподалеку от Домреми, меньше часа ходьбы, и мы с Жаном были неразлучные — то он у нас, то я у них. Случалось и заночевать.
Я был здоровый парень, и хоть было мне тогда лет четырнадцать или, может быть, пятнадцать, а работал я в поле не хуже кого другого и так считал, что я уже взрослый мужик. А девчонок я в то время презирал. Мне что кошка, что девчонка — все было едино. Кошку дерну за хвост, девчонку за косу. Так что я на Жаннету не обращал внимания, а она меня была моложе, лет двенадцати, должно быть. Бегает тут где-то, пусть ее бегает — мне что? Разве что иногда подножку ей подставишь для смеха. Она шлепнется, вскочит, лезет на меня с кулаками. А я отодвину ее в сторону и мимо пройду. У нас с Жаном и без нее своих дел хватало.
Вот как-то заночевал я у Жана, не хотелось ночью домой идти. Лето было жаркое, а в комнате и без меня тесно. Тетушка Изабо постлала мне во дворе, и я был этим доволен. Воздух свежий, никто тебе в ухо не храпит, и ворочайся сколько хочешь с боку на бок — никого не заденешь.
С вечера я крепко заснул, а среди ночи просыпаюсь. Что за чудеса — на западе заря алеет. Что такое? Этого еще не бывало, чтобы солнце всходило на западе. «Нет — говорю я себе,— этого не бывает. Это тебе снится».
Протер я глаза кулаками, сам себя ущипнул в бок покрепче и еще раз в зад ущипнул, и тут меня осенило — какое там солнце! Вовсе это не солнце, а пожар. Горит какая-то деревня, только не та, где я с родителями жил, а другая какая-то, подальше. И подожгли ее не иначе как проклятые англичане.
В то время в нашей стране была война. Вы, может, слыхали про то? И тянулась она с незапамятных времен, лет сто или около того, и деды наши там воевали, и отцы, и, верно, нам суждено было. И от этой войны вся страна раскололась надвое, будто ударили по сухому полену колуном — обе половинки врозь лежат,— к северу все англичане забрали, к югу, что от Франции осталось. И война к нам уже так близко подошла, что в одной деревне мы еще французскому королю были верные, а в другой деревне бургундцы — бургиньоны — на английскую сторону тянут. И мы, бывало, мальчишками на такие деревни нападали и с ихними, бургиньонскими мальчишками до крови дрались.
И вот когда я увидел, что это пожар, я, понятно, испугался и как заору не своим голосом:
— Спасайтесь, англичане идут! Тут такой переполох поднялся!
Все бегут, вопят, друг на друга натыкаются — ничего не разберешь. Тетушка Изабо свои горшки схватила, хотела их в старую юбку завязать узлом, второпях кинула — горшки в осколки. Тетушка плюнула, подхватила младших ребятишек — и бегом. Дядюшка с Жаном погнали овец, кричат:
— Бегите по большой дороге на Нефшато.
А Жаннета, дура, гоняется по двору за петухом и никак его не словит. Я ей кричу:
— Дура, брось петуха! Нагрянут сюда проклятые англичане, убьют тебя вместе с петухом и огнем спалят.
— Нет,— кричит она,— это хороший петух! Он каждую ночь зарю возвещает, ни разу не проспал. Я его англичанам ни за что не отдам, чтобы они его на вертел насадили и зажарили. А ты беги, если хочешь!
Как я могу убежать, оставить девчонку? Я схватил палку, кинул в петуха, подшиб ему крыло и сунул в плетенку к остальным курам. Жанна взяла плетушку, я ее за руку потянул, и мы побежали к большой дороге на Нефшато.
Мы с этими курами позамешкались, выбежали на дорогу, а уж никого наших не видать впереди.
Вот мы бежим, торопимся. Жанна уж тяжело дышать стала, начала спотыкаться. Девчонка, какой от них толк? Немножко побежала и сразу — ох! ох! — запыхалась!
— Давай,— говорю,— твою плетенку с петухом с твоим дурацким.
Не дает, говорит:
— Ты ее кинешь.
— Да не кину я, дура ты такая! Я хочу, чтоб тебе легче было. Поняла?
Ну, она отдала плетенку.
Тащу я плетушку, Жанну за собой тяну. Даже смешно, как нагрузился.
И вдруг слышу: далеко за нами скачут кони. А где нам по прямой дороге от коней убежать? Надо прятаться.
Свернули мы с дороги в поле, а укрыться там тоже негде. Ни дерева, ни кустика погуще — прямо зло берет. И вдруг у меня земля из-под ног ушла. Я руками взмахнул, плетенку и Жанну выпустил и покатился вниз.
Яма. И не глубокая. А спрятаться в ней можно. Особенно в темноте. Я шепчу:
— Жаннета, прыгай! Тут не высоко. А она не отвечает.
Я высунулся, вижу — она лежит без движения.
Я плетушку кинул в яму, схватил Жанну под мышки, хочу ее поднять, а она вся холодная, твердая, вытянулась, как доска. Тяжелая, будто каменная.
«Ой,— думаю,— она от страха померла».
Кое-как я ее все-таки перетащил в яму. Не оставлять же ее посреди поля! Еще волки почуют, набегут, сожрут ее. И про англичан тоже говорят, что они едят детей.
Я ее положил на дно ямы, приложил ухо к груди — сердце бьется и будто дыханье тоже есть, только слабое.
- Предыдущая
- 2/26
- Следующая