Другая река - Астахова Людмила Викторовна - Страница 52
- Предыдущая
- 52/71
- Следующая
– Ах, мама, смотри, какая прелесть! – восторженно пискнула девочка, вертя в руках Мэдов подарок. – Настоящие заморские!
– Ваша красота достойна самого лучшего обрамления, монна, – с поклоном заверил Малаган.
– Говорят, вы много путешествовали, лорд... э... Мэд.
Этот чуть томный тон, полный смысла и значения взгляд... Мэд с одобрением глянул на Шиллиер, мол, девчушка несомненно делает успехи.
– Поверьте, я нигде не встречал более красивой и умной девушки, чем вы, монна Флай.
– Позвольте вам не поверить, – мило улыбнулась девочка и перевела дерзкий взгляд куда-то за спину Мэда. – Как я рада вас видеть, дядюшка!
Мэду не оставалось ничего иного, как отойти в сторонку, чтобы любимый дядюшка смог запечатлеть поцелуй на лбу именинницы и водрузить поверх кос целую диадему из отборных рубинов. Одно утешало, что этот подарок будет смотреться наиболее уместно, как раз когда Флай сравняется сорок.
– Не огорчайтесь, милорд, – тихо сказала Шиллиер. – Ваша наглая лесть произвела на Флай неизгладимое впечатление. Вы так старомодно сладкоречивы, что она немного растерялась.
– Что-то я не припоминаю, чтобы вы в свое время были до такой степени понятливы.
– Сейчас в моде намеки и символы. Под пристальным взором отцов Церкви мы стали более скрытны и сдержанны в своих чувствах.
– Наверное, я слишком стар для подобных тонкостей. И здорово отстал от моды.
– С вашими талантами?! – Шиллиер округлила аккуратно подведенные глаза. Ажурный веер вспорхнул в руках, как живая птица. – Попробуйте нагнать упущенное. Я больше чем уверена, вы сумеете превзойти самых искушенных из нас.
На следующий день он прислал ей букет из белых диких роз и нежно-голубых нигелл. Без записки и каких-либо объяснений. Символы так символы. Белый – искренность, сочетание белого и голубого – воспоминания детства, дикие розы – внезапное чувство, нигелла – довольна ли ты тихим семейным счастьем? Шиллиер ответила расписным шарфом с цветущими сливовыми ветками. Держись своего слова, тем самым говорила она. Несколько дней Мэд просидел в гостинице, взаперти, как брошенный пес. Пил кассию последнего урожая, пил и думал о женщине, которую по большому счету совершенно не знал. Где-то в глубоких слоях памяти витал образ девчушки с длинными русыми косами, на которую в свое время он не обратил никакого внимания. Да и как заметить смешливого нескладного подростка, когда вокруг полным-полно цветущих красавиц, готовых на все. Ну, почти на все. Хотел ли Мэд соблазнить чужую жену? Нет. Впервые в жизни – нет.
Он сидел у окна, глядя на море крыш и на настоящее море, и мысленно говорил с Шиллиер, которая незримой тенью сидела рядом, почти физически ощущая тепло ее плеча – и запах. Жасмин, нарани и капелька лотоса. Ему достанет только видеть ее иногда, обмениваться парой ничего не значащих слов, знать, что ее жизнь безмятежна. Ему так мало нужно для счастья. Как же он, дурак, раньше не понимал того же самого Ириена, готового пожертвовать ради любви всем, и жизнь оказывалась самой малой из возможных жертв. Другое дело, чем у самого Малагана не было ничего такого, что он мог бы пожертвовать, кроме собственной никчемной жизни. А нужна ли она Шиллиер, вот в чем вопрос. Скорее всего, нет. Она никому не нужна.
От полного душевного разлада его спас Тиджер. Он появился как всегда неожиданно, но удивительно вовремя, когда Мэд уже начинал обдумывать возможность свидания с Шиллиер. Кузен Тиджер, красавец, шалопай, ровесник, достойная пара и точная копия самого Малагана, старший сын тетки Эффис, самой экстравагантной дамы островов. Вырваться из его объятий еще никому не удавалось, а потому Мэд и пытаться не стал, принимая как должное и троекратные мужские поцелуи, и дружеский удар по печени.
– Совсем забыл, да? Загордился?! – радостно рявкнул Тиджер. – Приехал и, вместо того чтобы послать весточку родне, ухлестываешь за столичными юбками.
– Зачем опережать события, если новости у нас летят быстрей любого гонца? – рассмеялся Мэд.
Вот уж кого он был рад видеть, так это кузена Тиджера. Тот успел загореть до черноты, стать еще красивее и обаятельнее, приобретя от жизни в провинции только здоровый цвет лица и душевную широту.
– Матушка жаждет видеть тебя как можно скорее. Если до ночи я не приволоку тебя в ее будуар, то до следующего года буду лишен сливок и медового печенья, – заявил кузен. – Собирайся немедленно, ибо жизнь моя висит на волоске.
Его мать всю жизнь старалась как можно реже появляться в столице, еще реже она вспоминала, что состоит в ближайшем родстве с вдовствующей герцогиней, и в ее щедром сердце всегда имелось место для любимого племянника. Кроме Мэда тетя Эффис до безумия любила кошек, собак, лошадей, карточные игры, маскарады и слезливые романы. Мэд думал недолго. Тетушкины забота и печенье – это то, что нужно для несчастного влюбленного. Она-то уж найдет, чем утешить разбитое сердце.
– Ты еще не разучился лечить кошек? – поинтересовался Тиджер как бы невзначай и лукаво подмигнул. – Матушкин лекарь уморил уже троих, за что и был выгнан в шею.
– Вылечу я ее кошек, вылечу. Что я, зря лишился короны, в конце концов?
По дороге в поместье Тиджер рассказал все новости. Кейра вышла замуж, и у нее шестеро детей; Пайл подарила леди Эффис еще пятерых внуков; Кэмрон вот уже три года как овдовела и снова замуж не торопится; дядя Тайрон совсем плохо видит, зато слышит как летучая мышь; в прошлом году их жеребец взял главный приз на скачках; монна Силиста продала наконец свой участок леса, и теперь весь Хатой принадлежит семье безраздельно. Молчал Тиджер только о себе, но Мэд не стал его пытать расспросами. Не хочет человек откровенничать, ну и не надо.
Усадьбу Энора-ди-Фросс, в которой прошли лучшие мгновения Мэдовой жизни, заботливо и регулярно подновляли, благо было кому, и даже самый придирчивый глаз не углядел бы признаков разрушения в двухсотлетнем доме, где родился один из прадедушек Мэда. За два века дом несколько раз перестраивали в соответствии с модой и вкусами хозяев, и теперь издали сооружение напоминало огромный белый торт, с башенками, колоннами, балкончиками и эркерами в самых неожиданных местах. Во-от то широкое окно, слева на втором этаже, Мэд узнал сразу, едва не прослезившись от умиления. Его комната, его окно, его родня...
– Мэдрран! О Мэдрран!
Это тетушка простерла к нему руки, стоя на высоком пороге. Как маршал во главе своего многочисленного непоседливого войска. Все обитатели усадьбы от мала до велика, начиная от последнего поломоя и заканчивая любимыми внуками, вышли встречать гостя вслед за своей госпожой.
Эффис не дала Мэду поцеловать ее руки, а сразу заключила племянника в объятия, довольно крепкие для дамы ее возраста. Впрочем, что касается возраста, то определить его человеку со стороны было бы крайне затруднительно. Одевалась тетушка в самые яркие шелка, которые только можно было достать на островах, волосы ее, от природы белокурые, растворяли седину, спина оставалась ровной, а стан – тонким, как у девушки, зеленые глаза лучились как звезды. Если бы Мэд точно не знал, что его тетя должна была в следующем году отметить семидесятилетие, то он дал бы ей не больше тридцати пяти.
– Я счастлив видеть тебя в добром здравии, прекрасная монна, – сказал Мэд, целуя женщину по очереди в обе щеки. – Ты, похоже, за завтраком пьешь эликсир вечной молодости.
Тетя ткнула твердым пальчиком ему под ребра и звонко расхохоталась серебряным колокольчиком, как девчушка.
– Ты по-прежнему дружишь с двумя большими «Л», Мэдди.
– Большие «Л»?
– Лесть и Ложь, милый. – Она развернулась к домочадцам и громко объявила: – Прошу любить и жаловать, Мэдрран ит-Гирьен, лучший из великих герцогов, каковыми эрмидэ так и не удостоились называться за грехи свои. Помните об этом.
Мэд смутился. Он столько лет был только лишь Мэдом Малаганом, что почтительный поклон, которым ответили на тетушкины слова собравшиеся, выбил его, фигурально выражаясь, из седла.
- Предыдущая
- 52/71
- Следующая
