Мертвая зыбь - Никулин Лев Вениаминович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/86
• Следующая

— Вы больше ничего не можете добавить к тому, что написали? — спросил Артузов.

— Ничего. Могу добавить — она мне когда-то нравилась.

— Да. Вы светский человек, Якушев… Но здесь не салонная беседа, мы не будем терять времени. Вы обещали сказать всю правду, а написали только то, что нам давно известно о вашей контрреволюционной деятельности.

Якушев сидел спиной к дверям. Артузов молча смотрел на него, а человек, перебиравший листки, не обращал внимания на арестованного, увлечённый чтением.

Дверь за спиной Якушева открылась и снова закрылась. Он повернул голову и мучительным усилием заставил себя отвернуться. Прямо к столу шла высокая пожилая женщина, шумно шурша валенками. Она села на стул против Якушева. Обращаясь к женщине, Артузов сказал:

— Гражданка Страшкевич, вы знаете этого гражданина?

Женщина ответила тихо:

— Знаю. Это Александр Александрович Якушев.

— Гражданин Якушев, вы знаете эту гражданку?

— Знаю. Это Варвара Николаевна Страшкевич.

Человек, до сих пор что-то читавший, поднял голову. Его взгляд и взгляд Артузова скрестились на Якушеве, и тот подумал: «Нет, надо бороться. Иначе…»

— При каких обстоятельствах вы встречались с гражданкой Страшкевич?

— Мы были знакомы ещё в Петербурге.

— При каких обстоятельствах вы встречались с гражданкой Страшкевич в последний раз, в Москве?

Якушев подумал и ответил:

— Не помню. — Потом добавил: — Предпочитаю не отвечать, я бы не хотел, чтобы мой ответ повредил Варваре Николаевне.

Артузов записывал ответы Якушева и Страшкевич. Другой, сидевший рядом с ним, спросил:

— Гражданка Страшкевич, при каких обстоятельствах вы встретились в последний раз с Якушевым?

— В начале ноября… числа не помню… Александр Александрович пришёл ко мне и сказал: «Я еду в служебную командировку в Швецию и Норвегию. На обратном пути остановлюсь в Ревеле, хотел бы повидать Юрия», то есть моего племянника Юрия Артамонова… Ну вот Александр Александрович мне говорит: «Напишите Юрию пару слов, вы его обрадуете, я ему передам». Я написала буквально пару слов: жива, здорова. Александр Александрович взял у меня письмо, побыл недолго, вспомнил прошлое и ушёл. После этого я его не видела.

— Якушев, вы подтверждаете то, что говорила гражданка Страшкевич?

— Подтверждаю. Так все и было. Мне хотелось сделать приятное Варваре Николаевне. Почта работает неважно. А тут есть возможность передать непосредственно привет родственнику.

— Гражданка Страшкевич, у вас есть вопросы к Якушеву?

— Нет.

— У вас, Якушев, есть вопросы к Страшкевич?

— Нет.

— Уведите.

Страшкевич встала, пугливо озираясь на Якушева, пошла к дверям. Там её ожидал надзиратель.

Если в первые минуты Якушев был ошеломлён появлением Страшкевич, то теперь он взял себя в руки. Да, он отвозил письмо. Он мог даже не передать его адресату, забыть, а потом оно затерялось. Надо сказать: «Напрасно я его взял. Человек, как говорится, задним умом крепок».

— Вы встречались с Артамоновым до Ревеля?

— Я ни разу не встречал его после того, как он окончил лицей.

— Это правда?

— Повторяю, я с ним не встречался после тысяча девятьсот семнадцатого года.

Наступило молчание. Тот, другой, нарушил молчание, сказав:

— Не будем терять времени даром. Слушайте, Якушев. Вы встречались с Артамоновым не раз в Петербурге. Вы отлично знали, что Артамонов бывший офицер, в восемнадцатом году, в Киеве, состоял в свите гетмана Скоропадского. Потом в Ревеле работал в английском паспортном бюро как переводчик. Вы все это знали и потому взяли письмо у Страшкевич. Вы были у Артамонова в Ревеле, в его квартире на улице Пиру.

Якушев почувствовал, как бледнеет, кровь отливает от лица, мысль работала лихорадочно, он старался овладеть собой и придумать ответ.

— Да, я был у Артамонова.

— Почему же вы это скрыли?

— Я не хотел причинить вред Варваре Николаевне Страшкевич… — «Не то, не то я говорю», — подумал он.

— Слушайте, Якушев, — резко начал Артузов. — Вы обманули доверие советской власти, вас посылали за границу с важными поручениями. А что вы сделали? Вы связались с врагами советской власти. Артамонов белогвардеец, враг. Разве вы этого не знали?

— Разговор у нас был самый невинный. Он спрашивал меня о жизни в Москве.

— И что вы ответили?

— Ответил, что живётся трудно, что советская власть пытается восстанавливать промышленность… что нэп пока мало себя оправдывает.

— И это все? Об этом вы говорили шесть часов?

«Даже время известно», — подумал Якушев и сказал:

— Вспоминали старину, то есть прошлое.

— И только? Больше ничего вы не хотите добавить к вашим показаниям о встрече с Артамоновым в Ревеле?

— Я все сказал.

И тогда заговорил тот, другой (это был Пилляр). Он взял один из листков, которые просматривал раньше.

— Слушайте внимательно, Якушев. Это касается вас, я читаю: «Якушев крупный спец. Умен. Знает всех и вся. Наш единомышленник. Он то, что нам нужно. Он утверждает, что его мнение — мнение лучших людей России. Режим большевиков приведёт к анархии, дальше без промежуточных инстанций к царю. Толчка можно ждать через три-четыре месяца. После падения большевиков спецы станут у власти. Правительство будет создано не из эмигрантов, а из тех, кто в России…» Вы в самом деле в этом уверены, Якушев?

Якушев молчал, он глядел на листки в руках Пилляра так, как если бы ему читали смертный приговор.

«В сущности, так оно и есть», — думал он.

— Читаю дальше: «Якушев говорил, что „лучшие люди России не только видятся между собой, в стране существует, действует контрреволюционная организация“. В то же время впечатление об эмигрантах у него ужасное. „В будущем милости просим в Россию, но импортировать из-за границы правительство невозможно. Эмигранты не знают России. Им надо пожить, приспособиться к новым условиям“. Якушев далее сказал: „Монархическая организация из Москвы будет давать директивы организациям на западе, а не наоборот“. Зашёл разговор о террористических актах. Якушев сказал: „Они не нужны. Нужно легальное возвращение эмигрантов в Россию, как можно больше. Офицерам и замешанным в политике обождать. Интервенция иностранная и добровольческая нежелательна. Интервенция не встретит сочувствия“. Якушев безусловно с нами. Умница. Человек с мировым кругозором. Мимоходом бросил мысль о „советской“ монархии. По его мнению, большевизм выветривается. В Якушева можно лезть, как в словарь. На все даёт точные ответы. Предлагает реальное установление связи между нами и москвичами. Имён не называл, но, видимо, это люди с авторитетом и там, и за границей…» Вот о чем вы говорили с Артамоновым, Якушев. Вам известна фамилия Щелгачев? Всеволод Иванович Щелгачев?

— Известна, — едва шевеля губами, ответил Якушев. — Служил в разведке у Врангеля.

— Он присутствовал при вашем разговоре с Артамоновым?

Якушев только кивнул. Он был потрясён. Он думал о том, как точно сказано в этих листках все, о чем он говорил Артамонову и Щелгачеву. Отрицать? Но у него не было сил.

— Подведём итог. Таким образом, вы, действуя от имени контрреволюционной организации в Москве, предлагали свои услуги по установлению связей этой организации с белоэмигрантами за границей? Подтверждаете?

— Подтверждаю.

Пока Артузов писал, Якушев думал: кто мог его выдать? Неужели Артамонов? Он отгонял эту мысль, он видел перед собой холёное лицо Юрия, его красивые глаза, брови сдвигались, и глаза загорались злобой, когда он говорил о большевиках. Смешно даже подумать, что он выдал Якушева. Щелгачев? Офицер лейб-гвардии Преображенского полка, капитан из контрразведки Врангеля… Но все-таки каким образом в ЧК все узнали?

И он вдруг заговорил, задыхаясь, путаясь в словах:

— Да, все было… Было, но откуда, как вы узнали? Теперь все равно, я сознался… Но откуда, как вы узнали? Не Артамонов же, не Щелгачев… Не такие это люди. Они полны ненависти к вам.

— Это правда.

• Предыдущая
• 7/86
• Следующая